Лазарь Соколовский - C Ближнего Неба

• Название: C Ближнего Неба
• Автор: Лазарь Соколовский
• Жанр: Поэзия

Эта книга раздумий зрелого человека о собственном пути, судьбах предшественников, написанная на очередном рубеже испытаний для страны, отношение к которой не может быть определено настойчивым влиянием извне. В этой книге, как и в предыдущих книгах автора, больше вопросов, чем ответов. Возможно, это будет интересно читателю.

---

3

Весна опять полна примет
все тех же самых:
на хитроумный властный бред
дороги в ямах

Хоть вместо трех теперь на двух —
богаче пьется,
режим опять набряк, набух,
вот-вот прорвется.
Когда посыпется труха,
расчесть несложно,
столь диалектика суха
кругов безбожных.

И для чего кричал я, для
чего старался…
Как заждалась меня земля,
как сам заждался.

На что мне мир, на что страна
в слепой корысти,
раз не спасает глубина
великих истин.

Кто подсудимый, кто истец —
решит бумага?
Здесь дед лежит, лежит отец,
здесь сам прилягу.

Как ни хитер посыл, ни прост,
да толку мало,
реальность вот она – погост
в цветах усталых.

Сгребая палую листву,
дождусь ли новой?
Преображусь ли наяву,
как в снах Петровых?

Иное что увижу за
чертой былого,
где от Него одни глаза
и вновь ни Слова?…

Ответа нет, хоть горы книг
в веках сопрело,
лишь обреченный женский крик:
– Исчезло тело!..

Весна опять полна примет,
и как отрину
Господне Лето, ясный свет,
плач Магдалины…

4

Когда Симон Петр увидел это,

он упал к ногам Иисуса со словами:

«Удались отсюда, Господи

потому что грешен я».

Евг. от Луки, V, 8—9

От заселенных скворешен
тянет и нашим жильем…
Господи, тоже я грешен
в неразуменье своем,
словно саднящие шрамы
сколки весенних примет.
Путь от Петра к Мандельштаму —
неисчезающий след.

Если бы Понтий на троне,
все ж совестливый чудак —
ссыльный, голодный Воронеж,
первый осознанный шаг

сквозь черноземные строфы,
где обналичивал сам
ход не смиренья – Голгофы,
ближний порог к небесам…

Шаткая вера – основа,
чтобы замалчивать спор?
Ближе метанье Петрово,
чем роковой перебор.

Не избежать апокрифа
в будущий перерасчет,
от Симеона до Кифы
целая жизнь протечет,

через кровавые стяги
вломятся толпы всерьез!..
Он не доверил бумаге
слез… человеческих слез.

Непроходными стихами,
хоть и нарваться на срок,
этот и тот, словно камень,
не по струе – поперек,

очередная где драма
сгинет почти без следа.
Тропка к искомому храму
глохнет в церковных садах,

май хоть… Тюремной парашей
сказочка сходит на нет,
на бездуховности нашей
и христианство на свет?

Что же тогда на сегодня,
в сытую вроде бы хрень —
все-таки Лето Господне,
новым крещеньем сирень

хлынет! —
А почва готова
снова свершить переход
в ночь, где в смятенье Петрово
трижды петух пропоет?

Где мандельштамовский клекот
рвется сквозь век-волкодав?
Так не хватает полетов
с осиротевших застав…

Если с весной мы моложе,
глубже б вести борозду…
Господи, грешен я тоже —
что же вослед не иду?

Когда бы…

Когда бы жизнь делилась пополам
на «до» и «после» с той библейской песни,
где не Ему воскреснуть – это нам
был выбор дан, и что же… мы воскресли?…

Когда бы точно знать, что за чертой
отъединенья с телом дух хлопочет
и дальше, что с оставшеюся той
и грешною, и трепетной, и прочей

мы продолжаем опыт, то куда
остуженные помыслы потянут? —
Опять путей Господних череда
раскрашенная бьется по экранам,

как бабочка в каленое стекло,
преображая в тлен свободу воли…
Куда бы нас в той яви занесло,
где дух еще не весь на землю пролит —

лишь малая частица, и она,
стесненная, едва коснулась глыбы

камней-страстей, где плавилась вина,
что на себя Он брал – а мы смогли бы?

Природа неизменна – что же нам
тащиться за своей духовной ленью,
скользя по убывающим волнам
как в прорву уходящих поколений —

куда?… Когда бы знать… Так наугад
и лучшие едва проходят мели
отчаянья, расплаты из расплат
за жизнь. Он перешел – а мы сумели?

На виду Углича

Вся история в общем-то – рубль чей
смог бы ножичком к трону скакнуть…
Если б Дмитрий не пал, не в Угличе,
как сложился б российский путь?

Вряд ли будни пошли по-новому —
все бы сыпалось по мордам:
что не пляшется с Годуновыми,
то с Романовыми передам, —

летописец сыграл бы походя,
кабы смел в этой не святой…
В современном машинном грохоте
что-то есть от легенды той.

Принимая, бунтуя, мучаясь,
будто рядом, за дверью, смерть,
нам ведь тоже бежать до случая,
что венчает всю круговерть.

От озвученной царской милости
хорониться б по деревням,

что сапог, что лаптей сносилося —
путь окольный всегда был прям

да и прав, коль не по количеству
побрякушек судить живых.
Чем подальше от их величества,
тем раскованней русский стих.

Что тогда полыхало зарево,
рваный колокол кровью стыл —
в новом облике государевом
вряд ли голову кто сносил.

Оставаться б тому в Михайловском,
да в Тарханах другому плыть…
Не пробиться и мне в Измайлове,
как и Дмитрию не княжить…

Очевидность ли неминучая,
наказанье ли за грехи —
всем воздастся по воле случая,
хоть останутся церкви-стихи.

Что там дальше – увы, не в курсе я
в сонме выдуманных побед
снова сверху. Идет экскурсия
в расстоянье с полтыщи лет.

Сосна у Мандроги

1

С чего все началось? В плену начал
весенний ветер здесь на подкачал:
потребовался миг или века,
когда порыв принес издалека,
а, может быть, с соседнего хребта
песчинку – семечко… Жизнь до того проста:
едва лишь почвой влажною прикрыл —
и крохотный росток, почти без сил
уж тянет к свету трепетную длань,
и первый дождь ему как Иордань
крещенская. Расти, малыш, цвети
на том же озабоченном пути,
где ручейком рождается река,
где вздохом обретается строка
(по высшему стеченью?), а потом
сам наполняй значеньем этот дом,
где был рожден когда-то, где возрос
до первых хрупких веточек, до слез,
вмещая глубь небес, земную ширь
сквозь гул лесной, рокочущую Свирь,
где силою придется отстоять
под солнцем место, как когда-то мать
рванулась всею статью встречь любви
на вечный зов… И ты, малыш, живи…

2

Понесся круг (под чей-то произвол?),
все выше, выше продирался ствол
поближе к свету – вечная война,
иначе не натянется струна
всей рощи мачтовой, о ком пою,
о той сосне, что встала на краю
всех выше, всех раскидистее, всех
обреченней, вроде, на успех,
солисткой затянувшую Псалтирь,
где радужным оркестром вторит Свирь…

3

Но первым кто в бою, тому уйти
и первым же… Отечество, прости,
прости, неутомимая река,
что в беге подмывала берега,
что в ритме нескончаемых побед
несешься (к храму?…), уж опоры нет
почти корням, и телу тяжелей
не то что ввысь – в границы ближних дней,
где спит неповоротливая Русь,
где в этот сон срываюсь… И сорвусь!

4

(Чей промысел: кто пал, кто на плаву?)
Мы потянулись, зрители, в Москву,
Мандроги скрылись… Что теперь в лесу,
в том Дантовом, где сам я навису?

У Валаама

1

Раздумья застыли у края,
где правду баюкает ложь:
не важно, где потеряешь,
куда важней, где найдешь…

Когда бытие ускользает,
взамен обещая опять
путевку к бездельному раю,
как тысячи лет исполать,

не сдвинуть пространства ни речью,
ни музыкой колоколов:
чужие ль, свои – скоротечны
попытки и скуден улов.

Так билось в инерции постной
безбожно мое ремесло,
и только карельские сосны
смущали – куда нас несло?

Какими долгами – крестами
оплатим за всю красоту
земную? Куда же пристанем
в итоге? Куда прорасту,

где домыслы правды горбатой
сползали, беря на испуг —
и есть ли какое куда-то
в бессмыслице чьих-то потуг?..

2

Когда-то давно разоренным
я островом был восхищен,
приладожской сказкой зеленой
под мирный Вааловый звон.

В язычестве гнусном совковом
сгорал богадельнею храм,
заменой сакрального слова
лишайник сползал по крестам.

Но в памяти ярче разора
и нищих калек от войны
остались резные озера
и змеи корней от сосны

у пристани самой. Обегав
все тропки за тройку часов,
нашел отражение неба
в зените иных куполов —

в прибрежных серебряных водах,
колеблемых хором вершин,
с молитвой крестила природа,
где, мыслилось, строй недвижим,

но вера искомая рядом,
прими лишь… Да я не спешил
шагать с устаревшим отрядом,
хватало для поисков сил.

Казалось, по юности просто —
иди! и нащупаешь путь!..
Задвинулся сказочный остров
за память… Ужель не вернуть?

3