Елена Крюкова - Ледоход

• Название: Ледоход
• Автор: Елена Крюкова
• Жанр: Поэзия

В новой поэтической книге Елены Крюковой «Ледоход» – пять композиций: «Литургия оглашенных», «Литургия сумасшедших», «Мать. Литургия верных», «Кхаджурахо», «Франция. Фреска». Храмом, где идет сакральная служба, становится весь зимний мир. Пациенты «желтого дома» сами служат свою литургию, где кондаки и ирмосы – искалеченные судьбы. Цикл «Кхаджурахо» – апология любви. Жизнь идет, как великий Ледоход, вскрывая тяжелые льды, неся воды подлинной страсти поверх равнодушия, измены, обмана…

---

ЛИТУРГИЯ ОГЛАШЕННЫХ

Проскомидия

Снега на улице покаты.
И ночь чугунно тяжела.
Что ж, настает мой час расплаты —
За то, что в этот мир пришла.

Горит в ночи тяжелый купол
На белом выгибе холма.
Сей мир страданием искуплен.
Поймешь сполна – сойдешь с ума.

Под веток выхлесты тугие,
Под визг метели во хмелю
Я затеваю Литургию
Не потому, что храм люблю.

Не потому, что Бог для русской —
Всей жизни стоголосый хор,
А потому, что слишком узкий
Короткий темный коридор,

Где вечно – лампа вполнакала,
Соседок хохот и грызня —
Так жизни мало, слишком мало,
Чтоб жертвовать куском огня.

Перед огнем мы все нагие —
Фонарный иль алтарный он…
Я подготовлюсь к Литургии
Моих жестоких, злых времен.

Моих подземных переходов.
Моих газетных наглых врак.
И голых детдомов, где годы
Детей – погружены во мрак.

Моих колымских и алданских,
Тех лагерей, которых – нет?!
И бесконечных войн гражданских,
Идущих скоро – сотню лет.

Я подготовлюсь. Я очищусь.
Я жестко лоб перекрещу.
Пойду на службу малой нищей,
Доверясь вьюжному плащу.

Земля январская горбата.
Сковала стужа нашу грязь.
Пойду на службу, как солдаты
Шли в бой, тайком перекрестясь…

И перед музыкой лучистой,
Освободясь от вечной лжи,
Такой пребуду в мире чистой,
Что выслушать – не откажи!

И, может быть, я, Божье слово
Неся под шубой на ветру,
Его перетолкуя, снова
За человечью жизнь помру.

И посчитаю это чудом —
Что выхрип, выкрик слышен мой,
Пока великая остуда
Не обвязала пеленой.

«Я пойду по улице хрусткой…»

Я пойду по улице хрусткой.
Будут ноги мои жечь алмазы.
Я пойду в мехах, в шубе русской.
Краской черного подмазанного глаза
Возмущу банные прилизанные лица!
А я гордая, спокойная ныне.
Довелось мне в вере укрепиться —
В людском море, в человечьей пустыне.

Подойду к своей белой церкви
С купоросно синими куполами.
Ты, кто лаял на нее, цепной цербер!
Неужели ты так быстро – с нами?!
– Ни за что тебе не поверю.
Ты, цербер, цензор,
ты плевал мне в спину.
Но распахиваю золотые двери.
За тебя поклонюсь Отцу и Сыну.

Поклонюсь вам направо и налево —
И учительнице музыки первой,
Что от рака печени умирала,
А Бетховена мне до конца играла.

Поклонюсь вам земным поклоном,
Ибо земное зачатие – тоже чудо:
Матери, меня исторгшей из лона,
И отцу, не продавшемуся иудам.

И святому Василию в синем,
И святому Владимиру в красном,
Ибо были, как небо в звездах – красивы,
Ибо любила их – не напрасно.

В мире дольнем можно все опошлить.
Поклонюсь вам налево и направо —
Торговец, весь в мозолях от госпошлин,
Честный аптекарь, продающий отраву.
Поклонюсь в детской колонии детям,
Знающим палочные удары.
Поклонюсь тем, кто еще жив на свете —
Старикам и старухам очень старым.
Поклонюсь тем, кто хлеб выпекает,
Во тьме пекарни ругаясь матом.
Кто корабли к Юпитеру запускает.
Кто раздает противогазы солдатам.
И, хоть в алтарь нельзя бабам от веку —
Допрежь Суда,
допрежь Воскресенья
Дозволь войти мне туда,
Человеку!
И облече бо мя в ризу спасенья!
Яко жениху, возложи ми венец,
И яко невесту, украси мя красотою…
Это мое начало. Это еще не конец.
Препояшусь синею лентою святою —
Синим лентием неба, где свищет мороз
Хулигански,
в два пальца,
под облаками..

…Поклонюсь Богородице, дурея от слез,
Мертвую медь оклада
щупая живыми руками —
Той девчонке, худой,
будто ковыль,
Взявшей двоих из детдома на воспитанье…

И надену подризник и епитрахиль,
Ратоборствуя против тленья – пыланьем.

Богоматерь Владимирская. Икона

Очи ее – сливовые.
Руки ее – ивовые.
Плащ ее – смородиновый.
Родина.

И так ее глаза печально глядят,
Словно устали глядеть назад,
Словно устали глядеть вперед,
Где никто-никто никогда не умрет…

А мы все уходим. И мы все – уйдем.
…Лишь одна в Успенском соборе своем
Глядит печально, зная про то,
Что никогда не умрет никто.

«Милые, спите. Вас не тревожу…»

Иду к жертвеннику ближе и беру кадило.

Милые, спите. Вас не тревожу.
Кто-то отходит – кто-то родился.
Просто – душа меняет кожу.
Каждый из нас на страданье сгодился.

Из кожи и меди, из матерьяла,
Коий наждак и алмаз не брали,
Мы возродимся! Начнем сначала —
Как будто мы и не умирали.

Все вам наврали! Не типографской
Краской – а темперой златовласой
Нас обозначат! Не радиосказкой —
Правдой архиерейского баса.

Мы возвращаемся. Поглядите:
Это я – со шрамами пыток.
Это я – в побоях подпитий.
Это я – помнящий свиток —

Список тех, кто убит при попытке
К бегству
кто позорно стыл дезертиром
В зимней землянке
мокрый до нитки
Перед воюющим наглым миром

«– Мне в алтарь нельзя было – а я сюда влезла…»

– Мне в алтарь нельзя было – а я сюда влезла.
А ты кто?

– Чай, не признаешь меня, болезной,
драно пальто?..

– Бабушка, булку тебе, кипятка бы…
А здесь – вино да просфоры…

– Наплюй, дочка. Мы, старые бабы —
юного Времени воры.
Я ведь побирушка.
А звать меня Елена Федоровна.
А мать моя была графиня.

Над алтарем под куполом —
серебряные звезды.

– Елена Федоровна, не стой у дверей, простынешь.

…Поземка в дверь залетает, как в воду – весла.

– Иди сюда.

– Да нешто мне можно – к Царским Вратам!..
В грязном тряпье-то моем!..

– Иди. До Страшного Суда
Здесь будем стоять вдвоем.

Великая Ектенья. Молитва Елены Федоровны

Господи, дай Ты мне силы еще пожить
И у соседки на кухне вприкуску чайку попить.
А так мне больше ничего и не надо.
Солнышко горит зимой —
И в сумке моей согревается
     черствый хлеб ледяной.
Мы ведь привыкли эти льды да метели грызть…
Господи, а лучше и не надо, бо аз в сем мире бысть.

А я слышала другое:

О тех кого давно убили
кого давно пережила
чьи в мерзлых северных могилах
истлели вечные тела
О маме розовой графине
хрусталь очей пшеница кос
чье тело расстреляв в полыни
ногой спустили под откос
Она Флоренского читала
она в бессмертие души
так верила
она считала
на масло постное гроши
О тех кто плакал на трибунах
о тех кто хохотал внизу
о тех, кто нас пугал коммуной
цитатой вышибал слезу
под грузом лжи
под грузом правды
под электрическим бичом

О тех что были Солнцу рады
там за тюремным кирпичом —
оx как молюсь
ox как страдаю
да только проку ли им в том
что я себя здесь осеняю
уже нездешним тем крестом —
железным хлебным сыромятным
без яхонтов
без бирюзы

О тех что плакали стократно —
лишь две слезы
лишь две слезы

…Риза расписная мне спину жжет.
Рядом с графской дочкой на колени – бух!
Я еще молюсь о том, чтобы мой народ
не был больше слеп,
не был больше глух.

Но дрожит глухой, щупая струну.
Но бредет слепой, простирая длань.

…Только отведи, коли сможешь, – войну.
Там – любою мукой мученической стань.

«– За всех плавающих, путешествующих, летающих, едущих! …»

И вбежал в церковь подросток худой.

Глаза васильковой плескали водой.

– За всех плавающих, путешествующих, летающих, едущих! —
пронзительно закричал.

– За станцию, вокзал, разъезд, причал!
За пятна мазута на шпалах.
За проводниц усталых.
За опилки чая в квадратах бумаги.
За трусливых снегов белые флаги.

За скамейки где спим
ожидая поезд
За буфеты где буфетчица в жирной помаде
шарит собачьим глазом по полкам
у сметы расчетливой
не в накладе

Нас много – у ржавых рельс на примете
в пасынках у расписаний
в крестниках у тебя
ожидальный зал

– Бог с вами, беспокойные дети.
Хотите – превращу эту церковь
в вокзал?

Иркутский вокзал

Скамья ожидальная. Грязи полно.
И чистое небо в дверях.
За пазухой греет сухое вино
Безумный старик в газырях.

Татарские лица, бурятская кровь,
Монголия рядом, – гляди!
Гляди – крест холодных полярных ветров
На гордой байкальской груди.

И, углем груженный, проходит состав.
И скорый, где люди не спят,
А курят, над сальной колодой устав
Клясть мир, что не нами заклят!

Вокзальные лики! Мой люд золотой!
Сибиринка горестных скул!
Пройдешь – и усну под Твоею пятой,
Как дед, как отец мой уснул.

Из кружки напиться. Достать из мешка
Хвост омуля, черный ломоть.
О, жизнь так мала. А земля далека.
И каждый транзитный – Господь.

Он в каждом лице, в каждой смуглой руке,
В мазуте мозольных кистей,
Он в спящем, усохшем как хлеб старике
И родинках тощих детей.

И я так спала! И я так же плыла
В ковчеге, где холод и грязь —
За крохою счастья! За блесткой тепла,
И плача во сне, и смеясь!

А счастье – насыпать песчаную соль
На черствый дорожный ржаной…
Душа моя, вспомни – доселе, дотоль —
Кто ехал и плакал со мной.

Хлеб