Раиса Клеймёнова - Мы – дети войны (сборник)

• Название: Мы – дети войны (сборник)
• Автор: Раиса Клеймёнова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-905379-70-3

Общество любителей российской словесности (ОЛРС) подготовило сборник статей мемуарного характера, посвящённый периоду Великой Отечественной войны.

Статьи сборника представляют собой воспоминания ветеранов и участников войны; людей, бывших детьми перед началом и во время Великой Отечественной войны; в некоторых мемуарах авторы рассказывают о боевом пути своих родственников и знакомых.

Все материалы книги написаны доступным для массовой аудитории языком, содержат ценную и уникальную информацию о жизни фронта и тыла в период Великой Отечественной войны. Некоторые статьи снабжены иллюстрациями: фотографиями, письмами с фронта, собственными стихами авторов.

Книга рассчитана не только на старшее и среднее поколение российских людей, но и на молодёжь, которая должна знать историю своей страны и ту роль, которую в Победе сыграли их отцы и деды, погибшие на фронте для того, чтобы жили следующие поколения, или пережившие трудности военного времени: оккупацию, эвакуацию, голод… Это рассказы очевидцев, непосредственных участников всех событий.

---

Тут начинает донимать «рама»: двухфюзеляжный немецкий разведчик, беспрестанно кружащий в небе. Ходят легендарные слухи о его вездесущности, чуть проклятое двухвостое приближается к нам, мы залегаем в кусты или рожь. Несколько раз неподалёку рвутся мины, но мы упорно идём.

Наконец выходим к своим. Перед нами та же деревня с погостом и церковью, что мы проходили три дня назад. Вокруг ни леса, ни кустарника, где бы скрыться от всевидящей «рамы». Нас заводят на старинное кладбище с высокими деревьями. Полковой командир в зелёной косынке (ранен в голову) осматривает прибывающие подразделения своего полка. Кроме нашей батареи тут ещё несколько рот, вернее их остатков.

Нас кормят супом, выдают сухари и сахар, обещают дать селёдку, но боевая тревога прерывает раздачу. Кухни уезжают. Мы занимаем оборону за остатками каменной ограды кладбища. Нам объясняют, что здесь вторая линия обороны, а впереди есть ещё и первая.

Лежим и вглядываемся в тихое и мирное пространство перед нами. Спать хочется невыносимо. Чтобы не заснуть, я грызу сухари с сахаром. Скоро это развлечение заканчивается. Сухари съедены, и я незаметно для себя засыпаю.

– Аркашка, не спи, – сердито шепчет Андрецов. Я с усилием открываю глаза, но скука пейзажа навевает дрёму. Мишка снова будит меня. В нудном ожидании проходит час, другой.

Вдруг неизвестно откуда слышится стрёкот «кукушки». Потом второй, третий. Значит, немецкие автоматчики как-то просочились через первую линию к нам. По цепи передают приказ:

– Обнаружить «кукушек» и отвечать им.

Это уже интересней. Сон моментально отлетает. Вдали показывается танк. Он останавливается на далёкой дистанции и изредка выпускает короткие пулемётные очереди в нашу цепь. Мы яростно отвечаем. Танк стоит, затем разворачивается и исчезает. Вскоре появляется колонна танков. Один за другим они выползают из дальних строений и поливают нас пулемётным огнём, но сами идут не на нас, а левее, чтобы обойти кладбище.

Командир заверяет нас, что советские танки, стоящие где-то неподалёку, сейчас придут на выручку. А пока он вызывает добровольцев: ползти на левый край нашей цепи с бутылками зажигательной смеси и попытаться поджечь фашистские танки.

Утром нам дали ящик, в котором пол-литровые бутылки с привязанными к ним длинными, толстыми спичками. Теперь бутылки раздают и отдельно вручают куски картона с нанесённым составом, чтобы зажечь спичку. Тактике действия этого разрушительного оружия, названного впоследствии «коктейлем Молотова», нас не обучили заранее. Теперь объясняют:

– Когда увидишь танк на расстоянии броска, зажги на бутылке спичку, брось в танк бутылку, чтобы она разбилась и облила его, тогда он сгорит…

Мы берём по бутылке и ползём с винтовками вдоль цепи. Лежат убитые и много раненых, но мне не страшно, я ещё не понимаю серьёзности происходящего. Натыкаюсь на пожилого, сильно израненного добровольца. Он просит:

– Сынок, я умираю, очень больно, пристрели меня, пожалуйста!

Я в ужасе, второпях лгу:

– Сейчас тебя перевяжут, будешь жить! – И ползу дальше.

Цепь заметно редеет. К углу кладбища приползаем лишь вдвоём. Рядом разбитый ручной пулемёт, пулемётчик убит. Вокруг много бронебойных патронов. Немецкие танки неподалёку, метрах в 200-х от нас. Между ними и нами гладкая площадка, нет даже травы. Как тут подобраться с бутылкой к танкам? Оставляем бутылки и, набрав бронебойных патронов, стреляем по танкам. Они замечают, и пулемётная очередь разбрызгивается о камни, окружающие нас.

Немного переждав, ползём обратно, к нашему взводу. В цепи уже почти никого не осталось. Лишь стонут тяжелораненые, и лежат убитые. Докладываем обстановку лейтенанту. Он не знает, что делать. Надо бы отступать, но помня последний приказ Ворошилова, боится принять самостоятельное решение. Посылает разведчика к командиру полка за инструкциями. Тот возвращается ни с чем, нет ни командира полка, ни комиссара.

– Отступать! – решает командир.

Мы ползём в глубь кладбища. В это время к ограде подходит танк и дикий крик «хальт» сопровождается пулемётным огнем. Мы бежим, падаем и снова бежим, что есть силы. Эмка Ляндрес бежит впереди меня. Вот он упал. Падаю и я. Потом все вскакивают, а он лежит. Я нагибаюсь к нему:

– Эмка, вставай!

У него рана на лбу. Убит.

Танки обошли кладбище, стали по углам и строчат перекрёстным огнём. Мы ползём, а пули свистят со всех сторон. Собираемся у задней стороны кладбища. Впереди картофельное поле и вдали кусты. Решаем прорываться.

Вскакиваем и с отчаянным криком «ура» бросаемся к ограде, чтобы перескочить её. Слева и справа нас поливают огнём немецкие танки. Очередь прошивает грудь Богомольного. Кровь брызнула из ран. С диким воем он закрутился и упал. Большинство из нашей группы пало здесь ранеными и убитыми. Моя гимнастёрка и брюки насквозь промочены кровью моих друзей. А я даже не ранен…

Перескочить ограду никому не удалось. Вдвоём с каким-то парнишкой отползаем в глубь кладбища. Может, сумеем укрыться от немцев до ночи, а там, по темноте уползём к своим. Но немцы методически покрывают всё кладбище миномётным огнём. Мы ползаем меж могил, надеясь избежать мин. Но нет, мина разрывается над нами, и осколки накрывают обоих. От раны в затылок я теряю сознание.

Прихожу в себя от того, что меня обыскивают, срывают пилотку, ремень, вытряхивают всё из карманов. Во всех карманах у меня только патроны. Ещё в цепи я бросил вещмешок, шинель и противогаз, а перед попыткой прорваться через ограду выбросил всё из карманов и наполнил их патронами. Немцы высыпают их, удивляясь количеству, за что я получаю несколько пинков. Из грудного кармана выбрасывают записную книжку и фотографию моей невесты. Хорошо, что не замечают внутреннего секретного кармана с комсомольским билетом. Дав на прощанье ещё пару пинков, нас гонят к месту сбора пленных.

Вечером нас набивают в машины и увозят подальше от фронтовой линии. Везут довольно долго: по полному бездорожью и ухабам. Все раненые, лежат вповалку друг на друге, стонут, но тихо: кричать нельзя. В этой свалке и темноте очки соскочили и разбились. Наконец приехали. Нас выгружают, загоняют в каменное здание церкви с решётками на окнах и запирают.

Утром подъём, всех выгоняют и пересчитывают. Место называется Яблоницы. Нахожу нескольких знакомых академистов из других рот, и мы стараемся держаться кучкой. Они жалеют меня, как самого младшего и хилого.

Немецкий плен

Весь плен ужасен, но первые дни были особенным кошмаром. Полная перемена существования. Раненый и раздетый, без пилотки, очков, котелка и ложки, оголодавший за неделю фронтовых скитаний, я с сожалением вспоминал, что всё берёг «на чёрный день» две плитки маминого шоколада, так и оставшиеся в брошенном вещмешке. В первые дни немцы нас вовсе не кормили. Когда нас перевезли в Струги Красные, тут впервые раздали по черпаку баланды. Но мне некуда было получить её. Кое-кто, не имевший котелка, подставлял пилотку, но у меня и её не было. Выручил один из академистов: в его котелок нам налили двойную порцию. За понюшку табака выменяли мне ложку. У Толи Белоусова оказались запасные очки, не отобранные немцами, и он подарил их мне.

Из Красных Струг нас перевезли в Псков. В Стругах на ночь загоняли в большой хлев. В Пскове лагерь оборудован на немецкий манер: огромное заболоченное поле, огороженное высокой двойной оградой из колючей проволоки. Внутри вся территория разгорожена той же колючкой на отдельные загоны. В центре, между загонами, небольшая площадка с десятком полевых кухонь. Утром перегоняют из одного загона в другой, считают и дают по черпаку баланды. Для ускорения процедуры нещадно бьют в воротах, чтобы не задерживались. Большие деревянные дрыны бешено гуляют по нашим головам и спинам. Самое обидное, что бьют нас выродки из наших, назначенные немцами «полицаи». Вечером повторяется та же процедура: вновь гонят в другой отсек, считают и дают хлеб. Иногда подсчитывают «всухую», не выдавая ничего.

Помню, как в Стругах Красных и в Пскове русские женщины, несмотря на выстрелы немецких конвоиров, кидали в нашу колонну куски ячменных лепёшек и варёные картошки, последнее, что было у них самих. Помню, как в Шавлях и Поневеже, когда мы были на работах небольшими группами, литовцы делились с нами своими бутербродами и сигаретами. Позднее, когда мы оказались в немецком городе Данциге, на нас смотрели как на ублюдков, недочеловеков. При встречах с русскими пленными на чистых, тщательно умытых лицах немецких обывателей отражались если не ужас, то по крайней мере брезгливость. Один из конвоиров, заметив, что я понимаю по-немецки, в минуту откровения шёпотом сообщил, что он был социалистом и имел значок с серпом и молотом. Затем он подтвердил своё доброе отношение: аккуратно обрезал обсыпанную опилками корку хлеба и кинул её не собаке, a мне. Впрочем, через минуту вдали показался старший унтер, и бывший социалист бросился колошматить нас палкой, громко крича: