Елена Крюкова - Ледоход

• Название: Ледоход
• Автор: Елена Крюкова
• Жанр: Поэзия

В новой поэтической книге Елены Крюковой «Ледоход» – пять композиций: «Литургия оглашенных», «Литургия сумасшедших», «Мать. Литургия верных», «Кхаджурахо», «Франция. Фреска». Храмом, где идет сакральная служба, становится весь зимний мир. Пациенты «желтого дома» сами служат свою литургию, где кондаки и ирмосы – искалеченные судьбы. Цикл «Кхаджурахо» – апология любви. Жизнь идет, как великий Ледоход, вскрывая тяжелые льды, неся воды подлинной страсти поверх равнодушия, измены, обмана…

---

«Плачет сестра моя: замуж никто не берет…»

«Блажени плачущие: яко тии утешатся».

Плачет сестра моя: замуж никто не берет.
Ну же, нашла о чем плакать!.. Свобода дороже!..
Что ж по ночам затыкаешь кричащий рот
Мокрой подушкой, пропитанной шепотом: «Боже…»
Зеркало рысьим глазом мигает в тебя.
Стынет косметика. Угли в голландке застыли.
Жить как старуха, бобылью тоску претерпя?..
В зимнюю полночь сдается, что камни завыли.
Плачь! В этом мире единственно ценное – плач!
Слезы крупнее монет. Так оплатишь по счету
Штопаный локоть да сохлый дешевый калач,
Да дискотеку, где пьяное чувство полета.
Все так оплатишь – окладов витое литье
В церковке утлой, на кою плевать приучили,
И нерожденных детей, и страданье свое,
Что, как нагрузку к покупке, насильно всучили.
Плачь! Ты сестра мне. На улице дикий мороз.
Залито напрочь лицо золотыми слезами.
Плачь! Это счастье – так плакать, слабея от слез,
Видя иные миры высоко пред глазами.

«У меня вокруг шеи …»

«Блажени кротцыи,

яко тии наследят землю».

У меня вокруг шеи —
воротник серенький-серенький!
Я не открыла никакой Америки.
Подъезд – служба – общепит – подъезд —
Это мой маленький, потертый крест.
Шнурок черный. А крестик золотой.
Я не блещу никакой красотой.
А нынче в автобусе сдавили так
Что под левое ребро вошел пятак
Смолчала я
кротко глядя во тьму
Ибо мой крик
не услыхать никому

«– Кто ты, женщина золотоволосая?..»

«Блажени милостивии,

яко тии помиловани будут».

– Кто ты, женщина золотоволосая?

Из тьмы подходит – голая, босая.
Глаза раскосо стоят, горящие.
На шее – брильянты ненастоящие.

– Помолись за меня. Я любила всех.
Из-за налоя – снегом – смех.

– Глянь, глянь, – да она вся в синяках!..

– Дурак. Вот она летит – в облаках.

– Она и с тем богомазом спала!..

– Дурень, она же
его бессмертной возлюбленной
была.

…Отпусти мне, милый, все грехи.
Я была перед тобой виновна.
Пела – воробьем из-под стрехи —
Всем царям и господам сановным.
Простыни стелила им, хрустя
Сгибами да белизной крахмальной…
Ты прости – не от тебя дитя,
Вверх и вверх растущее печально.
Ты прости, что без тебя жила,
Жиром да вином пятнила скатерть!..
…Я такая грешница была,
Что с меня писали Богоматерь.

Колония

«Блажени чистии сердцем,

яко тии Бога узрят».

Мороз – за двадцать. Горлом – ругань,
Как кровь. И встали, как столбы —
Недвижно, деревянно, грубо.
Сияют стриженые лбы.

Я не боюсь вас. Ближе, дети.
Я ничему не научу.
На сцене в пыльном тусклом свете
О вашей жизни помолчу.

На воле – дергаются панки.
И что-то рокеры кричат.
У вас глаза, как после пьянки,
И лапы загнанных волчат.

Колония. Соври попробуй.
А ну! Давай-ка не молчи.
Мальчишки эти в серых робах —
Нам – ангелы и палачи.

Они казнят нас, если надо.
За песенное барахло.
За то, что мы подачке рады.
За то, что сытно и тепло.

Хоть сытость – молоком прогорклым.
Хоть жар – ступнею на снегу.
Мальчишки, милые! Мне горько.
Но я соврать вам не смогу.

Я только вас пересчитаю
И ужаснусь: сколь много вас!
Как смотрит Родина святая
Безверьем жестких детских глаз…

И, тщетно руки вам со сцены
Протягивая и крича
Стихи, – я ужаснусь измене
Труду тюремного врача.

«Я желала… Я хотела…»

«Блажени миротворцы,

яко тии сынове Божии нарекутся».

Я желала… Я хотела…
Не возбраняется штопать черные дыры…
Я хотела принести собственное тело
В жертву Фейерверку Будущего Мира.

О мире молитва такая написана!.. Слушать —
Некому. Все кругом – атеисты.
…Я хотела принести собственную душу
В жертву звезде, горькой и чистой.

А звезду заслонили дымы котельной.
А на кухне жарят хлеб на маргарине.
…Я хотела спасти людей от беды смертельной!
Выяснилось – беды нету и в помине.

Апокалипсис – просто страшная сказка.
А все договоры все равно подпишут.
А чудо – посреди ненависти – ласка.
А чудо – это когда тебя глухие – слышат.

И теперь я уже не молюсь о Мире.
За меня старухи поют в церкви
тонкими голосами.
Ну, а я – все штопаю простые черные дыры.
Ибо заплаты на все прорехи
мы приучены ставить
сами.

Вознесение Богородицы. Икона

Ноги мои – на облаках. Руки ввысь возношу!
…Мир несет меня на руках. Разве этого я прошу?
Платье резко вьется вкруг ног моих – ярко-алый атласный стяг!
…Вот и видит меня в небесах мир живых.
Как мне стыдно, что это так.
Ведь мой Сын учил, что гордыня – грех,
Самый тяжкий между людьми!
Вот и вижу на круглой земле я всех,
Кто забыл, забыл о любви!
А кто помнит только подземный смрад
Да на масло жирный квиток,
Не увидит, как глаза детей зверино горят,
Когда плачет тяжелый рок!
И, раскинув руки, по музыке неба лечу!
На устах слова запеклись!
Поглядите, люди! Я так хочу,
Чтобы вы
поглядели
ввысь.

Икона Всех Святых

Пророки, архангелы, Иоанн Креститель,
Кто на Крещенье бил в лицо
     железным снежком!
За то, что забывала вас, – вы меня простите!
Я нимбы нарисую вам яичным желтком.

Я ночью прокрадусь сюда. Вот киноварь в банке.
Вот бронза сусальная – для ангелов она.
Допрежь маханья кисти я повторю губами
Все ваши золотые, дорогие имена.

Кого я позабыла? – что ж, не обессудьте:
Какое время длинное – такая и родня!..
Вы глянете в меня со стен, любимые?.. —
     нет, судьи!
Хоть не судимы будете – вы судите меня.

Святой мой Николай —
     родитель мой бесценный…
На кухне спишь,
уткнувши лоб
в сгиб сухой руки.
В моей крови идут твои отчаянные гены:
Краплак – Гольфстримом!
Тихий свет индиговой реки…

Тебя пишу одним мазком. Темно и сыро в храме.
Опасно свечи зажигать – увидят меня.
Но первую свою любовь
     пишу в алтарной раме —
На ощупь, бешено, светло, во мраке, без огня.

Святой Григорий Богослов,
     ты говорил прекрасно!
В гобой консерваторский дул.
Мне воблу приносил.
Я киноварью плащ тебе малюю – ярко-красный.
И улыбаюсь над собой – ведь плакать нету сил.

Была я дерзкой девушкой. Не верила в Бога.
Святой мой Игорь покупал перцовку и табак.
От наших тел-поленьев
     свет стоял в жилье убогом!
А в белой полынье окна – аптека и кабак…

Святой архангел Михаил!
Прости мне, если можешь.
Мой грех был. И на свете нет ребенка от тебя.
Но ребра, твой худой живот
     я помню всею кожей.
Сошел с ума ты.
Души врут.
Правдивы лишь тела.

Святой целитель Валентин —
     блатняга в куртке грубой,
Познавший суда и решетки ржавой вкус!
В тюрьме немых морщин
     твои рисую губы.
Но не боюсь. И не люблю. И даже не стыжусь.

А там, в квадрате золотом,
     кто затаился в синем?..
Иркутский рынок, синий снег —
     за грозными плечьми…
А улыбка – детская. Святой ты мой Василий.
Благодарю, что в мире
     мы встретились – людьми.

Но снова в горы ты ушел.
Байкал огромный вымер.
Я вздрагиваю, слыша в толпе —
     прощальный крик!
Псалом утешения мне спел святой Владимир,
Серебряный Владимир, певец, седой старик.

О, как же плакала тогда, к нему я припадала!
О, как молилась, чтоб ему я стала вдруг – жена!..
Но складки жесткие плащей я жестко рисовала.
Но клала грубо краску там,
где злость была нужна.

И на доске во тьме златой
     толклись мои фигуры —
Неужто всех их написать мне было по плечу? —
Бродяги, пьяницы, певцы, архангелы, авгуры,
И каждый у груди держал горящую свечу.

Да что же у меня, однако, получилось?
Гляди – икона Всех Святых
на высохшей доске…
Гляди – Любови все мои,
как Солнце, залучились!
Я с ними – разлучилась.
Лишь кисть – в кулаке.

Лишь эта щетка жесткая, коей храм целую,
Закрашивая камень у жизни ни краю!

…Икону Всех Святых
повешу одесную.
Ошую – близко сердца —
только мать мою.

Спас Нерукотворный. Икона

…Когда из мрака, из сумасшествия,
Из первого и второго Пришествия,
Из раздвинутых ветром сфер,
Из борьбы неверий и вер,
Из компьютерных игр запутанных,
Из сокровищ, в чулки закутанных,
Из ветров, что солью буранною
Жестко сыплют в грудь деревянную —

Вдруг – Лик —
остановись. Замри.
Он не в апсиде. Он не в нише.
Он просто – у тебя внутри.
Он ясно виден. Также – слышен.

Он золотой и бледный. Так
Традиционно малевали
Иконописцы – за пятак
Собрата-пьяницу в подвале.

Власы стекают по щекам.
Он узнаваем несомненно,
Натурщик, проданный векам
За трешку
матерью-Вселенной.

Прокуренная желтизна
Тяжелых скул, слезами, жиром
Залитых. Жизнь Его – одна
Пред перенаселенным миром.

Он просто нищий человек.
Кто шьет Ему прозванье Спаса?
Вон – из пивнушки – в мокрый снег,
Без вопля, возгласа и гласа.

И, бормоча, что мочи нет,
И, бессловесней всякой твари,
Он месит ботами проспект,
Участвуя в планетной сваре.

Его потертое лицо
Мерцает, не находит места…
И вдруг над лысиной кольцо
Зажжется в темноте подъезда.

Сусальный, рыжий ореол,
Жарптичий, наподобье диска!

…А хор вопит, что Ты ушел,
Но жил меж нами.
Слишком близко.

Икона Страшного Суда