Сен ВЕСТО - Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга первая

• Название: Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга первая
• Автор: Сен ВЕСТО
• Жанр: Киберпанк

Настоящее отделяет от будущего лишь сомнение. Настоящее упрямо и мстительно, оно стучит пальцем в микрофон, когда его не слышат, и точит подземную ненависть, когда опаздывает. И оно выносит приговор будущему. Но всякий раз видя его, оно дергается от непереносимой боли, принимая вынужденные меры, говоря много нужных, правильных слов и убеждая всех, что этот раз последний. У будущего немного шансов. Но оно прячется в лучших книгах. Как подъем за лесом нового летнего утра после бесконечной ночи.

---

– Ну вот и славно, – сказал дед.

Bсе помолчали.

Дед спросил, глядя на Штииса:

– Сильно зацепило?

Штиис напряженными глазами разглядывал утес за спиной деда, нависший над кедрачом, разбитый трещинами и изрытый террасками. Он нехотя взял себя за правый локоть.

– Улиссу сегодня досталось, нога вон. И с губой что-то. В общем и целом, как я понимаю, все, можно сказать, отделались легким испугом, – со значением заключил Штиис. Он покачал головой и с огорчением качнул поясницей, как бы испытывая на прочность. – Чего-то не везет мне в последнее время.

Дед оценивающе осмотрел самокрутку, повертел в пальцах, сунул в зубы и еще раз бросил взгляд на Улисса, просторно раскинувшегося на песке. Улисс, заслышав знакомые созвучия, приподнял один мохнатый обрубок уха.

– Йодом прижгли?

Гонгора кивнул.

– Н-ну и ладушки тогда! – произнес, не поднимая головы, дед с той восходящей интонацией, с какой обычно сочетают заметно вознесенную бровь и широко раскрытый зрачок.

Он сощурился сильнее, обратившись взором теперь к диску солнца, что касался своим краем скал, закончил хлопать себя по карманам и произнес негромко, закуривая и пуская из ноздрей дым:

– Ни хрена ему не случится.

Он затянулся еще раз, ткнул папироской в сторону скалы, что торчала из сизого кедрача неподалеку у берега, и сказал:

– Знаю я там одно хорошее место. Вот там и остановимся.

…Pасстелив перед палаткой клеенку и вывалив на нее куски вяленого мяса, конбаур и лепешки с домашним сыром, консервы, дикий лук, чеснок, укроп и прочую растительность, вновь облаченный в свой светлый шерстяной крупновязанный свитер дед, сладко кряхтя, принялся готовить роскошный ужин, обстоятельно и не спеша освещая при этом методику приготовления конбаура из горного козла и особенности взрезания живой скотине сердца и кишечника с дальнейшей целью наполнения последнего свежей кровью, вынимания, отваривания и употребления («В мертвом-то козлу кровь не бежит, вот ведь беда…»), причем тонкости взрезания каким-то непостижимым образом гармонично сочетались с тонкостями накрывания на стол, которые на сонный взгляд уже притомившегося в ожидании Гонгоры сводились в конечном счете к нехитрому тезису: «Голодный – съест». Съезжая по некой известной ему аналогии с гастрономических сложностей на события будней, дед развлекал окружение рассказом об одном старом эвенке, чьем-то соседе Колле, имевшем обыкновение спозаранку, когда весь лес еще спит, вывалив на крыльцо в одних кальсонах, палить из своего охотничьего бокфлинта по приколоченному к забору черепу медведя.».. Мы, бывало, заранее спорили; попадет или нет. Не попадет – значит, все нормально, сосед с вечера поддал и полезет сейчас в погреб…» Дед аккуратно уложил в закипающий котелок пухлые колбаски конбаура, поперчил, посолил и продолжил. «А тут, понимаешь ты, сделали вдруг завоз: шнапс – в магазин, а горючее в бочках… А горючее, понимаешь ты, догадались сгрузить к забору соседа. Так мы, веришь, вожжей нас всех, только к утру докумекали, как в голову стукнуло. Мне аж сейчас холодно делается, как вспомню. Выскакиваем во двор, а сосед наш уже – всё, как положено: в кальсонах, босый, морда столбом, волоса дыбом, и держит, лярва, уже этот череп на мушке. Ну, мы, понятно, врассыпную – и к забору, рты разинув, руки раскинув, чтоб, значит, грудью прикрыть… Шум, гам, беготня, кричим: Колля, что ты, Колля!.. А Колля водит дулом меж нас и приговаривает: а уйди… а ну-ка, ш-шас я его…»

И дед, широко разбрасывал руки с зажатыми в них чесноком и ножом, двигая корпусом в разные стороны и показывая, как они прикрывали грудью…

В отдалении что-то слабо шлепнуло и затихло. Усеянную крохотными иголками звезд зеркальную поверхность озера время от времени нарушали, расходясь и слабея, круги. Здесь же поблизости, с прибрежного каменного уступа были далеко закинуты резинки, и дед обещал, что к утру чего-то будет. Быстро стемнело. Мраморные скалы, что жались к воде беспорядочно и тесно, давно уже казались просто рваным непроглядным провалом на фоне огненной нити заката. Обшарпанный ветвистый колосс древней пихты за отмелью вплотную прижимался к голой иссеченной трещинами стене скалы и огромным глыбам, кроной своей почти достигая их парапета. Там дальше за камнями угадывалась речка, оттуда, откуда-то из далекого далека доносилось тихое шуршание и слабые вскрикивания. Перед лицом этих закутанных в тучи кедрового стланика стиснутых угрюмых гранитных стен узенький пятачок песчаной отмели как-то не внушал много доверия в смысле надежности, но другого здесь не было, и лишь бойко булькавший подкопченный котелок над шумно трескавшим сучьями костром нагнетал состояние полудремотного транса и спокойствия, распространял временами вокруг себя непривычно аппетитные запахи, заставляя встряхиваться, усаживаться на разостланном спальнике удобнее, растирая в жарком багровом свете ладонями лицо, налитое сухим теплом. Почесать ушко моему маленькому, пробормотал Гонгора, бездумно наблюдая за гипнотическим танцем пламени, положа руку на голову Лиса, окончательно разомлевшего в тепле. Лис, смежив глазки, глубоко вздохнул и лениво проурчал что-то неодобрительное. Становилось довольно прохладно и сыро.

Покопавшись в углях, Гонгора пристроил к котелку крепкую кедровую веточку, и неутомимо сыпавший искрами костер затрещал с новой силой. Это будет долгая ночь, подумал он, чувствуя затылком влажное прикосновение подвижного воздуха и стискивая ладони вместе, он не в силах был отделаться от ощущения собственной здесь уместности, он поднял глаза вверх, где было черно, где горели звездные дороги и моря, млея над ним холодно и высоко, где горело звавшее его давно и почти отчаявшееся уже в ожидании ночное небо, сейчас не оставляло одно странное чувство, даже уверенность, что где-то там дальше, впереди, быть может, в такой же милой сердцу жутковатой тиши, чутко настороженной, как бы погрузившейся навечно в неизбывный мрак философии бытия, в состоянии такого же обманчивого покоя, но уже на совсем другом витке спирали, в таком же обессиливающе мерном течении ночи, но уже в совсем ином измерении, на дикой отмели безвозвратно уходящего, почти уже ушедшего и все никак не способного уйти времени будет потрескивать еще не один костер, все так же будет сыпать искрами и мягко шевелить изжелто-синими ломкими угольями огонь, а за спиной молча, все понимая, стоять ночь. И будет то самое странное чувство, почти уверенность, что где-то такое уже не то было, не то обязательно случится; но это произойдет потом. Сейчас же сквозь непреодолимые пласты тьмы у небесного порога он желал видеть отсвет, хотя бы слабый отблеск того огня, – хоть воспоминание о том блеске…

Осыпая проклятьями прибрежные камни, дед спотыкался, возясь в темноте, с треском собирая консервные банки и кружки. Рядом опять плеснуло, исказилась, качнув звездным отражением, голубая лунная тропка, резко и глубоко врезанная в неподвижную гладь непроницаемого озера: из-за четкого неровного обреза отвесных камней выглядывал яркий краешек пепельной луны. Где-то вдалеке протарахтел, разбуженный голодом или, может, просто наступившей ночью, сумрачный зверь.

– А, л-лярва, – сказал дед, опрокидывая рюкзак Гонгоры на песок и возникая в круге света. – Хорошая погода будет, – заметил он, вздергивая рюкзак за лямку назад. – Хороший воздух, небо хорошее.

– Я слышал где-то, – беспечно отозвался Штиис, сонно помигивая в направлении исходящего дымом котелка, – что этих звезд столько, что куда ни глянешь, взгляд всегда упрется в одну из них. Это у меня в голове никак не умещается. Вот Гонгора говорит, вы все знаете, а чего не знаете, то вычисляете. Вот, по-вашему, откуда тогда темнота берется?

– Ты воду нам не мути доплеровским смещением, – отозвался дед, – а лучше сними пробу, похлебище не должно развариться, а то потеряет всю остроту. Все питательные вещества уйдут.

– Куда это они уйдут, – сонно осведомился Штиис. Впрочем, взять ложку он согласился. – Знаете, что мне это всегда напоминало, – произнес Штиис, пробираясь к котелку с деревянной ложкой наперевес. – Подземелье. Я всю жизнь словно в подземелье, – пробормотал он, зачерпывая и с опаской примериваясь к дымящейся ложке. – А потолок сплошь забит драгоценным камнем, Только не для нас все это. – Он помолчал, нерешительно приблизившись губами к краю ложки. – Хотите, я стишок почитаю по этому поводу?.. Слушайте, – спросил он, работая челюстями, – а это вообще с чем принято есть?

– С сапогами, – сказал дед, отбирая у него ложку и решительно запуская ее в котелок, – когда проголодаются.

Дед расположился у огня с локтем между развалявшимся Лисом и Штиисом, подвернув под себя спальник и накинув на плечи ветровку. Штиис поскучав, достал из рюкзака свой неразлучный диктофончик со встроенным тюнером, вытянул антенну и теперь пытался нащупать какую-нибудь музыкальную станцию. Он признавал только музыкальные станции без сопровождающих длинных больных языков, с чисто одной музыкой. Тюнер услаждал слух сериями тресков и неопределенными шорохами.