Алексей Лельчук - Истории без географии

• Название: Истории без географии
• Автор: Алексей Лельчук
• Жанр: Короткие истории

Мы с Митькой летели над Альпами, не помню уже откуда и куда. Я сидел у окна, Митька у прохода. Земли не было видно, было только ровное, с густым начесом, серое поле облаков и торчащие из него пики самых высоких гор – черные куски земли, прорвавшиеся к небу. Я потянул Митьку за рукав: ― Глянь, отсюда видны только эти пики, и все. А что под ними – совершенно невозможно угадать. – Чево? – не понял он. – Пики, говорю, только видны, монбланы всякие. Но по ним никак не узнаешь, что там за география внизу, из чего они растут, – повторил я. – А надо узнавать? – переспросил Митька. – А надо узнавать? – передал я его вопрос альпийским вершинам. – Не надо, – ответили вершины, сверкнув на солнце черными иглами. – Бог с ней, с географией, – сказали вершины. – Просто собери все рассказы в одну книжку, в каком угодно порядке, и пусть читают. – Идёт, – сказал я, – так и сделаю. Так я и сделал.

---

Вот тебе и Монтекки, вот тебе и Копулетти, только и оставалось подумать Мише.

В джипе опять на весь перекресток заголосила рация:

– «Василек», говорит «яблочко». Длинный зеленый через точка один. Длинный желтый через точка ноль. Как принял? Прием.

– Принял верно, ― ответил Ари и погнал солдат на проезжую часть.

– Из Шхема автобус через пять минут придет. Тель-Авивский опаздывает, ― перевел Миша военный код на нормальный язык, давая бабке понять, что оценил ее доверие. Из-за дальнего поворота показался старый автобус. Парни и дед с помпончиком потянулись к проезжей части.

– Ладно, милый, Аллах велик! ― в последний раз вздохнула бабка, поднялась с бетона и пошла к мужчинам. Вторая бабка и незадачливая Джульетта поплелись за ней.

2005

Демобилизация духа

Какой-то евпаторийский раввин, к которому многие ходили судиться, всегда говорил (грустно и нежно) и спорщикам, и свидетелям: «И ты не прав, и он не прав, и они не правы. Идите с Богом».

― Иван Бунин. «Дым без отечества»

Я тонул, ощущая, что выживу, потому что видел чёрное дно и пробивающуюся через воду молочность солнца.

― Некрас Рыжий. Чешежопица. Очерки тюремных нравов.

1.

Его звали Отамбеков. Младший сержант Отамбеков. Имя, наверно, я тоже вспомню, но пока хватит и фамилии. Перед дембелем Башка дал ему сержанта, так что Серёга Куликов нашивал Отамбекову на дембельский китель три лычки. Но всё время в части он был младшим сержантом.

Когда мы в первый раз его увидели, он сидел в тапочках на крыльце узла связи и ковырялся в ноге. Он ходил тогда в тапочках, не в ботинках. В тапочках разговаривал с немцами, в тапочках ходил в столовую, в тапочках стоял на разводе. Тапочки ― это статус. Формально его тапочки объяснялись тем, что у него болела нога. Но нужно иметь статус, чтобы больная нога дала тебе тапочки.

Отамбеков был единственным южным человеком в нашей штабной роте. Так что у нас был всего один чурка, да и то он был, по выражению Сашки-артиста, «цивилизованным чуркой». Отамбеков учился в университете в Душанбе. На узле связи ему доверили дизель. Родом он был из горного села на Памире. Он дал кому-то свой адрес, когда уезжал.

Отамбеков всё приставал ко мне, чтоб я научил его английскому. Я был бы рад. Может быть, у меня от этого тоже появился бы статус. Конечно, о тапочках тогда я не мог и мечтать, но учить английскому человека, который ходит в тапочках ― это тоже статус. Но дело не шло дальше вялых напоминаний: «Ляля, ну когда ты научишь меня английскому?»

Как же звали младшего сержанта Отамбекова? О-там-бе-ков… беков … бек… Бек! Отамбекова звали Бек! Точно. Сержанта Кузнецова звали Кузя, лейтенанта Дубова звали Дуб, а Отамбекова звали Бек. Когда мы из войскового приёмника в первый раз шли в столовую, и дерьмо-сержант потащил нас по жаре вокруг всей части, Бек в своих оранжевых тапочках сидел на крыльце узла связи и грел на солнце больную ногу, иногда ковыряясь в ней пальцем. Мы строем проходили мимо. Дерьмо-сержант махнул ему рукой, и Бек кивнул в ответ вяло и значительно. Мол, я ― цивилизованный чурка, сижу в тапочках на узле связи, а ты, знай себе, духов еби. Духи грянули: «Распрягайте, хлопцы, коней…» Дерьмо-сержант побежал заворачивать колонну правое плечо вперёд в столовую. Бек опять вернулся к своей ноге. За узлом каменистая степь дышала ковылём на ветру.

В войсковом приёмнике все сержанты были чурки. Из Станов ― Таджикистана, Узбекистана, Казахстана. А все духи ― русские. Сержанты говорили на своих языках, которые, по-видимому, все одного корня, так что они друг друга прекрасно понимали. И нас понимали. А мы ни слова не понимали из их перекриков. Ощущение было такое, будто кучка восточных оккупантов командует покорённым народом. Или, если учитывать, что действие происходило тоже в Стане ― Казахстане, ― что беки командуют взятыми в плен северянами. Причем, сдали северян в плен их же собственные северные генералы.

Я не стесняюсь здесь называть представителей южных республик так, как мы их называли в армии, так, как все их называют ― чурками. Дело не в южности, а собственно в чуркости. Южане тоже называли русских чурками, во всяком случае, когда хотели это выразить по-русски. Разумеется, это название оскорбительно, но я не выкину его из рассказа, чтоб у читателя не создалось впечатление, что в жизни можно обойтись без оскорбительных названий. Злоупотреблять им я тоже не буду. Мне стыдно, что мне приходится писать это слово, но изменить я ничего не могу.

Разумеется, мое представление о Средней Азии основывается в первую очередь на историях о мудром Ходже Насреддине и на стихах не менее мудрого Омара Хайама. А представление о Кавказе ― на рассказах Искандера, Думбадзе, рисунках Пиросманишвили и стихах Шота Руставели. В Новосибирске я знал немало студентов из южных республик, и ни один из них не был чуркой. Но когда на тебя накидывается свора подлецов, ты имеешь право назвать их чурками. Мы находились с южанами в состоянии постоянной вражды, никаких омар-хайамов среди них я не заметил. Все наши южане были чурками, кроме, может быть, Бека.

Кроме «чурок» в терминологии нашей части были также «чурбаны». Чурки ― это выходцы из Средней Азии. Чурбаны ― с Кавказа. Отличие было очень существенное. Если чурки были мелки ростом и силами и набрасывались на врага стаями, то чурбаны все были богатыри, как на подбор, и дрались один на один. Кроме того, чурки вели себя, как трусливые собаки, и при появлении немцев или превосходящих русских или кавказских сил всегда сматывали удочки. А чурбаны бились до последнего. Я даже видел однажды, как армянин из первой роты чистил физию Башке ― майору Очеретину. Чурки или целые стаи чурок часто были в услужении у крупных чурбанов. Чурбаны занимали стратегически важные позиции ― баню, прачечную, пекарню, котельную. Впрочем, кажется, как раз в пекарне сидел крупный чурочий барон. Шофёрская рота вся была чурочьим царством, и немногие служившие там русские жили, как грешники в аду.

Но трагедия всей этой истории состоит в том, что русские вели себя и хуже чурок, и хуже чурбанов. Они били друг друга ― сильные слабых и старшие младших; они никогда не выручали друг друга в драках с чурками и чурбанами; они всегда боялись немцев и сдавали им и чурок, и чурбанов, и своих. Впрочем, в силу вялого северного характера, русские били своих духов реже, чем чурки своих. Половина русских были студенты из Новосибирска и Томска, и, таким образом, вполне подтверждали высказывание Ленина, что интеллигенция ― не мозг нации, а говно нации. Вторая половина русских были трактористы с Дона и, таким образом, наводили на мысль, что говно нации ― это не только интеллигенция.

Тогда-то я и задумался: если все подлецы, то как же отличить хорошего человека от плохого? Есть ли границы у зла и есть ли какой-нибудь закон в природе против подлости? И, в конце концов, пришел к выводу, что в природе нет никакого закона против подлости и что любой, самый хороший человек при определённых условиях может стать подлецом. А значит, следить за порядочностью нужно самому, ни на что и ни на кого не надеясь. Это убеждение помогло мне в жизни потом, после армии: я никогда не строил иллюзий и очень редко тратил время на обиды. Недостаток этого убеждения всего один: я никому не верю, а это очень трудно. И это тоже своего рода подлость.

Одним из как бы друзей, со временем превратившихся во врагов, был Жук, Колька Жуков. Он не был силен физически, но был высок, широк в плечах и смотрел на мир широким крестьянским лицом. Попал в армию он после первого курса нашего института. В духах и молодых он ходил как и все мы, шуршал на полах, стоял наряды через день, чистил сортиры. Но уже через полгода деды и фазаны стали его прикармливать: освобождать от нарядов, откладывать ему жареной картошки с кухни, делиться ворованными посылками. Почти перестали тыкать в зубы, разве что для профилактики, чтоб не зазнавался. Дедам всегда нужен полицай, чтоб присматривать за младшими. Самим им лень не только заниматься чёрной работой, но даже думать о том, кто будет ею заниматься за них. Думает об этом обычно прикормленный подлец из младших. Он тыкает в зубы своих подопечных, и при случае сам получает по зубам от своих патронов. Так что Жук стал покрикивать на нас, спихивать наряды, «делиться» с нами нашими посылками и так далее. Мне уже нáчало здорово от него доставаться. Спасла нас обоих только досрочная горбачёвская демобилизация.

Упоминавшийся выше Башка ― это начальник связи, майор Очеретин, наш командир, тиран и покровитель. Башкой он был прозван еще в незапамятные времена, вероятно, за невиданный размер головы, который визуально усугублялся красным цветом лица. Красный цвет лица физиологически усугублялся невиданным количеством алкоголя, которое майор Очеретин поглощал во внеслужебное время.

В соответствии со своим прозвищем, Башка был довольно умным. Наверно, он был самым умным и порядочным из высшего командного состава части. Я не считаю несколько десятков майоров и полковников, которые работали на пусковых установках ― говорят, там было полно практически интеллигентных людей. Мы завидовали второй и третьей батарее, которые часто дежурили на этих установках и млели там от свободы и либерализма. Ещё мы завидовали штабным, которые тоже млели от свободы, но уже не на основе либерализма, а на основе протекционизма и халявы. Тут можно порассуждать о двух возможных источниках свободы: мозги и волосатая рука ― и прийти к тем или иным философским выводам. Читатель может заняться этим сам.