Людмила Иванова - Персонажи карельской мифологической прозы. Исследования и тексты быличек, бывальщин, поверий и верований карелов. Часть 1

• Название: Персонажи карельской мифологической прозы. Исследования и тексты быличек, бывальщин, поверий и верований карелов. Часть 1
• Автор: Людмила Иванова
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91244-070-0

Данная книга является первым комплексным научным исследованием в области карельской мифологии. На основе мифологических рассказов и верований, а так же заговоров, эпических песен, паремий и других фольклорных жанров, комплексно представлена картина архаичного мировосприятия карелов. Рассматриваются образы Кегри, Сюндю и Крещенской бабы, персонажей, связанных с календарной обрядностью. Анализируется мифологическая проза о духах-хозяевах двух природных стихий – леса и воды и некоторые обряды, связанные с ними. Раскрываются народные представления о болезнях (нос леса и нос воды), причины возникновения которых кроются в духовной сфере, в нарушении равновесия между миром человека и иным миром. Уделяется внимание и древнейшим ритуалам исцеления от этих недугов. Широко использованы типологические параллели мифологем, сформировавшихся в традициях других народов. Впервые в научный оборот вводится около четырехсот текстов карельских быличек, хранящихся в архивах ИЯЛИ КарНЦ РАН, с филологическим переводом на русский язык. Работа написана на стыке фольклористики и этнографии с привлечением данных лингвистики и других смежных наук. Книга будет интересна как для представителей многих гуманитарных дисциплин, так и для широкого круга читателей

---

Л. Н. Виноградова сообщает еще об одном способе применения обрядового хлеба в Польше и Чехии: «В Краковском воеводстве в течение святок оставляли на столе „житный хлеб“, завернутый в белое полотно, его следовало держать как „еду для новорожденного Иисуса“. По чешским средневековым источникам (XV век), осуждавшим пережитки дохристианских зимних обычаев, узнаем, что в крестьянских домах „большие белые хлебы, калачи лежали с ножом на столах… неблагочестивые оставляют их для божков, приходящих якобы ночью поесть“. Последнее свидетельство очень выразительно: оно сохранило чрезвычайно устойчивое представление о необходимости оставлять на ночь (в определенные календарные сроки и поминальные дни) на столе обрядовую пищу для духов – опекунов дома»[146].

В Закарпатье на Рождество и Новый год пекут особый хлеб крачун. Он является, во-первых, символом семейного богатства и благосостояния хозяина дома, поэтому в середину каравая в соответствии с принципами продуцирующей магии добавляют понемногу от всех продуктов, которые «родит земля»: овес, бобы, капусту, пшеницу, кукурузу. По принципу охранной магии иногда на верхней корке крачуна изображают крест, посередине которого в ямку кладут пшеничные зерна. Именно поэтому, согласно преданию, этот крачун может погубить дьявола. Обладает этот хлеб и целебной силой, кусочек его дают во время болезни и людям, и животным. Украшение крачуна стеблем овса также имеет магическое значение: свойства стебля (красота, плодовитость), до которого дотрагиваются жених и невеста (или просто молодые члены семьи), по закону контакта, должны передаться им. Крачун – сакральный предмет, поэтому по законам подобия и контакта совершается обряд с подкладыванием под него овечьей шерсти того цвета, которую хотят иметь в хозяйстве. С помощью крачуна (как и с карельским хлебцем для Сюндю) осуществляется и обряд гадания: кто выйдет замуж, кто умрет, какой будет урожай[147].

В сопоставительном аспекте очень интересен образ Карачуна в русском фольклоре. В сказочной традиции это предшественник Кащея. Одно из значений слова «карачун» в русском языке «злой дух», «смерть». С. А. Токарев считает, что в сказках Карачун сохраняет «черты олицетворения смерти»[148]. Другие исследователи пишут, что у древних славян это подземный бог, повелевающий морозами[149]. Связывают это слово с Рождеством, Святками, днем зимнего солнцеворота, рождественским хлебом и деревцем[150].

Южнокарельская традиция отличается тем, что вся обрядовая выпечка делается для определенного мифологического существа, появляющегося в эти сакральные святочные дни – для Syndy. Хотя дальнейшее ее применение сходно с другими народами: и скоту, и для хранения с целью дальнейшего ритуально-магического использования, и себе для еды.

Во-первых, в Рождественский сочельник (6 января) перед встречей Сюндю жарят блины (29, 32, 33, 35, 38, 46, 47, 74, 75). У сегодняшних карел они называются synnynkakkarat (блины для Сюндю). Ливвики их называют «synnyn hattarat», т. е. портянки для Сюндю. Пекут их для того, «чтобы у Сюндю руки и ноги не мерзли».

«Раньше говорили: Сюндю приходит в рождественскую субботу рано утром. Хозяйке надо испечь блины для Сюндю. Говорят, он приходит просить у хозяйки блины. Говорит: „Хозяюшка, милая, испеки мне блиночки, во рту тающие, руки греющие“. А в Крещенье уходит обратно, в крещенскую субботу» (33).

«Или в Рождество блины пекли и утром первый блин дают из окна, значит, Бог берет у тебя блин… В окно дает тому, кто на улице, мол, для Сюндю дает блин. Это все мама рассказывала» (29).

«Он когда приходит вначале, тогда надо портянки сделать… Раньше говорили: блины надо испечь, блины. А как уходит Сюндю, тоже пекут, что уходит Сюндю, надо в дорогу портянки испечь…» (32).

«А блины печет, так это вроде когда придет, дак тогда ноги не замерзнут – портянки, портянки для Сюндю» (74).

Все эти объяснения являются поздними, когда смысл древних верований уже забывался. Подтекст, вероятно, можно найти в похоронном обряде. Карелы обували умершего в специально сшитые из холста прямые чулки без пяток[151]. Шерстяные чулки надевать на покойника опасались, чтобы не вызвать падеж овец[152]. Поэтому и для Сюндю, в образе которого сильны элементы культа мертвых, требовалось испечь особую обувку для временной жизни на земле.

Вообще «символика блинов в фольклоре, как и в обрядах, связывает их со смертью и с небом как иным миром»[153], откуда как раз в рождественский сочельник и спускается Сюндю.

Эти блины использовали не только для угощения и обогрева Сюндю, но и для гадания. Прокусывали в первом блине дырки для глаз и рта, выходили на улицу, смотрели в избу и видели, что будет в наступающем году: например, если кто из домашних был без головы, тот умрет (45).

Перед приходом Сюндю еще пекли маленький хлебец (pärpäccyine или synnyn leibäine) из белой или ржаной муки, причем его делали первым из квашни. Хлебец две святочных недели держали в солонке или на своде печи (согласно верованиям карел, место обитания первопредков), потом убирали за иконы, а весной, когда шли сеять зерновые, брали с собой. Летом во время сильных гроз (вместе с пасхальными крестовыми хлебцами) его клали на окно, чтобы Святой Илья-громовержец защитил от молнии.

Иногда хлебец сразу клали на два-три дня к образам, а потом выносили на улицу на снег, где «он куда-то исчезает. Нельзя знать, куда исчезает. А старухи-то знали. Я говорю бабушке: „Съешь ты сама!“ „Я знаю, куда надо положить. Без меня съест!“ – говорит. Значит, съест, придет, возьмет, съест он!» (57). Поразительно, что у рассказчика даже не возникает крамольная мысль, что это может быть не Сюндю, а, например, птица! Этот ритуал кормления также подчеркивает связь святочного образа Сюндю с культом умерших первопредков.

Хлебец использовали и во время гадания. «Мама моя даже пробовала: хлебец Сюндю маленький испечет и потом положит его на сито. И положит – я сама видела, как она делала. И положит тот хлебец на сито, сито перевернет вот так, держит на кончиках пальцев – и хлебец закрутится. Это я видела. А мама скажет: „Великий Сюндю-кормилец, если я умру в этом году, пусть хлебец крутится. А если не умру, пусть хлебец не крутится!“ Он как закрутился! Это я видела!» (35).

В Савинове хлебец Сюндю в качестве оберега брали с собой, когда шли гадать на перекресток: им обводили по солнцу круг над головами слушающих.

Между Рождеством и Крещеньем пекли пироги Сюндю (synnynpiiroa), жареные пироги-сканцы с крупяной начинкой, которые молодежь брала на свои посиделки[154].

Перед уходом Сюндю накануне Крещенья пекут пирожки – «концы носков» для Сюндю.

«А когда уходил, тогда пекли пирожки. Говорили: надо концы носков для Сюндю перед уходом испечь, а то ноги замерзнут, когда уйдет. Пирожки! Они были с пшеном или с горохом, так пирожки делали. Я помню, мама говорила: „Завтра надо для Сюндю концы носков испечь“» (74).

Этот, безусловно, архаичный обычай подчеркивает связь образа Сюндю с культом умерших первопредков. Карелы считали, что покойного следует одевать в светлую одежду: если похоронишь в темной, ему придется ходить неприкаянным, пока она не побелеет. В похоронной обрядности многих народов белый цвет символизировал смерть и ассоциировался с принадлежностью к царству мертвых. Но самое главное, «смертная одежда», т. е. платье, приготовленное для похорон, шилась «одинарной ниткой редкими, как бы наметочными стежками, не делая узелков, отчего шов получался заведомо непрочным»[155]. Карелы так объясняли причину подобного шитья: на том свете одежда быстрее порвется и покойник получит новую[156], которая и будет символизировать его окончательное вступление в царство мертвых. Аналогичные верования были связаны и с обувью: было необходимо в носках обуви сделать дырки, якобы она изношена (ФА 3344/13). Такой же обычай был и у саамов: у покойника отрезали концы носков и пим. В тех случаях, когда северные карелы покойника обували в сапоги или башмаки, из них выдергивали гвозди или отрывали каблуки. В древности карелы обували покойников в поршни из сыромятной кожи или холста, а малолетних детей вообще хоронили без обуви. В этом «можно видеть стремление помочь умершему быстрее сменить „изношенную“ земную обувь на обувь загробного мира»[157].

Карелы-людики в Крещенский Сочельник пекут для Сюндю «сапоги» (sapkat), пирожки с гороховой начинкой (ФА 3712).

Перед Крещеньем карелы также выпекают из теста лестницу, чтобы Сюндю мог снова беспрепятственно подняться в небо. «А когда, в который день подниматься будет, тогда лестницу делали… защипы так делают, хлеб как лестницу. И пирожки пекли, пирожки тоже защипывали, да кладут кое-чего туда: пшено, горох» (34). «Pidäy synnyl porrastu pastoa, Vieristöä vast kokoi. Надо для Сюндю лестницу испечь перед Крещением, пирожок»[158]. Лестница в народных верованиях обычно символизирует переход из одного мира в другой, «это медиативное пространство, где возможна встреча человека с мифологическим существом»[159]. В карельских причитаниях встречается постоянное упоминание о медных или золотых «ступенечках», приготовленных предками-syndyset, по которым покойник спускается в Туонелу, в мир мертвых[160].