Лазарь Соколовский - C Ближнего Неба

• Название: C Ближнего Неба
• Автор: Лазарь Соколовский
• Жанр: Поэзия

Эта книга раздумий зрелого человека о собственном пути, судьбах предшественников, написанная на очередном рубеже испытаний для страны, отношение к которой не может быть определено настойчивым влиянием извне. В этой книге, как и в предыдущих книгах автора, больше вопросов, чем ответов. Возможно, это будет интересно читателю.

---

Вслед

С чего начать… июнь сухой
уже зашел за половину,
взметнулся первый травостой,
я распрямился, как рябина,

прочнее, вроде, в землю врос,
испив сиреневую влагу,
прикрыв измучивший вопрос
зеленой дробью винных ягод.

Ах, лето, лето! как я мог
так поглупеть, приняв за чудо
кружавчатость морковных строк,
взметнувшихся, как из-под спуда,

что показалось – сам воскрес!..
Все это отдавало фальшью:
преобразив травинку, лес,
природа покатила дальше

в свой нескончаемый поход,
в дремучие метаморфозы —

я лишь застыл, разинув рот,
на снизку рифм роняя слезы…

Пусть огрызнется мир иной
чредой карманных революций —
сорваться с ней нам не дано,
возможно только встрепенуться

и, сбросив собранную кладь
чужих и собственных поверий,
пытаться детям передать
следы поверженных империй…

История не склад, не бал —
росток любви сквозь грохот пушек,
и если сам не добирал
в алчбе – несчастьями обрушит.

Круг завершивши вековой,
герои спрячутся в былины…
С чего начать… июнь сухой
опять зашел за половину.

Увы, иначе мы растем,
труднее, медленней мудреем,
природа прет своим путем —
нам хоть стремиться вслед за нею…

В маленьком путешествии с вечным спутником

Заметил, черный пес бежит по пашне.

Гете

1

Златым кольцом – возвратный путь
истории – и мы по храмам
отправились, раскинув рамы
(приворожив погоды ртуть)
души, уставшей от бедлама

чужого – своего… Поля
заросшие пленяют дурью
(смотаться ли?..) и хмурый Юрьев
напоминает: у руля
все тот же кормщик, что до бури.

Но легче дух, лишь на задах
провинциальных пьяных оргий
откроется резной Георгий,
и на губах застынет – ах!..
(курчавый пес, отстань, не дергай!).

И трижды отплясав кругом
язычества на христианстве,
откроется дорога странствий
в веках, уложенных рядком
в прапамяти. На то пространства

даны нам вширь и вглубину,
где благость тихая да удаль
шальная рядом – амплитуда ль
такая… валим на войну
(пес, на тебя?…). Но вот и Суздаль,

несуетлив и узкоплеч,
по маковки церквей спокоен,
рыжебород, когда-то воин,
теперь щиты скатились в речь —
в О круглое, что ж до героев,

давно повывелись борцы,
пророки вымерзли подавно.
Торговый ряд гудит исправно —
толкают бабки огурцы,
на сувениры скинув славный

(замолкни, пес!) славянский дух.
Дорожка в Кремль неказистей,
спасаясь от совковых истин
хмельным набором медовух,
как древним валом в палых листьях.

Старинный, сонный город средь
ухоженного чернозема
(смотаться ли?..), вдруг здесь, как дома,
дано где жить и умереть,
вот разве нет друзей – знакомых…

2

Ризположенский монастырь
нас приютил на пару суток,
куда деваться – двух минуток
не хватит, чтоб пропеть псалтырь:
расцвет – короткий промежуток

седого Суздаля. Молва
смирилась – хоть часов 12,
чтобы от Кидекши добраться
мужской к невесте Покрова.
А там опять брести с прохладцей

к раззолоченному холму
в заросших рвах – подобье ларца:
кокошнички… Куда деваться,
крута дорога к Самому
в плену наивных мотиваций

всегда готовых на восторг
музейных дам, глухих монахов.
Как будто можно взмыть из праха,
что создал сам – все торг да торг,
а между – все топор да плаха.

Однообразье… Не мудра
и здесь провинции житуха,
не то чтоб оскуденье духа,
а бесконечная игра
с историей, как сон в полслуха.

Куда деваться – мир таков,
каков он есть, принять итожа,
верстаться с ним – себе дороже.
Звонят Владимир и Ростов,
и потому не милуй, Боже,

и не карай… Где глубь и ширь
друг с другом не договорятся,
терпи и плачь – куда деваться.
Ризположенский монастырь,
соавтор всех твоих простраций,

как и моих, нетороплив
(коль выбрал сам). Случился поиск,
вот-вот, казалось… Твой ли происк,
что снова сверзнулся Сизиф?
Но в ту же пропасть мчится поезд!

И вечно так: едва простор
наполнится каким-то смыслом —
вниз камень! Сколки скользких истин…
Прощай, мой Дмитровский собор,
до новых слез и евхаристий,

Хоть не вернутся «ер» да «ять»,
костлявый компромисс бессмыслен,
здесь снова соблазняться высью.
Собаке, где тебе понять
зуд творчества… движенья… Брысь ты!

Вот тоже мне – ночной дозор,
цензура на клубок сомнений
надбытовых.. Практичный гений,
я расторгаю договор!
– Ну, и куда? к ризположенью?..

3

Обратный сход был недалек —
скатились тихо восвояси
к деревне. Два соседских Васи
лишь усмехнулись… Эпилог
все ближе, ближе. Что в запасе,

в годов остатке: кабинет,
диван истертый, пыль на книгах
(смотаться ли?..). Какого фига
ждать перепашки напослед
ради единственного мига

не смысла, нет, не света сфер,
перед которыми немею —
частичку формы, край идеи,
подушку рифмы, простынь вер,
чтоб на шарап слова развеять…

Поэзия – заклятый миг
неимоверных откровений,
возможных только при размене
всего на пшик – один язык
гудит, как целый мир растений.

Тут Искуситель ни к чему,
он может только расстараться
в дне суетном. Куда деваться,
хоть к черту – в Суздаль, в Кострому.
У говоров, как и у наций,

своя проекция угла,
распашка глаз, корысть согласных,
что не смолкает в тюрьмах классных…
Куда нас рифма завела?
Мой пес, увертливый, как масло,

куда ты делся? Опосля
решим: прогнал – погорячился
(как – ты у нас еще не спился?).
Смотаться ли, начав с нуля?
Что скалишься – а ты б решился?…

Размышление у картины

Посмотрим, поспорим, великий собрат,
что мы заточили в бесформие формы,
на чем задержался блуждающий взгляд,
что нашим случайным попутчикам скормим.

***

Смущает Даная меня не броском
отставшего слуха, не взглядом навстречу —
просыпется дождь золотой шепотком,
и целая жизнь – одиночества вечер?

тоска беспросветная?.. Женская часть,
планида, судьба изначально такие —
случайного бога недолгая страсть
(– Он был или не был?). На то и стихия

пространства… Когда бы могли заглотнуть
хотя б половину того, что приперли
нам пращуры, был бы означенным путь,
а так ожиданье, как бритва у горла…

(– Ну, где он, кормилица? Утро вот-вот,
под эту капель не заснуть, не проснуться…).
И ждет не дождется послушный народ,
чем боги земные к нему обернутся.

Не знает Даная – засек лейтенант
кремлевской охраны от Лобного места,
чужую ль жену раздевает Рембрант,
утратив свою… Чехарда соответствий

и несоответствий, вслепую игра
или промысел чей-то бычиный? лебяжий?
Пусть царский, не царский застенок – дыра,
мы жертвы одной государственной лажи:

случится ли сын, не случится – успей
его хоть на доброе дело направить,
довольно и так по дороге камней,
Горгону прибить – не себя позабавить.

Но подвиг есть подвиг. (– Чей вздох из сеней?)
Воспримет кровавый урок разнотравье —
пустым бы дождем не пролиться, Персей!
А нам не пора ли припомнить о праве?..

***

Что карта, картина – везде полотно
уже не твое, неподвластное взгляду.
Как хочется нам добрести до основ,
пусть злые Сивиллы грозят из засады,

Я тоже пытаюсь озвучить, Ван Рейн,
те сказки, что былью тревожною стали,
коль мир не спасти, то хотя бы детей,
хотя бы природу…
И это едва ли?

К переписке трех (Р. М. Рильке – М. Цветаева – Б. Пастернак)

Так разминовываемся – мы.

М. Цветаева

1

Опять морозит, оттепель уже
откликнулась дежурным ледоставом…
Кем здесь ведом: держателем? лукавым?
Как маскировка стол, в карандаше

нет грифеля, музейное стило
растрескалось… К чему стихов опала,
когда решетки снова за стеклом
и снисхожденье к родине упало,

в который раз отчаиваться и
доить насильно ссохшуюся музу?
Промерзших душ несметные рои
гнетут к земле житейскою обузой

помимо главной: как мне провести
границу меж хотел бы и смогу ли?
Свободный дух, с которым по пути
в поэзии, оборван чьей-то пулей,

пусть не в меня, не нынче – севера,
сибири, конвоиры бесконечны…
Опять морозит, дворники с утра
сгребают снег, как вымершую вечность,

как вещность, что смолчит – мол, мир раним,
когда не осенен стезей крылатой.
Мы размышлять о главном не хотим,
в раздумьях не бредем – летим куда-то…

Куда? Когда б туда, где скрылся вздох
учителей, где струсил стать собою,
когда глотаю «Переписку трех»
и плач давлю и только тихо вою

при сколках жалких дружб, страстей – не прав
о времени признаний нестыдимых,
где мне неловко… Пусть уж ледостав,
коль весны их сменили наши зимы.

В грядушем сломе связок и костей,
возможно, и проявится проруха
иных времен… Коснутся хоть детей
высоты чувства и глубины духа

божественные, те, что метят высь
не снежной крупкой – взмахом белых платьев…
Зашуганные, как мы не крестись,
хоть приобщиться этой благодати,

ах, оттепель…

2