Дмитрий Саввин - Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни

• Название: Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни
• Автор: Дмитрий Саввин
• Жанр: Русское современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-699-95139-0

Эта книга – открытое окно в провинциальную российскую церковную жизнь начала XXI века, через которое каждый может увидеть основные ее узлы, линии разлома и те повороты, которые, возможно, оказались роковыми. Через призму ярких, но при этом и очень типичных и легко узнаваемых художественных образов перед читателем раскрывается церковная реальность начала «нулевых», а за вымышленными сюжетными линиями угадывается документальная точность.

В книге сохранено авторское написание приставки «без», соответствующее дореформенной орфографии

---

– Не надо, – ответила Наталья. – Я сама вам позвоню. Напишите телефон, – и она на удивление быстро, почти мгновенно достала из своей женской сумочки листок бумаги. Ярослав торопливо написал свой номер.

Так состоялось их знакомство. И она действительно позвонила, и в ближайшее воскресенье, произнося отпуст с амвона своего храма, он увидел ее, в бордовой зимней куртке, стоящую у самого входа. С этого времени их общение началось и более не прекращалось.

Виделись они не очень часто, но регулярно. Иногда она тихо, не привлекая к себе внимания, появлялась у него в храме. Иногда он заглядывал к ней, в то место, которое она называла домом – в комнату в общежитии, которую она снимала и вследствие этого не должна была делить с кем-то еще. Благодаря этому обстоятельству Ярослав мог гостить у нее столько, сколько хотел – что он и делал.

Наталья стала для него открытием. Совсем еще молодая, очень тихая и скромная девушка, она умела быть твердой и даже храброй. Ярослав чувствовал, что полюбил – полюбил по-настоящему впервые, полюбил взаимно. Но едва ли он осмелился бы свалиться в смерч новых и явно безнадежных отношений, если бы не удивительная смелость Натальи, его Наташи, которая умела сочетать эту смелость с не менее удивительной женственностью.

Она кое-что знала о канонических нормах и требованиях церковного устава. А то, чего не знала, Ярослав ей рассказал, ничего не утаивая. Ей было известно, что он женат, пусть и более чем неудачно. Знала она также и то, что священник второй раз жениться не может и что Ярослав, если перед ним встанет выбор, предпочтет священство, а не ее. Также она понимала, что рано или поздно этот выбор ему делать придется.

То есть, коротко говоря, они оба осознавали: в конечном счете ничего, кроме боли – возможно, самой сильной боли, которую они когда-либо испытывали – им эти отношения не принесут.

– Наташенька, неужели тебе это нужно? – спросил Ярослав.

– Да, – ответила она. И более таких вопросов они друг другу не задавали.

С тех пор она стала для него самым близким человеком – во всех смыслах, в том числе и в том, в каком бывают близки мужчина и женщина.

Наталья была очень тактичной девушкой и довольно смиренно переносила свою роль – роль любовницы (хотя никто и никогда ее так не называл, но свой реальный статус она оценивала верно). Именно поэтому на приходе она появлялась нечасто, а если и появлялась, то в самом конце службы, и с отцом Ярославом старалась слишком долго не беседовать. Однако ее присутствие вскоре начала отмечать законная жена священника, Елена. К тому же долгие телефонные разговоры, которые он вел с Натальей, от нее укрыться не могли – ибо жили они по-прежнему в одной квартире.

Какое-то, весьма непродолжительное время она демонстративно не замечала этих отношений. Однако хватило ее ненадолго. И в один из тех редких вечеров, когда отец Ярослав был дома, она решила с ним об этом поговорить.

– У тебя что, какие-то отношения с этой девушкой? – услышал Андрейко. Накануне он купил новую книгу одного известного диакона-публициста и теперь сосредоточенно ее читал. Потому появления своей законной супруги он не заметил.

Лена стояла в дверном проеме, уперев одну руку в бок и выставив вперед грудь. В другой руке была зажата тряпка для мытья посуды.

– А это имеет какое-то значение? – вопросом на вопрос ответил Ярослав.

– Да нет, – Лена постаралась интонацией продемонстрировать крайнее безразличие. Как всегда в таких случаях, получилось ровно наоборот.

– А если нет, так что же ты спрашиваешь? – снова спросил Ярослав.

– Да так… Под одной крышей все-таки живем, интересно просто… – Лена начала мять тряпку в руке. Нелепость ситуации становилась слишком явной и очевидной.

– Даже если и есть, тебе-то какое дело? – раздраженно сказал Ярослав.

– Да никакого! – также раздражаясь, ядовито ответила Лена. – Просто как ты там говорил: православный священник, в одном браке…

Несколько секунд Ярослав смотрел на нее молча: на лицо, перекошенное демонстративной усмешкой, на тряпку, которую Лена начала судорожно мять, на упертую в бок руку, на выставленную вперед грудь… И вдруг понял, увидел совершенно отчетливо: несмотря на свой затяжной роман с Вадимом, несмотря на свою наглую, демонстративную измену, несмотря на то, что она уже давно его буквально в упор не видела – она его ревновала!

Эта ситуация показалась ему настолько нелепой и смешной, что он улыбнулся и тихонько, совершенно беззлобно, рассмеялся. Лену же этот смех взъярил: ничего не сказав, она резко выдохнула носом и вышла из комнаты.

А вскоре поползли слухи о том, что отец Ярослав Андрейко завел себе любовницу. Елена посчитала нужным рассказать о случившемся своим подругам и знакомым – не столько даже из ревности или злобы, сколько из расчета переключить внимание с ее собственных похождений на стороне на похождения своего мужа. Вадим Челышев также поучаствовал в распространении этой информации – по тем же соображениям. Очень скоро она дошла до приходских бабок Мангазейска.

Церковные сплетницы вцепились в этот инсайд, как стая гиен вцепляется в полусгнивший труп – жадно и мертвой хваткой. Отныне личная жизнь отца Ярослава, и без того бывшая мучительной, стала предметом всеобщего обсуждения, а для него обернулась сущей пыткой.

Он видел, что он запутался, и запутался крепко. Он винил себя за то, что ему не хватило ни страха Божия, ни силы воли удержаться от внезапно обрушившейся на него любви. При этом он понимал: шансов удержаться не было практически никаких. Одиночество, безбрачие – это не для него. Ведь он никогда не хотел быть ни целибатом, ни монахом, себя он видел именно женатым священником. Однако предыдущий брак рассыпался не по его вине и восстановить его было невозможно. Но оставаться одному?.. Он знал себя и знал, что он не сможет. Поэтому появление Натальи – появление в тот момент, когда он был раздавлен крушением своей семьи – было своего рода роком. Встретив ее, он не мог от нее отказаться.

Но как поступать дальше? Если бы Ярослав был неверующим – а он, как и всякий воцерковленный человек, не раз встречал неверующих священнослужителей – то ему было бы легче. Замаскировать свои отношения с Натальей было не так уж и сложно. Например, можно было бы сделать так, чтоб она вообще не попадалась на глаза общим знакомым. А можно было наоборот, максимально приблизить ее к себе, посадить в свечную лавку, научить экстатически закатывать глаза и говорить несколько благочестивых фраз – и никто бы ничего не заподозрил. А приходские старушенции еще бы и восхищались «верующей девочкой» и «добрым батюшкой», который «вон, какой хороший, заботится о бедняжке».

Но отец Ярослав так не мог. Ибо он действительно веровал и органически не мог цинично и расчетливо дурить головы своим прихожанам. Потому их с Натальей связь рано или поздно должна была стать очевидной для всех. Благодаря слуху, который распустили жена отца Ярослава и Вадим, это произошло несколько раньше, но это произошло бы в любом случае.

Теперь же отец Ярослав ощущал, что он постоянно находится в фокусе общеепархиального внимания. Кто-то смотрел на него с жалостью и сочувствием, но таких было очень мало. Большинство же примешивали к жалости ледяное презрение: мол, что ж ты за поп такой, как до этого докатился и т. д. А многие, хотя и думали, что жалеют или же, наоборот, осуждают, на самом деле не жалели и не осуждали, а просто развлекались. Ведь теперь появился не просто даже человек, а целый священник, которого можно безконечно обсуждать, шушукаться у него за спиной, понимающе перемигиваться, когда он попадался на глаза – словом, отец Ярослав оказался очередной игрушкой, чрезвычайно подходящей для морально-психологического избиения.

И горше всего было от осознания того, что несмотря на все оправдания и все извиняющие обстоятельства, он это, так или иначе, заслужил…

Было также ясно и другое: сплетшийся узел развязать было невозможно, его можно было только разрубить. Однако собственных сил для этого у отца Ярослава не имелось – слишком уж мрачна и безпросветна стала его жизнь, чтобы самому, своими руками закрыть то единственное световое окошко, которым стала любовь к Наталье.

И вот теперь произошло неизбежное: вмешался благочинный, а жена, наконец, запросила развод. И выбор стал предельно ясен: либо Наталья, либо священство. И для отца Ярослава, с ранней юности мечтавшего о службе у алтаря Господня, всю свою сознательную взрослую жизнь бывшего священнослужителем, не могло быть сомнений: он выбирал священство.

* * *

Старый троллейбус, вихляя, плавно разгонялся после каждого светофора и так же плавно тормозил перед остановками. Привычные картины за окном, привычно выглядящие люди, привычные летние запахи: запах горячего от солнца ржавого металла, фанеры, тяжелый дух пропотевших тел (по счастью, пассажиров было не так много)… Как всегда, кто с неодобрением, кто, наоборот, с почтением, но все – удивленно смотрят на его летний серый подрясник. Обычно отец Ярослав избегал появляться в общественных местах в подряснике или тем более в рясе. Сказывалось старое, советских времен воспитание: тогда священнослужитель в одежде, приличествующей его сану, мог ходить только в церковной ограде. Ряса, которую советское государство милостиво терпело на ступеньках церкви, в нескольких шагах от них превращалась в административное преступление, за которое можно было получить до пятнадцати суток ареста – эта мера применялась не всегда, но все же применялась. И духовенство привыкло к тому, что подрясник после богослужения либо оставался в ризнице, либо же сворачивался и убирался в пакет или чемодан; а сам батюшка, «как нормальный советский человек», вливался в общий поток пешеходов в пиджаке или в куртке.