Сергей Филиппов (Серж Фил) - Аист. Абсолютно правдивый роман в стихах

• Название: Аист. Абсолютно правдивый роман в стихах
• Автор: Сергей Филиппов (Серж Фил)
• Жанр: Драматургия

Четверо мужчин собираются на двадцатую годовщину смерти их друга. Вскоре после этого с ними случаются различные трагические происшествия, в результате которых они оказываются на грани жизни и смерти. В больнице, куда все они попадают, с ними происходит событие, которое резко изменяет их отношение к своим жизням, и совершается переоценка нравственных ценностей. Действие романа разворачивается как в наше время, так и в ином пространственно-временном измерении.

---

6

Да, хорош автомобильчик «Гранд Чероки»!
Нежно муркает движком пятилитровым,
Всё равно ему как ехать – вдоль дороги
Или вдоль реки по кустикам ольховым!

Джип ведёт в себе уверенный мужчина,
Как фортунистый игрок в азарте сладком,
Подливает в кровь свою адреналина,
Газу дав, как будто дав плетей лошадкам!
Рядом с ним «лицо кавказское» сидело
И толкало в бок рукою то и дело:
– Лёва, хватит гнать, притормози, довольно,
Не дави педали газа, ей же больно!

– Не боись, ШалвОвич, будет всё отлично!
Или – ШАлвович? Как правильнее, Жорка?

– Для тебя – не знаю, мне же безразлично,
Как поставят ударенье в книге морга!

– Не пойму я, Жор, ты раз примерно тыщу
На работе жизнью запросто рискуешь,
Ведь привыкнуть должен мысленно к кладбИщу
И спокойным быть! Так нет, сидишь, психуешь!

– Каскадёр я, Лёва, прав ты, но не смертник!
Мне ж за трюки деньги капают в конвертик,
А вот так вот, из-за лихости порочной,
Не хочу ломать я столб свой позвоночный!
Ты по жизни-то мужик почти спокойный,
И медлительным бываешь очень часто,
Но как только в джип залезешь свой разбойный,
Будто разума резонам скажешь: баста!

Лев усов лишь крИвит чёрную подковку,
А ногой своею жмёт акселератор.
Джип летит, как спринтер, мчащий стометровку;
Жора тихо превращается в вибратор!
Вдруг лицо его как солнцем осветило —
Это мысль лихая мозги посетила:
Он бутылку водки быстро открывает
И в себя всё содержимое вливает!

Пять минут прошло, не больше, а у Жорки
На лице довольство, глазки, словно щёлки.
Вот она, полезность крепкой русской водки:
Страх пропал, а мысли радужны, не чётки!
Но лечебную всю эту процедуру
Очень просто обернуть во зла обложку,
И тут важно чётко знать свою натуру,
Чтоб не сделать жизни радостной подножку!
Но артисты, а, тем паче, каскадёры,
Выпьют море, а съедят в закуску горы,
И себя в руках в любом удержат виде,
А особенно, когда их кто-то видит!!!
Только, разве, в блеске глаз заметен градус
Да язык полощет, будто рваный парус,
Но зато в речах осмысленность и точность,
А в эпитетах и красочность, и сочность!

Лев порою взгляд на Жорку переводит —
Тот рассказывает весело чего-то —
Без труда машины редкие обходит,
А дорога – как стрела, без поворота.
Но в прямой дороге в каждой миле – дрёмы
За деревьями, кустами притаились —
Чуть расслабился, попал во власть истомы,
И на два, на три мгновенья веки слились!..

Лев, казалось, лишь моргнул, ну, чуть подоле,
Было пусто ведь шоссе, и вдруг там – кто-то!
И колёса завизжали, как от боли,
И движок заглох на высших оборотах!

Жорка трезв стал, проглотив пол-анекдота:
– Ну, ты, парень, круто давишь тормозишки!
Превращусь с такой ездой я в идиота,
Ум покинут предпоследние мыслишки!

– Погоди ты, Жора, лучше посмотри-ка,
Я своим глазам отказываюсь верить!
Только выводов не строй, не нужно крика,
Сам попробую всё это я измерить.

На дороге, от машины недалече,
Находился аист, жалкий и убогий,
Но смотрел спокойно он, по-человечьи,
А ещё был этот аист одноногий!..

7

– Улетела, сынка, птица, улетела,
Видно, воли и свободы захотела,
Рождены ведь, как сказал когда-то кто-то,
Человек для счастья, птица для полёта!

Не поймёт Серёжка смысл и слов не слышит,
Он не видит ничего, почти не дышит,
Только бьёт тупая мысль осатанело:
Не дождался, улетел он, улетел он!
Но прошёл мгновенно шок, что ум треножит:
– Мама, ты же знаешь: он летать не может,
Да и если б мог летать, меня б дождался!
Ну скажи, скажи, куда он подевался?!

Не услышал ничего в ответ Серёжка,
Мать молчит. Он подождал ещё немножко,
Развернулся и пошёл, слезу глотая,
Прочь от мамки и времяночки-сарая.

На ночлег короткий солнце убегает,
Но раскрасить ёлок шапки успевает,
И стоят они, горды собой, но кротки,
Как на подиуме стройные красотки!

Обходил Серёжка улиц выкрутасы,
Но старания его, увы, напрасны,
Не нашёл он друга-аиста и следа,
И никто о нём из встречных не поведал.
Был Серёжка и в том месте, с краю луга,
Где нечаянно-нежданно встретил друга,
Посидел на тёплом камне, сняв ботинки,
На гранит пролив солёные росинки.
После, старческими мелкими шажками,
Двинул к месту, что назвали «корешками» —
Там сосна наружу вырвалась корнями,
И они сплелись в причудливый орнамент.
Это было место игр и место сбора,
Здесь, с песчаного – до речки – косогора,
Широко был виден Оредеж ленивый
И противный берег, низменный, плешивый.
Тут и думал просидеть Серёжка ночку,
Будто пьяница с бутылкой – в одиночку,
Но друзья его задумки просчитали —
И давно в заветном месте поджидали.

– Вот и он! – подпрыгнул Лёвка. – Как делишки?
Ну, нашёл следы какие аистишки?
Зря ты бегаешь по улицам бездумно,
Нужно делать это, Серый, всё разумно!

Лёнька с Жоркой на Серёжку не глядели,
Чуть ссутулясь, на корнях кривых сидели;
Сашка молча теребил то нос, то ухо,
Будто там сидит назойливая муха.
И Серёжка осознал: друзья здесь вместе,
Чтобы он узнал печальное известье.
Он сжал пальцы в кулаки, вбил локти в тело,
Посмотрел на Лёвку яростно и смело:
– Говори, ведь ты сгораешь нетерпеньем
Поразить меня каким-то сообщеньем?

И услышал, словно строки приговора:
– Аист твой сейчас у Тольки-живодёра!..

Аист, весь в крови, стоял, прижавшись к стенке:
Переломлена одна нога в коленке,
Глаз единственный, мутнея, угасает,
Чёрно-белый аист тихо умирает.
Но Серёжку он увидел, встрепенулся,
Полумёртвый, всё же к другу потянулся,
И упал, и дрожь по телу пробежала,
Мёртвой птица чёрно-белая лежала…

8

– Да какое там, к Аллаху, совпаденье! —
Нервно Сашка теребит бородки паклю. —
Говорю вам, братцы, это – провиденье,
Божий знак! А ну-ка, Лёнь, плесни мне каплю!

Лёнька – главный разливальщик-дозировщик,
Он теперь в себе уверен, губы влАжны,
Он с бутылкой, как с жезлом регулировщик,
Его действия спокойны, точны, важны:
– Нет, Сашок, о капле речи быть не может!
Полстакана для тебя сейчас на пользу!
Утопи-ка ты червя, что душу гложет,
Водка, верь, любую выдернет занозу!
Лёвке столько же налью, а каскадёру,
Правда, каплю, символически, для виду.
Ты не против? – Бросил Лёнька взгляд
на Жору. —
Если против, то скажи, не прячь обиду!

– А себе какую дозу ты наметил? —
Хмыкнул Лёва. – Просвети-ка нас, дружочек.

Лёнька думал миг один, потом ответил:
– Я – без доз, хлебну из горлышка глоточек!

Лев раскуривал гаванскую сигару.
Он курил довольно редко, но, бывало,
В плен попавши к алкогольному угару,
В нём желанье страсти пагубной всплывало.
– Ну и долго будем дым глотать в молчаньи? —
Оглядел ребят он тёмными глазами. —
Помолчать изрядно любят англичане,
Мы же, русские, известны голосами!

– Это, Лёва, ты чуть-чуть поторопился, —
Пальцем Жорка погрозил ему игриво, —
Ты, конечно же, в Россиюшке родился,
Но вот корни-то твои – из Тель-Авива!

– Да тебе бы помолчать, грузО-кореец! —
Лёвке явно эта тема бьёт по почкам, —
Ты ж по виду – недоразвитый индеец!
Сядь на лошадь и гоняй её по кочкам!

И посыпались эпитеты, глаголы,
Темпераментом напОенные сочно,
Вряд ли их ребята вынесли из школы,
Я не помню там такого, это точно!

Лёнька хмыкнул и налил ещё по кругу:
– Вы, ребятки, я смотрю, совсем приплыли!
Это ж надо, тыкать нацией друг другу!
Жаль, без вашего совета вас родили!
Мы ведь все почти тут явные гибриды,
Только Сашка, вон, породистый, зараза,
Так давайте спрячем к чёрту все обиды
До иного, исключительного раза!

В Лёньке кровь эстонки тихо протекала
С русской вместе, но страстишки убивала,
Жар эмоций продуктивно охлаждала
И спокойствие в итоге порождала.

– Не пойму, в дурдоме я иль на погосте?! —
Сашка выкрикнул породистый. – Ребята!
Вы забыли? Здесь, в земле, Серёжки кости —
Друга нашего любимого и брата!
Мы с пелёнок вместе жизни суть хлебали,
Из одной сосали баночки сгущёнку,
Друга дружки наций мы не замечали,
Да влетит ли чушь такая в мозг ребёнку!
Что теперь случилось с вами? Повзрослели?
В панцирь чёрствости оделись, как по моде?
Да, обветрились сердца и огрубели,
Растеряли нежность в жизненном походе!..

Сашка грустно улыбнулся, влил глоточек
Тёплой водки в рот сухой, но поперхнулся,
За оградку сплюнул, взял из брюк платочек,
Вытер губы им, глаза и отвернулся.

– Зря вбиваешь, Сашка, в нас эмоций гвозди, —
Аккуратно Лёва пепел сбил с сигары, —
Мы ж о нациях базарим так, без злости,
Впав в объятия товарищеской свары.

– Посмотрел бы на себя со стороны ты
В миг, когда ты к этой сваре впал в объятья:
Скулы блЕдны, глазки злостью поприкрыты,
А кадык, как поршень, тянет вверх проклятья!

Жорка тут же спародировал толково,
Как проклятия рождались в Лёвки чреве.
Все смеялись, лишь Сашок смотрел сурово:
– Ты-то сам шипел, как тощий змей на древе!

Жорка в мышечный корсет был упакован,
Каскадёр ведь дело, знамо, силовое,
Но зато прослойкой жира не был скован —
Ну не любит жира тулово худое!

– Прав ты, Сашка, все мы очень изменились,
Бросил он, – да и не в лучшем направленьи,
Явно бесы в нас рогатые вселились —
Мы живём в каком-то мерзком озлобленьи!
Жизнь нас давит всё сильней, как гидропрессом,
Вьёт канат из нас и в петлю его крутит,
Мы же молимся не богу – интересам,
Наплевав на то, что было и что будет!
Ну-ка, Лёнька, всем налей стакан до краю,
Будем пить, плевав на наций разделенье,
За Серёжку, ведь он слышит нас, я знаю,
И за птицу эту – божье провиденье!

9