Валерий Рощенко - Матросские рассказы

• Название: Матросские рассказы
• Автор: Валерий Рощенко
• Жанр: Короткие истории

В современной маринистике автор «Матросских рассказов» стоит несколько особняком. В молодые годы он сторонился распространенного среди советской молодёжи стремления опубликоваться любой ценой, поэтому его произведения отличаются прямодушием и самобытностью, оригинальностью видение мира – морского и сухопутного, особой формой повествования – лаконичной, близкой к устному рассказу, а так же – ярким искрометным юмором. Все эти качества подмечали известные писатели Л. Бадигин, Н. Задорнов, Р. Титов, С. Залыгин и др. За плечами автора, ныне – капитана дальнего плавания, богатый опыт работы на Тихом океане, в Атлантике, на Севере и Юге. После окончания Литературного института им. Горького В. Рощенко проживает в Эстонии. Он не чужд и другим литературным жанрам – пьесе, повести, роману.

---

– Послушайте! Мы же не пьяные! – обращается к нему Сивашов. – За что нас в вытрезвитель?

– Мое дело маленькое: принять и оформить. Раньше надо было разбираться!

– Но с нами как раз и не хотели разбираться.

– Правильно! Этот тоже не пьяный? – дежурный милиционер кивает на хулиганистого типа, пятнистого от татуировок, кая ягуар. – От него несет перегаром, как из винной бочки!

Тот прыгает на одной ноге, пытаясь снять брюки, и ноет:

– Тут колотун, бляха-муха! Задубеешь!

Стальные шкапчики поглащают нашу одежду. Дежурный отпирает массивную стальную дверь. Под низким каменным сводом смутно вырисовывается ряд черных нар, из углов тянет зацветающей сыростью. Дежурный бросает на ближний топчан пять тонких одеял и запирает дверь на замок:

– Отдыхайте!..

Геночка сразу валится спать. Соха садится на нары по-турецки и начинает петь:

Ты надела платье алое С белой лентой и каймой.
Мой корабль уходит в плаванье В летний полдень золотой.
За причалом чайки падают, И хохочут, и визжат.
Но тебя ничто не радует, Лишь бы я пришел назад…

Это наш училищный гимн «Прощание на причале», неизвестно кем из курсантов сочиненный.

– А песенка-то ништяк, клевая! – отзывается из угла наш таинственный компаньон. – Кто сочинил? Сергей Есенин?

– Ага! Эдуард Маяковский! – хмыкает Сивашов. – Тебе не все равно, рецидивист?!

Тип, уловив знакомое словцо, поднимается в своем углу.

– А ты кто, стиляга? Маменькин сынок?!..

Сивашов подхватывает песню в полный голос, чем сразу останавливает «ягуара»:

Бьют в лицо нам бури страшные,
Дождь, туман и снегопад,
Но глаза твои прекрасные,
Как маяк в ночи горят.
Ты не плачь, моя красавица,
И бровей своих не хмурь!
Скоро мой корабль появится,
Семь морей пройдя, семь бурь!..

Под потолком, как в авоське, тлеет за сеткой слабая электрическая лампочка. В тусклом свете незнакомец, испешренный наколками, застывает в позе Наполеона.

– Салажня! – орет он. – Маменькины сынки! На всем готовеньком жили, мать вашу так! Учись – не хочу! А мне каково было без отца-матери?! На Курской Дуге убили, в танке сгорел. А я по вагонам в электричках шустрил. Что вы знаете об этом, сопляки?! Сегодня наверно первый раз в жизни с подлянкой столкнулись и уже раскисли, сопли распустили ниже колен! Мне срок пришлось мотать по “недоразумению”. Понял ты, красавчик?!.. Доведется тебе такое, небось, в дерьме не найдешь. Или запьешь горькую, богодул!

– Не запью! Не из таковских! – орет в ответ Соха. – И не я твоего отца убивал. Нечего на людях зло срывать. Предъяви счет по адресу! Понял?

– Ты меня на “понял” не бери! Я за “понял” лес валил!

– Хватит. Заткни фонтан!

Потом они затихают.

Каждый из нас остается наедине с собой. Вот чем и страшна тюрьма. Ты остаешься наедине с собой, со своей судьбой. И думаешь: не окажется ли пророком пятнистый? Не покатишься ли дальше по наклонной дорожке? Сумеешь ли подчинить судьбу своей воле или она вырвется и начнет колесить тебя по свету?.. Вот первая несправедливость: тебя приняли за хулигана. Горько и обидно! Но как из этой трясины выбраться? Надо бороться, доказывать? Но – как, кому? С одного полюса – такие, как Циклариди, с другого – такие, как тип в татуировках. И те, и другие принимают тебя не за того, кто ты есть на самом деле. «А кто мы есть на самом деле? – размышляю я всю ночь напролет. – Как нужно жить, чтобы тебя ни с кем не путали, не могли подмять по любой своей прихоти?..»

– Подъем! – в коридоре зычный голос дежурного. – Сивашов!.. Брагин!.. Никишин! На выход!

Человек в татуировках, раздобыв где-то окурок, дымит в своем углу.

– Чао, стиляги! – машет рукой.

Его и Сохова дежурный почему-то не выкликает.

– Без товарища мы не уйдем, – заявляю я.

– Опять двадцать пять! – возмущается дежурный. – То их на аркане надо тащить сюда, то не выгонишь поганой метлой! Ладно. Кого вы забираете – этого или того?

Пятнистый, прислушиваясь, делает знаки рукой: мол, забирайте и меня, если лягавый такой добрый.

– Только Сохова! – подчеркивает Моцарт.

Милиционер выдает нам одежду, документы, записные книжки – все, что изымалось.

– Счастливого плавания, магелланы! – ухмыляется в пшеничные усы. – Больше не попадайтесь под горячую руку!

– Не попадемся! – заверяет Соха. – Но и этого так не оставим!

– Смотри не обожгись!

– Прощайте! – первым, пискнув, выскальзывает на улицу Геночка.

Мы высыпаем следом. Нежный сиреневый рассвет уже тронул восток за сопками. Перламутровые галеры облаков медленно плывут в Корею и Китай. Минуту мы стоим, словно зачарованные. Потом беремся за руки и идем вниз по сонной улице.

На Восток путь далек!
На Востоке воздух серый.
Восходит утром солнце из-за скал.
Осторожнее, друг!..

Геночка, поскользнувшись на подспудной наледи, подворачивает ногу. Его подхватываем на лету, увлекаем вперед. Он упирается ногамии и скользит, как на лыжах.

С бухты доносится отрывистый лай буксировщика; какой-то пароход, вернувшись из плавания, швартуется к причалу на мысе Чуркин. Трещит лед. Отчетливо разносятся капитанские команды, усиленные мегафоном.

По улице навстречу, подпрыгивая, мчится автомобиль. Посторонившись, мы даем дорогу. Но машина, взвизгнув тормозами, останавливается перед нами. К всеобщему удивлению, из «москвича» выпрыгивает Лера. На ней нейлоновая шуба и пуховый платок, сбившийся на плечи.

– Ба! Знакомые все лица! – кричит Соха.

– Здравствуйте, мальчишки! – словно запыхавшись, выдыхает девушка. – Еле уговорила его позвонить и выпустить вас!

– Ах, вот кому мы обязаны! Может еще спасибо сказать?! – выпендривается Соха.

– Доброе утро, Лера! – я подхожу к ней. – Не обращай внимания. Соха всегда такой!

– Вы этого так не оставляйте, мальчики! – наставляет она. – Напишите в райком или в газету! С ним уже не первый случай, когда задерживает по ошибке…

– Все было по букве закона! – возражает дерзкий Сивашов.

– Вы успокойтесь, мальчики! Я протокол порвала, на работу никто не сообщит.

– А вот за это – спасибо! – раскланивается Сохов. – Но в газету писать бессмысленно – где мы найдем ту женщину и капитана третьего ранга, которые подтвердят, что мы защищали их? Советская пресса не зиждится на эмоциях, так ведь?!

– Ну, хорошо. Тогда я сама напишу. Вам в порт?.. Садитесь, мальчики!

– Премного благодарны-с! – дерзит Сивашов. – Чей мерседес?

– Какое имеет значение! Моего дяди.

– Значит, вы тоже нарушаете? А еще комсомолка?!

Лера открывает заднюю дверцу.

– Зря вы на меня сердитесь! Я одна ничего не могла поделать. Понимаете?

Лучше всех понимаю Леру я. Но делаю вид, что тоже не знаком с ней; подай повод – посыпятся вопросы, подковырки, насмешки и тп – полный букет комплексов безобидного русского человека.

– Человек делает добро или зло не потому, что хочет быть добрым или злым, – разглагольствует Моцарт. – Человек просто живет на свете, а это уже само в одном случае – добро, в другом – зло. Так что, человеку остается выбирать, по какую сторону баррикады становиться…

– Всего-то делов! – орет Сохов, но в машину садится.

Я не знаю, что понимает Лера в такой тарабарщине, но лицо у неё светлеет.

– Я давно выбрала! – говорит она всем и мне в частности.

– О’кей! Тогда мы спокойно и с удовольствием принимаем ваше приглашение, мисс.

Сивашов плюхается в машину, за ним Геночка. Я – на переднее сидение.

Лера включает скорость.

– Так, значит, вы похитили у дяди его авто? – допытывается Соха.

Сивашов толкает его в бок: кончай базар! По радио передают фортепианную музыку. Звуки вспыхивают, словно светлячки, попеременно гаснут, вспыхивают снова, разноцветные, целыми гирляндами, как на новогодней елке, потом замирают, оставляя в душе след светлой чарующей грусти…

– Ноктюрн Фридерика Шопена, – блещет эрудицией меломан Сивашов, – ре-минор, написан в Испании после разрыва с Жорж Санд, незадолго до смерти, после которой сердце Шопена было перевезено на родину, в Варшаву, в тело упокоилось в Париже…

– Удивительное утро! – говорит Лера. – Природа словно умылась и почистила зубы.

Геночка хихикает сзади.

Мелькают полосатые штанги шлагбаумов, маневровый паровозик кукарекает на стрелке. Под белыми опахалами деревьев машина останавливается. Дальше – решетка ворот и становые якоря порта. Когда все выходят, Лера подаёт мне листок из блокнота: номер телефона.

– Теперь наверняка не забудешь! – говорит она с укором. – Звони, герой нашего времени.

3

На следующий день Геночку Никишина приглашают на ковер к инспектору по загранкадрам. Мы с Сивашовым застываем за дверю. Не из-за «залета» ли в медвытрезвитель? – ломаем голову. Любитель приключенческой литературы вылетает из кабинета загрансектора красный и потный, как пожарная машина.