Сен ВЕСТО - Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга первая

• Название: Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга первая
• Автор: Сен ВЕСТО
• Жанр: Киберпанк

Настоящее отделяет от будущего лишь сомнение. Настоящее упрямо и мстительно, оно стучит пальцем в микрофон, когда его не слышат, и точит подземную ненависть, когда опаздывает. И оно выносит приговор будущему. Но всякий раз видя его, оно дергается от непереносимой боли, принимая вынужденные меры, говоря много нужных, правильных слов и убеждая всех, что этот раз последний. У будущего немного шансов. Но оно прячется в лучших книгах. Как подъем за лесом нового летнего утра после бесконечной ночи.

---

Дед расположился у огня с локтем между развалявшимся Лисом и Штиисом, подвернув под себя спальник и накинув на плечи ветровку. Штиис поскучав, достал из рюкзака свой неразлучный диктофончик со встроенным тюнером, вытянул антенну и теперь пытался нащупать какую-нибудь музыкальную станцию. Он признавал только музыкальные станции без сопровождающих длинных больных языков, с чисто одной музыкой. Тюнер услаждал слух сериями тресков и неопределенными шорохами.

– Чего там видать? – вдруг повысил голос дед, щурясь, наблюдая за тем, как Гонгора в десятый, наверное, раз берется полоскать свой драгоценный кукри в камнях подальше от озера: поглядит на свет, ополоснет, намылит и снова поглядит.

– Где? – помедлив, спросил Гонгора, не оборачиваясь.

– Да там, – ответил дед, что-то ссыпая и мешая ложкой в котелке. – Видать там чего-нибудь?

Гонгора снова помолчал.

– Да нет вроде, – глухо отозвался он. – Ни Черта там не видать.

Дед потыкал ложкой колбаски, бултыхавшиеся в кипятке.

– Ты чего там моешь, – снова громко закашлялся дед, пряча в морщинках блестящие глаза, – а? Зеркало свое, что ли? Или совесть свою? Если вот, скажем, тебя опасение берет, чего это ты не отражаешься, не видно тебя сегодня почему, так рано еще, темное время суток. Ты сядь, значит, обожди чуточку, отдохни…

Штиис откинулся на спальнике, заложив руки за голову.

Нет, сказал про себя Гонгора, снова медленно вытирая закатанным рукавом голое лезвие, с этим не справиться. Мне это тоже не поправить, такое просто не в человеческих силах. Даже здесь след их присутствия. Они рано или поздно достанут и тут, и уже никому не остаться прежним. Словно один и тот же незнакомый замкнутый на бесконечность коридор, и ты еще можешь думать, – нет, ты уверен, что решаешь и сейчас ты, что конечный выбор на том конце будет все-таки за тобой, но чье-то дыхание касается тут твоего затылка, и ты слишком поздно понимаешь, что кто-то все это время смотрел тебе вслед, ничего, в сущности, не видя, делая четче тишину, понемногу целуя в тебе параноика, а ты в сознании у себя теперь откладываешь, что до сих пор одни и те же тысячу paз драные, трухлявые, безвкусные, холодные, мертвые обстоятельства дышали тебе в спину, но ничего, ничего не меняется от этого твоего понимания, и они гонят тебя по коридору, и ты уже равнодушно, почти с налетом иронии достаешь на свет еще одно из своих бесполезных пониманий, которое они в виде незаметных, микроскопических знаний с незапамятных времен спорами откладывали в тебе, что, наверное, все тут зря – и как бы быстро ты ни умел бегать и что бы ни пытался своим тренированным интеллектом прогнозировать насчет отдаленного поворота, он уже есть и никуда тебе от него не деться… Хумус же всей вселенной и пыль космоса, подумал Гонгора с глухим отчаянием. Неужели я так много хочу от жизни. Это как одно и то же упорядоченное движение Земли вокруг Солнца по траектории эклиптики, на сумасшедшем ускорении совершив крутой поворот, несущейся навстречу новому времени года, вперед к новому теплу и к новому лету. Можно испытывать подъем чувств, общую свежесть, можно улыбаться про себя по поводу атмосферных явлений, тихо радоваться настигающим переменам и бить об пол посуду, можно, напротив, сокрушаться, сожалеть о случившемся, по утрам, чистя зубы, предаваться унынию и биться головой о раковину, но ничего, ничего уже поделать будет нельзя…

– …Ч-черт – ожесточенно произнес Штиис, удобнее располагая локоть на мягком, – люблю подарки. Ничего не могу с собой поделать. Приятные неожиданности. Вообще всякие знаки понимания. После них как-то хочется жить.

– Комплименты, – подсказал Гонгора.

Штиис ненавидяще посмотрел на него.

– Вы совершенно правы, – сообщил он, моментально переходя на диалект аристократический и отчужденный. – Знаки внимания вообще, вероятно, на заре эпохи человечества предназначались особям исключительно мужского пола с властью – в целях элементарно расположить к себе судьбу, не осложнять лишний раз жизнь и как-то расширить сферу экономического влияния. А что мы имеем удовольствие наблюдать сегодня? Вот вам еще один скромный пример спрятанной сути женоподобной цивилизации.

Штиис принялся засучивать рукав.

Совершенно справедливо, подумал Гонгора. Проходит одна такая в опасной близости, касаясь своим юным обаянием, когда после на редкость добросовестной тренировки чувства у тебя местами обездвижены до невменяемости и ты задвинут в задумчивость дальше обычного, невзначай так протягивает, проводит крохотным пальчиком по жилке, обозначенной у тебя на руке напряжением, качая крохотным детским подбородком, и ты оглянуться не успеваешь, как она уже заботливо запахивает на тебе ворот плаща, поправляет пуговичку и наказывает не стоять лишний раз на сквозняке. И, главное, при всех.

Исподлобья глядя куда-то в пространство прямо перед собой. Штиис озадаченно мял и пробовал пальцами у себя под ухом затылочную область. Штиис словно понял вдруг что-то очень важное. Он покачал головой.

– Такое впечатление, – пробормотал он, – что я выспался…

_____________________

ГЛАВА 3. ЛЮБИМЫЙ СТУЛ AMEHEMXETA

Hа разных уровнях, разных этажах сознания совершалась привычная, будничная работа. Кто-то стучал – и следил за производимым эффектом, кто-то слушал и осторожно шарил в темноте руками, желая знать, где это стучит, то и дело натыкаясь голыми коленками на остатки непонятного хлама и быстро теряя последние капли не имевшего привычки к значительным перегрузкам терпения: Стена была здесь. Грубо выложенная, с многочисленными сырыми осыпавшимися провалами, что угадывались местами в шершавой циничной кладке притихшего пустого уголка неведомого здания. Вскормленное на нездоровой пище тщедушное, слабое от рождения и систематического недоедания воображение неохотно ворочалось, принуждая временами оглаживать недоверчивой ладонью попадавшийся камень; в конце концов, мало ли кто там может бродить. И мало ли кто там станет звать, это, может, не отсюда, не из соседнего помещения голоса. Может быть даже, это вообще не голоса, терялся в догадках осторожный оппонент, спотыкаясь на обратном пути и вновь встречая коленками разношенный хлам. Это, может, снова последствия собственной душевной неустроенности – вроде желудочного беспокойства, они же явно не отсюда, наблюдатели недобитые, они же никогда не бывают отсюда – откуда-то с соседнего этажа, если даже допустить, что это все-таки не желудочная неустроенность, а посторонние голоса. Время шло, на разных уровнях, разных этажах сознания совершалась привычная, будничная работа.

Мягкое шуршание нарушало застоявшуюся тишину, тишина прибирала тихо к рукам удалявшийся звук шагов, ничего после себя не оставляя, все прибирая до крошки, заставляя шорохи искажаться, плескаться, множась, вздрагивать и разбегаться в стороны короткими испуганными кругами. В общем, от этого разговора у меня остался какой-то нехороший осадок. Не разговор, а сплошное идиотски глубокомысленное перестукивание. У меня даже создалось такое впечатление, что оппонент меня не видел за этой темнотой. Это даже не разные помещения одного этажа, разделенные непреодолимой стеной, – просто разные этажи восприятия. Разные этажи, находящиеся в разных зданиях. Не вспоминая уже о том, что сами измерения их ни при каких условиях не смогли бы иметь общих точек соприкосновения. М-да, подумал я. Здесь надо бы поосмотрительнее. Нездоровое какое-то место, темное. Некое смутное и не вполне осознаваемое еще во всем объеме жжение где-то в области правой пятки беспокоило все чаще, и я остановился посмотреть, что это там такое. По одну сторону всей голой стены тянулись вбитые в кирпичи железные проржавленные кольца, в которых кое-где сидели рукояти факелов, коптя низкий потолок и ничего толком тут не освещая. «Естуде-э-э-э… – уныло тянул где-то за дверью севший голос. – …Эй. Ол май троблис симт coy фа-а-руэээээ-э… э… э…» Голос, поперхнувшись и закашлявшись, ушел куда-то на время, вслед за чем в коридоре зависло неразборчивое бормотание. В сущности, мозоль была совершенно так себе, смотреть было не на что, она больше кричала о себе, чем заслуживала упоминания, однако прежнее бодрое самочувствие оказалось основательно подорвано, настроение шевельнулось, дрябло взгромоздилось на новый приступ глухого раздражения и ушло к нулю. Впереди, дальше по коридору полуподвала, в черном щербатом кирпичном провале мажущих закопченных теней и пляшущих кроваво-красных факельных отсветов имелось некое несанкционированное скопление. Неприятные лица здесь все-таки. Нехорошие, невыспавшиеся лица и неприятное внимание дозревших быков, которым на глаза попался не ко времени забредший в стойло турист. Кубические челюсти и одинаковые сосредоточенные морды, одинаковыми взглядами провожающие проходимца. Настоящие мужчины. Могучие яйценосы. Кажется я у них также не вызывал особого сочувствия. Связываться сейчас не хотелось. Чуть поодаль мясистый половозрелый сударь с нетрезвой координацией движений, со стойкой неизменностью сохраняя на лице подчеркнуто трагическое выражение, в какой-то мрачной решимости прижимал охватистыми дланями к своей груди прохожего за податливые плечи, не перестававшего слабо отпихиваться и затравленно озираться по всему периметру коридора. «Все отлична, бр-рат…» – с исключительной болью и теплотой в голосе повторял мужчина собеседнику, порывавшемуся все время не то что-то возразить, не то присесть: не оставляло впечатление, что к преодолению изначально имевшихся сильных расхождений во взглядах шаги делались лишь с одной стороны. Шаркали подошвы, с треском соприкасались головы, парализовано перебирались по полу ноги, ощутимо веяло невыразимыми безысходностью и дружелюбием. «Хорошо шагает, широко… – одобрительно заметил один бык с прижатыми сломанными ушами другому, с обнаженными круглыми вислыми плечами и раздавленным носом. – Нe идет, пишет. Спортивная походка, боксер, наверное. Я тоже так хочу…»