Андрей Битов - Все наизусть. Годовой творческий цикл

• Название: Все наизусть. Годовой творческий цикл
• Автор: Андрей Битов
• Жанр: Эссе

Книга «Все наизусть» уникальна, в ней представлен годовой творческий цикл Андрея Битова – современного классика русской литературы.

В книгу вошли новые произведения: «От имени собственного», «Портрет моего двора», «Анти-CV». А так же первые публикации текстов, написанных ранее, несколько «изустных сочинений»?– актуальных интервью, данных по ходу событий 2012 года, накануне «столетнего юбилея» года 1913?го, самого успешного для царской России, но и рокового, предвоенного.

«Произведение – это то, чего не было,?– а есть!»?– известная формула Битова. Автор попытался показать, как и на фоне чего происходит этот мгновенный перелет из актуального высказывания ?– к акту творчества, от частного наблюдения автора к пониманию исторических процессов в сегодняшней России. От «не было» к «есть!».

---

– Это уже география, а не геофизика.

– Не умничай. География тоже наука вовсе не школьная. Тут уже история с географией… Почему-то в наше время это выражение имело иронический оттенок. Ничего смешного! Параллельные империи все вширь от дома по суше растекались, метрополия растворялась в империи, а меридиональные – все вплавь, дом свой нетронутым оставляя. Но как ни расширяйся, а соединить время с пространством воедино никому не удавалось – ни Александру Македонскому, ни Чингисхану с Наполеоном, ни Гитлеру со Сталиным. Вот чемпионы параллели! Что им Галлилей… для них всегда Земля плоской оставалась, вот они и доходили до ее край-ности.

– Мне во всей географии больше всего нравилась средневековая картинка, как монах за край Земли заглядывает…

– Мне тоже она нравилась. Он ведь не только с любопытством, а с трепетом, на коленях заглядывает, вцепившись в край Земли как за спасательный круг. А эти исторические монстры безоглядными всегда были. По ним уже разрывы времени начинаются, эпохами потом называются. Потому что география не только историческая, но и политическая наука. Слыхал я, что власть наша уже и на само время посягнула. Большевики – те с календаря начали да с алфавита, так что до сих пор непонятно, почему Рождество после Нового года, а слово письменное потеряло свою твердость и окончательность. А эти попробовали было с языком – не по силам, тогда сокращать меридианы начали, чтобы народ время вообще перестал замечать и не проснулся. Боятся они его, что ли?

– Как не бояться… Про время ты хорошо отметил. Нету его у них. Мешает оно им.

– Им все мешает! Я почему еще в пещеру закопался? Заметил, что всем мешаю. Пробовал лечиться и заметил, что все всем стали мешать: больные – нянечкам, врачи – медсестрам… В чем дело, думаю? Вот и пошел сам лечить. А власть у нас как была народная, так ею и осталась: состояние народа всегда в ней первой отразится! Стало ей все мешать, не только урожаи и пожары, а больше всего народ этот, который она собой выражает. Не любят они в зеркале отражаться, вот что! – а ведь каждый день приходится бриться по протоколу. Отразятся, порежутся ненароком и думают, глядя на себя, что все такие, что и народ такой – хоть бы его вообще не было! – вот и давят как на больной зуб, а вырвать боятся. А народ что? Не дай бог как зевнет да встанет! Примет меридиональное положение… Кровищей собственной, конечно, умоется, шило на мыло поменяет, но добьется такой власти, чтобы ей покориться.

– Так ты тоже придерживаешься точки зрения, что каждый народ заслуживает той власти, которую имеет?

– Как, по-моему, и ты. Не ты ли заявлял, что власть, слава и благо (деньги) – это то, что копится всем миром, а потом распределяется верхушкой, и те, кому ничего не достается, называются народ?

– Возможно. Это триединство еще в Библии сформулировано как слава мира. Власть и слава – такая же перестановка трех букв, как Россия и СССР.

– Надо же! «Народ-языкотворец»… И звук не врет. Только я бы прибавил к этому триединству еще и зло. Оно тоже копится всем миром. И тоже неизбежно узурпируется властью, чтобы быть потом распределенным в той же пропорции. Так что те, кто получают по минимуму, тоже народ, зато менее грешны. И это единственное оправдание власти – быть ответственной за общее зло. Потому, быть может, и «от Бога», что в наказание.

– Не чересчур ли нам его уже досталось?

– Чересчур. Для этого и требуется покаяние. А то все вокруг виноваты, кроме нас самих. Оттого мы всегда параллельны собственной истории, что в собственных глазах невиновны. Муки на месте совести. Оттого и власть на месте закона. Она-то хоть самопожирает себя, как и положено злу. Это она, когда приходит ее время, себя свергает, а не народ.

– Так какие же народы все-таки меридиональные?

– Японцы да англичане. Впрочем, про других не знаю, не слышал.

– А пересеченных народов, что ли, нет?

– То есть как это?

– Вот и ты, Пепе, какаешь! – торжествовал я. – Таких, чтобы параллель с меридианом пересеклись?

– Не думаю. Разве что всех русских выпороть…

– По-моему, это уже не раз было… не помогло.

– Убедил, – вздохнул Павел Петрович. – Значит, и не будет таких народов со знаком плюс.

– А евреи что?

– Что евреи! Рассеянный народ. Солью земли себя полагают. А ведь соль – что? – самое растворимое вещество. Про евреев ничего не известно, кроме того, что они есть. Только они эту тайну никогда никому не выдадут.

– А почему? Может, их тайна, что именно они этим плюсом, а не полюсом владеют?

– Интересная идея… надо подумать. Значит, так много у нас плюсиков? А что это тебя, доктор, так евреи заинтересовали? Ты сам-то часом не еврей? Впрочем, нет: ты – дурак.

– Просто меня часто за еврея принимали…

– А ты и обижался. Я тебе скажу, что мне один старый мудрый еврей сказал: все – евреи, только не все об этом знают.

– Они, значит, про себя знают, а мы про себя нет?

– Может быть, и так. Только никакой другой тайны у них нет. Они есть, и нет их. Это и есть их главный секрет. Поэтому они его никогда и не выдадут.

– Хитро говоришь.

– А иначе про них нельзя.

– Почему?

– Опасно. Того и гляди засосет, и в тайну провалишься. Или сам в тайну превратишься.

– Это уже не геофизика и не география, а метафизика.

– Опять умничаешь. Тоже мне Эйнштейн… Сколько, говоришь, у тебя дипломов?

– Ну, пять-шесть…

– Шестой-то зачем?

– Как раз диплом нарколога, причем американский.

– Так и повесь его в сортире!

– Там и висит.

– Вот это по-нашему! А я и без дипломов не пью. А почему?

– Действительно, почему?

– Потому что про-трез-вел. Это трудно вынести. Народ-то ведь у нас трезвый и неглупый, а пьет лишь потому, что трезвому ему тяжело, не спрячешься. Не всем же в пещеру…

– Так ты мне пещеру завещать собрался?

– Да нет же, мы об истине, которую я тебе обещал…

– Да, неоднократно.

– В том и дело, что истину можно выдать лишь однократно. Я-то уже, как видишь, готов, отхожу. А вот готов ли ты, сомневаюсь. Только я рот открою, как ты перебиваешь. К пещере ты не готов.

– Почему?.. – Я решил обидеться.

– Мало еще безнадежности накопил.

Я еще больше надулся: я давно полагал, что дошел до предела.

– А не одичал ли ты здесь, Пепе?

– Как тут не одичаешь? Зато развалины целы… ведь если разваливается что-то великое, то и обломки циклопические?

– Да, от одиночества и до мании величия один шаг.

– Ах, ты так повернул… А знаешь, какая самая большая мания величия? Это как раз вера в Бога и есть. Подумай только: человечишко-червячишко, а в Самого Бога верит? Разъясняю. Отшельник, он ведь от чего, от кого отошел? От мира! А почему? Вовсе не потому, что он такой святой, а потому, что не справился. С жизнью не справился, а не с дьяволом. В миру остаться добрым человеком, да еще верующим, куда сложнее. Вот и приходится бежать от мира, чтобы веру сохранить. Ты хоть молишься иногда? Ты молитвы когда-нибудь читал? Они же все от депрессии! Они все как с похмелья. Потому что жизнь в миру и есть запой, даже без пьянства. Все в той или иной наркотической зависимости: от сластолюбия, от денег, власти, славы, от игры, коллектива, от карьеры, даже от церкви. Отсюда и все грехи смертные… Поэтому-то я и могу запои лечить, что по себе сужу и мерю. Я ведь не проснусь без того, чтобы не прочитать Молитву последних оптинских старцев… Господи, дай мне силу перенести утомление наступающего дня и все события в течение дня… чтобы никого не огорчить и всем содействовать ко благу. Вот где отчаяние, там и вера. Ни в старцы, ни в отшельники я не гожусь, я отсельник, а не отшельник. Протрезвел и отселился, чтобы не запить. Как твой Лев Толстой. Как раньше сыновей от родителей в деревне отселяли. Взрослый стал, что мне со шпаной делать? Кстати, почему это ты нас «оглашенными» прозвал, разве кто из нас некрещеный был? Ты, например?

– Как раз перед нашей «одиссеей» меня и покрестили. Отец Торнике и стал моим крестным.

– Грузин? Впрочем, хорошо. Я остальных имею в виду.

– Не знаю, как Миллион Помидоров, а остальные, кажется, все. Доктор Д. и то говорит, что его бабка втайне от родителей покрестила, хоть сам и верует только в эволюцию.

– Это распространенный миф. Значит, у него родители были партейные. Им же нельзя было, вот они эту неграмотную деревенскую бабку и придумали. Было много атеистов только на словах, а сами порядочнее иных записных были! А когда стало все можно… Ты написал хоть что после «Оглашенных»?

– Ничего путного. Что писать, когда читатель вымирает, как класс! А я ведь и к Богу лишь через нашу литературу пришел… Гласности у нас не было, зато оглашенность была. Сначала, правда, заглушенность… А ты какой пейзаж написал?

– Да не хнычь ты! Я всегда был к одной точке приговорен… Точка ведь – это перекрестье, координата пространства и времени! Пейзаж – это ведь не природа, а осознание себя в ней. Поэтому я в одной точке пейзажа и сидел, что из нее видно! Всегда в перекрестье, как на мушке у снайпера, всегда в плюсе. Как и теперь… – И он махнул рукой в проем, где сразу же заколебалась ветка. – И я не обижаюсь, а горжусь, что я «как оглашенный»! Снова школьником себя чувствую, юным читателем. Книги другие впервые читаю… Сейчас вот всех в купель макают, а мы в наше время – хоть крещеные, хоть некрещеные, а сами в Бога поверили! Кстати, как мы? Как там наши? Как Виктория?