Людмила Иванова - Персонажи карельской мифологической прозы. Исследования и тексты быличек, бывальщин, поверий и верований карелов. Часть 1

• Название: Персонажи карельской мифологической прозы. Исследования и тексты быличек, бывальщин, поверий и верований карелов. Часть 1
• Автор: Людмила Иванова
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91244-070-0

Данная книга является первым комплексным научным исследованием в области карельской мифологии. На основе мифологических рассказов и верований, а так же заговоров, эпических песен, паремий и других фольклорных жанров, комплексно представлена картина архаичного мировосприятия карелов. Рассматриваются образы Кегри, Сюндю и Крещенской бабы, персонажей, связанных с календарной обрядностью. Анализируется мифологическая проза о духах-хозяевах двух природных стихий – леса и воды и некоторые обряды, связанные с ними. Раскрываются народные представления о болезнях (нос леса и нос воды), причины возникновения которых кроются в духовной сфере, в нарушении равновесия между миром человека и иным миром. Уделяется внимание и древнейшим ритуалам исцеления от этих недугов. Широко использованы типологические параллели мифологем, сформировавшихся в традициях других народов. Впервые в научный оборот вводится около четырехсот текстов карельских быличек, хранящихся в архивах ИЯЛИ КарНЦ РАН, с филологическим переводом на русский язык. Работа написана на стыке фольклористики и этнографии с привлечением данных лингвистики и других смежных наук. Книга будет интересна как для представителей многих гуманитарных дисциплин, так и для широкого круга читателей

---

Тогда во все время Святок не всякую работу можно было делать, даже в будние дни, в эти дни две недели нельзя было ни шерсть чесать, ни прясть, так как Крещенская баба во время прядения рвала бы нить. Нельзя было бельё стирать, потому что его ведь надо было бы на прорубь идти полоскать.

ФА. 1312/1. Зап. Конкка У. С. в 1969 г. в г. Петрозаводск от Пертту П. А.

26

– Vierissänkeski se oli semmoni “kresnoi“ aika, jotta ei voinun lampahie keritä, eikä kesrätä eikä kartata, tikuttua voi ta ommella voit.

– Suurie töitä ei voinun tehä?

– Suurie töitä ei voinun kaksi netälie, kahta päiviä vailla se on kaksi netälie Vierissän keski. A niitä, jotta lampahan kericcijät muinein, muinein ne kyllä mainittih, jotta on lampahan kericcijät, käyväh Vierissän kesellä. Nykyjäh en mie tiijä ainakah.

– Miten ne käivät, mitä ne tekivät?

– Näiltä karvallisilta lampahilta keritäh, sitä puaittih aina, että kellä mistä pahoin keritäh, miula ei ni silloin sattun.

– Ken se oli se kericcijä?

– Kukapa sen tietäy. Se ei jätä sihi jalkua eikä kättä

– Miten sen saapi pois liävästä?

– Ka miten mänöy, ka siten hän lähtöy muka pois, meilä niin mainittih.

– Eikös mitä hänellä tehty?

– En mie tiijä, miula ainakaan, mie kyllä olen lammasta pitän tai lehmyä pijin. Ennen miula ei mitä semmosie ollun. A mainittih vain akat, jotta miula tuas oli käynyn lampahien kericcijä. Niin mainittih muinoseh aikah, ei nykyjäh. Totta se sitä myöten heilä oli lammaslykky paha.

– Святки – это такое святое время, что нельзя было овец стричь, ни прясть, ни картать. Вязать можно было и шить.

– Большие дела нельзя было делать?

– Крупные дела нельзя было две недели. Без двух дней две недели Святки длятся. И этого нельзя было, потому что «стригущие» овец, об этом давно вспоминали, что «стригущие» овец ходят в Святки. Теперь я не знаю.

– Зачем они ходят? Что они делают?

– Овец стригут. Так всегда говорили. Что у кого-то и где-то по-плохому постригут. У меня такого не случалось.

– Кто были эти «стригущие»?

– Кто его знает?! Он не оставляет там ни ног, ни рук (т. е. отпечатков, следов – И. Л.).

– Как его можно вывести из хлева?

– Дак как заходит, так и выйдет. У нас так говорили, у нас так говорили.

– Ничего ему не делали?

– Я не знаю. Я овец держала, и корову держала раньше – у меня ничего такого не случалось. Но вспоминали женщины, что вот ко мне тоже приходил «стригущий» овец. Так вспоминали в прежние времена, не сейчас. Видимо, у них не было удачи на содержание овец.

ФА. 2610/32. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1980 г. от Мастинен E. М.

Сюндю

В южнокарельской мифологической традиции святочным персонажем является Сюндю (Syndy).

Syndy – это «мифическое существо, которое, по верованиям, находится на земле от Рождества до Крещения и которое сопричастно к рождественским предсказаниям для „слушающих"»[122]. В том же значении употребляется иногда и слово Suurisynty (букв. «Большое Synty»).

Подробно этимологию слова synty рассмотрела У. С. Конкка в своей монографии, посвященной карельским причитаниям[123]. Обратимся к некоторым ее выводам, которые особенно важны для понимания данного образа. Во-первых, «коренное значение слова synty (syndy, synd) во всех прибалтийско-финских языках „рождение"». Во-вторых, «в карельских и финских заклинаниях этим словом называются мифы о рождении или происхождении явления, предмета, существа». Так П. Виртаранта пишет, что, когда шли слушать Крещенскую бабу, надо было уметь «synti» прочитать[124]. В-третьих, «в южнокарельских диалектах и вепсском языке слово syndy (synd) имеет еще и следующие значения: бог, Христос, иконы, а также время зимних святок». Н. Ф. Лесков также пишет, что, когда он спросил у причитальщицы, кто такие «сувред сюндюд» и «сюндюй-жед», она после долгих раздумий показала на образа. И хотя собиратель делает вывод, что это сами иконы, на наш взгляд, в данном случае носительница традиции имела в виду все-таки Бога-Христа, хотя в значении «иконы» это слово тоже употребляется.

Словарь карельского языка приводит значение этого слова у тверских карел «synnyn vuosi» – это «jumalan vuosi» («год syndy» – это «божий год»): «Joga synnyn vuotta joka jumalan vuosi jiamma heinämiada»[125]. B-четвертых, «M. Хаавио предполагает, что понятия luonto-haltia-synty, выступающие в заклинаниях как синонимы, обозначают духа родового предка, которого колдун призывает на помощь, приступая к заклинанию…» Следует отметить, что у многих народов в обрядности Святок просматриваются пережитки культа умерших. Верили, что в это время «покойники бродят по земле, их подкармливали, обогревали». А. Ф. Некрылова пишет, что в Курской губернии «под Рождество и под Крещение жгут навоз среди двора, чтоб родители на том свете согревались». В Тамбовской и Орловской губернии «в первый день Рождества среди дворов сваливается и зажигается воз соломы, так как умершие в это время встают из могил и приходят греться. Все домашние при этом обряде стоят кругом и в глубоком молчании»[126]. Обычай разжигания так называемого «рождественского полена» присутствует в обрядности практически всех европейских стран. В-пятых, финский языковед Я. Калима, исследовавший этимологию карельского слова syndy, называет это загадочное существо, появляющееся во время Святок, духом-хозяином (haltia)[127]. Косвенным доказательством этого может служить факт, что у русского населения Петрозаводского уезда «цюнда – нечистый дух, вроде домового»[128]. Финский исследователь считает, что карельское syndy – «дух, хозяин» имеет свое соответствие в восточно-славянской мифологии – «род» – название божества древних славян. Русское «род-родители», в свою очередь, восходит к культу умерших родичей. В русских диалектах слово «родители» означает не только отца и мать, но и дедов, прадедов и предков. Общие поминальные дни у русских называются «родительскими субботами». В олонецком говоре русского языка «родительское место» – кладбище. Тверские карелы заимствовали у русских это слово вместе с понятием: родители – умершие родичи. Здесь следует добавить, что и название основного праздника, во время которого карелы поминают своих предков, называется Roadencu (русск. Радоница). При этом карельское название, возможно, заимствовано из русского и соотносимо со словом «радость» и с названием божества Рода. В-шестых, «…syntyset – это умершие родичи и в то же время пространство, которое они населяют, т. е. потусторонний мир»[129]. Именно с культом умерших первопредков, как будет видно позже, наиболее тесно связан святочный образ Сюндю. В качестве седьмого значения можно вспомнить употребление этого слова в составе фразеологического оборота: Synnyn stroastit – возможно, страх, навеянный Syndy или Богом, т. е. огромный, панический страх. «Synnyn sroastin hyvän näin, kai tukat pystöi nostih. Такой сюндю страх испытала, даже волосы дыбом встали»[130].

Здесь можно провести аналогию с русским выражением: «панический страх» или «панический ужас», которое тоже произошло от имени древнегреческого божества Пана. Он родился с ярко выраженными хтоническими чертами: с рогами, раздвоенными копытами, бородой. Даже мать, нимфа Дриона, ужаснулась при виде его. Пан как божество стихийных сил природы наводит на людей беспричинный, так называемый панический страх, особенно во время летнего полудня, когда замирают леса и поля. Предание об умирании Великого Пана иногда трактуется как умирание природы. Этот древний миф об умирании и воскресении природы находит отражение и в образе Сюндю. Раннее христианство причисляло Пана к бесовскому миру, именуя его «бесом полуденным», соблазняющим и пугающим людей[131]. Хотя, конечно, в трактовке с точки зрения христианства «Synnyn stroastit» правильнее было бы перевести: Христовы страсти, т. е. страдания, во время Страстной Седмицы (неделя от Вербного Воскресенья до Пасхи). Но народной этимологии ближе первая версия перевода.

Таким образом, само слово syndy сочетает в себе и древние языческие, и более поздние христианские элементы. То же самое продемонстрирует и дальнейшее исследование образа Сюндю.

На севере Карелии, как было уже сказано выше, время Святок называется Vierissän keski, т. е. Крещенский промежуток. На юге эти двенадцать дней с 7 по 19 января (по новому стилю) носят название Synnyn moan aigu, т. е. Время земли Сюндю (букв.); Время, когда земля принадлежит Сюндю. Это совершенно особые дни. Многие информаторы функционально ставят знак равенства между зимними и летними Святками (Viändöi), хотя святочный дух появляется только зимой.

С одной стороны, это время безудержного языческого разгула, когда веселятся, смеются, ходят ряжеными (южно-кар.: smuutat, сев. – кар.: huhl’akat), самыми различными способами гадают о будущей жизни и поднимают девичью славутность (lembi). В этот временной отрезок любые проказы и хулиганские выходки со стороны молодежи (вплоть до запирания снаружи дверей, раскидывания дровяных поленниц и разрушения баенных каменок) воспринимаются как непременный праздничный атрибут, продуцирующий счастливую и плодотворную жизнь на весь год. «Это время веселья, можно по-всякому веселиться. Бог дал это время… В это время веселись, тебя ругают, никакой беды от этого. Все будет напрасно. Две недели зимой, а летом пять дней… Все Бог разрешает, он для прощения грехов сделал это время» (39). Смывались все грехи в Иорданской проруби (Jordan) в последний святочный день.