Елена Крюкова - Ледоход

• Название: Ледоход
• Автор: Елена Крюкова
• Жанр: Поэзия

В новой поэтической книге Елены Крюковой «Ледоход» – пять композиций: «Литургия оглашенных», «Литургия сумасшедших», «Мать. Литургия верных», «Кхаджурахо», «Франция. Фреска». Храмом, где идет сакральная служба, становится весь зимний мир. Пациенты «желтого дома» сами служат свою литургию, где кондаки и ирмосы – искалеченные судьбы. Цикл «Кхаджурахо» – апология любви. Жизнь идет, как великий Ледоход, вскрывая тяжелые льды, неся воды подлинной страсти поверх равнодушия, измены, обмана…

---

Спас Нерукотворный. Икона

…Когда из мрака, из сумасшествия,
Из первого и второго Пришествия,
Из раздвинутых ветром сфер,
Из борьбы неверий и вер,
Из компьютерных игр запутанных,
Из сокровищ, в чулки закутанных,
Из ветров, что солью буранною
Жестко сыплют в грудь деревянную —

Вдруг – Лик —
остановись. Замри.
Он не в апсиде. Он не в нише.
Он просто – у тебя внутри.
Он ясно виден. Также – слышен.

Он золотой и бледный. Так
Традиционно малевали
Иконописцы – за пятак
Собрата-пьяницу в подвале.

Власы стекают по щекам.
Он узнаваем несомненно,
Натурщик, проданный векам
За трешку
матерью-Вселенной.

Прокуренная желтизна
Тяжелых скул, слезами, жиром
Залитых. Жизнь Его – одна
Пред перенаселенным миром.

Он просто нищий человек.
Кто шьет Ему прозванье Спаса?
Вон – из пивнушки – в мокрый снег,
Без вопля, возгласа и гласа.

И, бормоча, что мочи нет,
И, бессловесней всякой твари,
Он месит ботами проспект,
Участвуя в планетной сваре.

Его потертое лицо
Мерцает, не находит места…
И вдруг над лысиной кольцо
Зажжется в темноте подъезда.

Сусальный, рыжий ореол,
Жарптичий, наподобье диска!

…А хор вопит, что Ты ушел,
Но жил меж нами.
Слишком близко.

Икона Страшного Суда

Синие сферы горят изнутри.
Два безумных старика летят.
Пот со лба рукой оботри.
Да, эти стрелы в тебя свистят,
Да, ты уже за бортом! А фал,
Этот толстый и наглый трос,
Как паутина, порвался, упал,
Чтоб ты один в Космосе рос…
За стариками летит жена.
Космы – кометой пространство бьют.
Она в диком Космосе тоже одна.
Она боится, что ее убьют.
За женою девчонка летит.
Она – сирота. Ребра торчат
Ксилофонно. Она никогда не простит
Сытым деткам, что «Мама!» – кричат.
Синие сферы крутят их всех,
Но и тебя тоже! Но и тебя!
Как ни кутайся в теплый мех —
Космос хлынет, губя и любя.
И полетишь, пылая, крича,
Вместе со всеми в синюю тьму,
Убегая по ветру, предалтарная свеча,
Которую – не загасить никому!
А два безумных седых старика
К тебе подлетят и под мышки возьмут.
Ты увидишь синие звезды и черные облака.
Да, это и есть твой Страшный Суд.
Золотой, чернокнижный, кровавый и земляной,
Грохочущий чисто, как водопад,
Над грязным миром, над потной войной,
Над Временем, что идет только назад.
Над Временем, что идет только вперед!
Даже если назад – все равно вперед!
И ты своею смертью докажешь, что
Никто все равно
Никогда не умрет.

Колыбельная

Баю-баю-баю-бай
Это наш домашний Рай
Вот божница, вот газета
Там все молятся – про это
Закопченная плита —
там стоит картошка – та
что за зиму надоела
что за сыном мать доела
Вот мальчишка при свечах
с гениальностью в очах
Вот перо и лист бумаги
парни русские бедняги
Вера гений время быт
мальчик мой и ты – убит
Баю-бай баю-бай
кухня голод вечный чай
Напиши мой мальчик что ли
текст молитвы
а доколе
ты не сможешь —
баю-бай
поскорее засыпай

«…Смертью смерть ты попрал…»

– Это твой сын?

– Нет.

– Возлюбленный?

– Нет.

– Что ж ты по нем рыдаешь так много лет?

…Смертью смерть ты попрал.
Только это тебя и спасает.
Не питье, не жратва, —
     только тот металлический стол,
Где под скальпелем мысли
     так сердце твое воскресает,
Что уж лучше бы ты, изругавшись,
     под землю ушел.

Нет, еще поживи!
Человек, а не Бог ты, бедняжка, —
Наспех сладость кафе,
     наспех – горечь любовных минут,
Полумесяцы соли
     под мышками рваной рубашки,
Что сорвут в подворотне друзья
     и подошвой сомнут.

Но тебя я люблю.
В честь тебя прохожу я, босая,
На молебен – зимой,
     в кровь ступни обдирая об лед!
Но тебя я – люблю. Только это тебя и спасает.
Только это, щенок,
     и бичует тебя, и ведет.

И когда за веками,
     с которыми цифрой не слажу,
Намалюют тебя
     на бескровной церковной стене, —
Голос мой из-под купола
     жестко и яростно скажет:
– Это лишь Человек.
Все, что думал,
Он высказал мне.

Правда

«Блажени алчущие и жаждущие правды,

яко тии насытятся».

Ярлык прицеплен. Выдан нумер.
Заказан погребальный хор.
Я знать хочу, за что ты умер,
И прочитать твой приговор.

Я знать хочу, какая сила —
Пред тем же кованым крестом —
Тебя помоями чернила
И златом мазала потом.

Я знать хочу, как месят войны.
Я знать хочу, кто выдал план
Концлагерей в полях привольных
И гнойных пограничных ран.

Как строят розовые тюрьмы
И сумасшедшие дома.
Зачем листы кидают в урны,
От выбора – сходя с ума.

Вы, плотники и хлебопеки!
Медсестры и гробовщики!
Вся ваша правда, человеки.
Вам кривда будет не с руки.

И в этом мире, где дощатый
Настил – над пропастью прогнил,
Я знать хочу, кто – виновато,
Кто – без вины себя хранил!

Кто двадцатипятисвечовый,
Сиротский свет в ночи лия,
Вставал с постели вдруг в парчовой,
Заместо нищего белья,

В пророческой, рассветной ризе,
И разверзалися уста,
Чтоб вытолкнуть слова о жизни,
Где Правда,
Кровь
и Красота.

ЛИТУРГИЯ СУМАСШЕДШИХ

Манита пророчествующая

…На ужин был кефир сегодня…
Вот зеркала машинный дым —
Дышу больничной преисподней,
Сверкаю зубом золотым…

Теченья вен – в чернильных пятнах.
Во рту – соленый йодный вкус…
Схожу с ума – вполне понятно.
Да вот совсем сойти боюсь.

Сестра!.. Боюсь одна – в палате…
Мне закурить бы – тут нельзя…
Халат – заплата на заплате —
Со стула падает, скользя…
Все спят… О, тело самолета —
Оконной рамы черный крест…
Лечу во тьму!.. Огня охота…
И бельма стекол жжет норд-вест.

Какие у стакана грани —
Сожму в руке – раздастся хруст…
На перекрестке умираний
Одна остаться я боюсь!..
Ох, шлепанцы на босу ногу…
До двери, плача, добегу —
Ну, помогите ради Бога —
Одна я больше не могу…

Я больше не могу на свете
Одна! Ведь пытка это, Ад!
Я плачу так, как плачут дети,
Когда ведут их в детский сад!
Во тьме тяжелой матерь вижу:
Вот за столом сидит одна,
И сморщенною грудью дышит,
Хрипя, минувшая война,
А сын – на нынешней, позорной,
В горящих зубьями горах,
Где звезд пылающие зерна
Летят в земной кровавый прах,
Где у хирурга под ножами —
Тугое, юное, в пыли —
Не тело корчится,
а пламя
Разрытой взрывами земли!

Провижу – все вот так и будет:
Ни веры нет, ни счастья нет, —
И полетят, изверясь, люди
Во тьму, как бабочки – на свет!
Хлеб, чай горячий на дорогу,
Прикрыть истертым шарфом грудь…
О, как же в мире одиноко,
Поймем мы все когда-нибудь!
Провижу – закричим: «Пощады!»
Войдет рассудка ржавый нож
Под сердце! Да напрасно рады —
Ведь от безумья не уйдешь!
Нас всех, быть может, ожидает
Рубаха для смиренья зла, —
И плачет нянечка седая,
Что я похлебку разлила…

Провижу все! Что будет, чую!
Все возвернется на круги…
И снова привезут больную
Из мировой ночной пурги
Сюда, во спящую палату,
И сердце ей сожжет игла…
Она ни в чем не виновата!
В том, что – дышала и жила…
Зачем живем? Зачем рожаем?!
Зачем родную месим грязь?!
Зачем у гроба мы рыдаем
И обнимаемся, смеясь,
Табачные целуя губы,
Стирая соль и пот со щек, —
Затем, что людям вечно любы
Те, кто устал и одинок?!

Эх, закурить бы… Табачку бы…
Сестра!.. Водички бы испить!..
От страха пересохли губы.
Снотворным бездны не избыть.
И, одинока и патлата,
Я знаю все про этот свет,
Таким пророчеством богата,
Что слов уже навеки нет,
А только хрипы, клокотанье
Меж сцепленных в тоске зубов, —
И бешеным, больным молчаньем
Кричу
про вечную любовь.

«Лечебницы глухие стены…»

Лечебницы глухие стены.
Стерильный пол. На окнах – грязь.
Сюда приходят неизменно.
Рыдая. Молча. И смеясь.

Кому-то ночью стало плохо.
А у кого недуг – в крови.
У тяжелобольной эпохи —
Острейший дефицит любви.

И так с ума безумно сходят,
О яростных грехах кричат —
Надсадно, честно, при народе,
В чистейшей белизне палат!

И уж сестра идет с уколом,
Шепча: – Ну вот и боли нет…

И видит человека голым —
Каким родился он на свет.

«Тьма стиснута беленою палатой…»