Сен Весто - ЛУННАЯ ТРОПА. Сказка для всё познавших

• Название: ЛУННАЯ ТРОПА. Сказка для всё познавших
• Автор: Сен Весто
• Жанр: Киберпанк

У тебя за плечами опыт тысячелетий. Ты здоров, тренирован и даже наделен природой способностью к абстрактному мышлению. Тебе повезло иметь хороших учителей и ты всегда думал, что даже в крайностях нужно соблюдать меру. Когда везение из приятной оплошности обстоятельств становится уже базовым элементом твоего выживания, нужно менять экологическую нишу. Вот только что делать, если все другие заняты либо непригодны для жизни, а если и пригодны, то для организма с какой-то совсем другой структурой…

---

Согнав деда со своего спальника и сунув ему под зад пакет с палаткой, Гонгора согнулся над расшнурованным рюкзаком.

– Опять к роси, – произнес дед, пожевав губами. Он смотрел на заваленную камнями косу у воды с согбенным над ней Штиисом и не видел его.

– Опять,

– А он что же?

– И он.

Дед положил в рот большую шоколадную конфету, жуя, подсыпал себе в чай еще сухих сливок и принялся медленно размешивать.

– Он чего, заснул там, что ли?

В деревьях, сорвавшись, захлопала крыльями птица.

– Большая часть расходов на его горбу, – подал голос Гонгора, оставляя кружку в траве. – И вообще мне бы без него не найти летчика.

Дед положил в рот новую конфету и пригубил.

– Суровый все-таки мужчина, – с одобрением пробормотал он, глядя поверх своей кружки.

Подле возник отлучившийся куда-то было Улисс. Кося глазом на Гонгору, опасливо потянул носом в направлении нарезанного ломтя мяса и неспешно расположил свои корпуса рядом. Гонгора запустил пальцы в густую теплую шерсть и подумал, что сезон длинных ночей – это все-таки безобразно много времени, когда можно все забыть, просто забыть про все, выбросить из головы, отпустить тормоза и перестать сдерживаться все время, перестать чувствовать, как подминают под себя, делают собой, изменяют, вместо того чтобы изменяться, а ты киваешь, ты как бы соглашаешься, надеясь в глубине души, что тут самый хитрый, что тебя это не касается, когда можно просто лежа под звездным небом совсем не вспоминать о времени и преодолевать пороги окружающего пространства, парсеки пространства – просто потягивая пахнущий дымом и листьями смородины чай, снять с руки часы и забыть, хотя с другой стороны, где же их еще надевать, впервые за столько дней надел, и еще уставать, и смывать животную усталость ледяной водой горного ручья, и обонять, медитировать до потери самоконтроля, всякой связи с реальностью, в горах отчего-то медитируется так, будто ты еще не родился, а весь мир уже умер, – поутру выползать из спального мешка на свежий лесной холодок и проваливаться в нирвану, снова обоняя благоухания изнемогших целебными соками диких нетоптаных трав, постоянно чувствуя спиной оставленную не запертой дверь и тяжелое, нечеловеческое, древнее внимание огромного дикого леса в ней… И вот только тогда – тогда можно уже не замечать крадущихся шагов ночи. Тени, все ближе подбирающейся к длинному рвущемуся огоньку, но время ее будет недолгим – коротки еще ночи, – и, хорошо зная это, она будет молча стоять рядом, стоять над душой, не давая спать, тихо переливаться россыпью звездных морей, и это хорошо, так правильно, потому что на многие километры и километры вокруг не найти ни одного лицедея в дорогом костюме и нумизмата с широким затылком. Они рождаются в бетонных коробках, говорит дед. Жить и умирать они тоже предпочитают в бетонных коробках, время вне их – лишь переход от одной в другую, словно в этом их предназначение. И по всему, так оно я есть.

– Люди, – очень серьезно сказал подошедший Штиис, снимая очки и пальцами сбивая с подбородка капли воды. Говорил он, размышляя сейчас о чем-то своем, насущном. – Показалось, может… Вот на той скале, по-моему, кто-то есть.

Работающий челюстями дед, ухватив было, снова вернул горячую кружку в траву и всмотрелся в ближайший утес, куда показывали. Утес по крайней мере наполовину скрывался за коричнево-рыжими и искривленными, цеплявшимися за растрескавшиеся отвесные склоны стволами деревьев. Страшно было подумать зависнуть там без страховки.

– Ну, это, брат, тебе в самом деле показалось, – убежденно сказал дед, единым взглядом окинув нависшие над головой камни и нахмурившись. – Никого тут не может быть.

Штиис, прочтя надпись на картинке, аккуратно развернул конфету.

– А правда, что здесь чужаков не любят? – спросил он, откусывая шоколадный кончик и передвигая по песку кружку. Он зачарованно следил за тем, как опаленные доисторическим огнем борта кружки все глубже, подобно ножу бульдозера, зарываются в завалы зернистого крошева.

Чуть пригубив и решив не торопиться, дед выбрал еще шоколадку.

– А где их любят, – пробормотал он. – Чужаки разные бывают. Коммерсантов вот не любят, верно – просто на дух не выносят. Археологов, эти все норовят последние могильники распотрошить, себе взять – с целью, значит, чтобы там на все это могло полюбоваться человечество, не спится им, понимаешь, пока есть еще хоть где-нибудь не тронутые могильники. Лавочников не любят очень, новиков, до помутнения рассудка – да они и не суются сюда больно-то, чухари, чухарь он и есть чухарь. Попоносов, если не босый и без ножа, моджахедов-гопников, своих хватает, местами алояров еще опасаются стригунов, на прошлой неделе вот только нашел за Больным ручьем кабаргу без пупков, двадцать четыре штуки, подгнившие уже. Тоже откуда, спрашивается?

– А волк, – подал голос Штиис. – Волк что же – не тронул?

– Нy вот, – сказал Гонгора. – Теперь вы на конфеты сели. Коробка конфет.

Дед поспешно возвернул свой лоснящийся брезентовый зад на прежнее место и с тревогой заглянул в недра расстегнутого желто-голубого авизентового мешка. Ни Черта там, похоже, было толком не видать.

– Ах, мать. Ничего как будто, предупреждать надо в таких случаях, – добавил он строго. – Так вот. Слушай, нет чего помягче? Сидеть же невозможно.

– Не капризничайте, – ответил Гонгора. – Нет ничего больше.

– Но к интеллигенции спокойны, хорошо относятся к интеллигенции, и обсушить, если надо, и напоить до поросячьего визга, театр как-то раз приезжал, сам видел, студентов тоже вроде не трогают, лишь бы не был коммерсантом. Здесь это первый вопрос: что везешь?

Дед поднял глаза на Штииса, задумчиво помешивающего ложечкой, ткнул в него испачканным в земле коричневым пальцем и вознес кружку на уровень глаз.

– И не моргнув глазом должно ответствовать тебе: турист я, дяденьки, студент-скалолаз, вырвался на каникулы свежим воздухом подышать да на большие горы посмотреть – мешок сухарей да коробка спичек в рюкзаке моем, чего ж еще везти мне? Посмеются тогда дяденьки, пошутят и отпустят с миром.

Гонгора, стряхивая дремоту, заворочался, устраиваясь на спальнике удобнее. Лис рядом с безразличным видом наблюдал за полыхавшими ветвями.

Штиис спросил:

– Я что – похож на студента?

Дед приложился к кружке, качнул подбородком, ощутимо удивляясь качеству напитка, и прижал кружку ко лбу.

– Это, конечно, если тебе повезет, и ты не нарвешься на трезвых дягов. Вот тогда будет полный привет.

Дед снова пригубил, бережно пристроил кружку у костра, ухватил с салфетки мясной розовый кусманчик побольше, переложил его парой ломтиков ржаного хлеба и мощно откусил.

– Есть тут у них свои апачи, – произнес он не очень внятно.

Помолчали. Помолчав, отдались трапезе, и некоторое время все были так заняты, что едва не прозевали ключевой момент с переходом Лиса к решительным действиям, у которого иссякло уже терпение смотреть и которому надоело, что вокруг его банки тушенки собралось много народу. В общем-то, это было еще далеко не его время трапезничать, но это не мешало ему с крайне неприязненным выражением следить за метаморфозами расходного материала. Насилу усадили. Уложив его от греха по другую руку, Гонгора принялся рассказывать какой-то душещипательный исторический анекдот про анамнез, в котором понимал не больше Лиса, и время, которое преобразуемое в энергию, и у какового он помнил только начало, а суть соблазнился было по привычке заменить поучительными деталями, но вскоре утерял нить, что-то там присовокупил не оттуда, вывел такую неожиданную концовку, что даже у самого отнялись ноги, Штиис, приготовившись было послушать, соскучился, пролил на себя чай, и на какое-то время всем стало не до застолья; у зверей свое, нечеловеческое представление о счастье, утверждал дед. Пока живы, по большей части много счастливее людей – это в любом случае. Догнал, скажем к примеру, барс косулю – счастлив своей силой и одиночеством счастлив и горд. Перехитрила косуля барса – и тоже в прекрасном самочувствии. Всем, словом, хорошо и все счастливы. Огорчен барс? О, поверьте, это не надолго. Вы это что же хотите, всех под закон джунглей? – зло обронил Штиис, растирая штаны платком. Ты притчу понимать умеешь, спрашивал дед, нет, ты ответь как на духу, чтобы скакать барсом, у человека мозгов слишком мало, или, точнее, слишком много. А косулей? – спросил Гонгора. А тут вообще мозгов не надо, снова встрял Штиис. Тут нужно особое строение задних резцов. Вся соль в том, что остаются жить только счастливые, гнул свое дед. Вот возьмем к примеру, сказал Штиис, стройненького, без капли жиру и лишней складочки лесного кабанчика, организм которого даже понятия не имеет, что такое представляет собой лекарства, и домашнюю свинью… И взять, к примеру, сказал дед, ваших городских баб. Каких баб, спросил Штиис. Тут все холостяки. Улисс так вообще, по-моему, девственник. Вот и я про то же, сказал дед. В общем, так, сейчас всё, закругляемся. Нельзя здесь задерживаться, фон великоват… Да ты пей, пей, здоровее будешь, успокоил он Штииса, совсем протянувшего уже было губы трубочкой к обжигающему краю кружки, но едва не облившегося при последнем замечании снова. Пей, говорю, повторил дед, жуя и усмехаясь, тут не водопроводная вода, можно пить, стоять только здесь долго нельзя, говорят. Штиис, не меняя угла наклона головы, повернул ее к деду, определяя, шутит ли, потом к растянувшемуся на спальнике Гонгоре – Гонгора подпирал кулаками щеки и играл с торчавшей у носа травинкой, щурясь на ее острый кончик как сквозь прорезь прицела.