Ярослав Полуэктов - За гвоздями в Европу

• Название: За гвоздями в Европу
• Автор: Ярослав Полуэктов
• Жанр: Русское современное

Отправляя ретро-опус в печать, автор называет его «хрестоматией по графомании», то есть наглядным примером того, как не надо писать. Пара едких прескриптумов к произведению сочинены именно по этому поводу. Если искать аналогии в сфере музыки, то текст напоминает какофонию. «Приличные» литературные фрагменты соседствуют с вульгарной канцелярщиной. Приятным контрастом на фоне лукавого «хождения» выглядят живейшие диалоги персонажей. Искренностью и «гипернастоящестью» пронизана атмосфера.

---

– А у нас, так больше, исторически по чаю—с. Послушайте, коллега, – тут же замяв неприятный разговор о деньгах, продолжил Антоша Чехонте, – для надежного здоровья русского языка мы с вами…

– Об этом мы в другом месте поговорим, – грубовато, словно завуч в кабинетной учительской, перебивает Чен, и тут же меняет тон, скрашивая вырвавшуюся фразу: «Не возражаете, надеюсь? Могу подбросить Вас до Парижа с Полутуземской оказией. А? Хотите?»

– Как? Ого! Подумаю уж, коли предлагаете такое. Дайте чуток времени. Так—так. Интересненькое на горизонте дельце. И что же это за туземская такая хитрая оказия? Через Океанию в Париж вознамерились? – скрючил улыбку Антоша, маскируя исключительный заинтерес.

– В Париж, в Париж, в карете, да—с! В современной карете, под бензин, с четырьмя приводами, триста лошадей. Именно в Париж. Ну и ещё попутно в несколько стран. За гвоздями едем, вернее, один знакомый чувак едет. Так—то вот! Там, кроме вас будет ещё четверо, но место всё равно есть. Для Вас спрессуются. Или Вас спрессуют в толщину книжицы. Правда есть и другие желающие.., но из уважения к тебе, к Вам—с, простите… Там рассудительный человек нужен. Судья. Во—первых, трезвый ум, во—вторых, знаток, щупальщик вроде Вас. Подумайте, поразмышляйте, времени у Вас на раздумья ровно три месяца. Это до фига. Да! Именно до—фи—га! Очень разнообразился словарь за последние полтораста лет. Это выражение может Вам не знакомо, но очень точный момент. Хлестко и коротко. Вот так—то. Не то, что Ваши «дас—с, да вас ист дас». ЗаYбли—с, ё—пэ—рэ—сэ—тэс! Эти «эс» сильно удлиняют текст. У нас принято изъясняться короче: век информации, скоростей, понимаешь.

– Любопытно, да… выражения эти, скорость жизни иная. И гвозди мне бы лишние тоже не помешали. Прямо за гвоздями? Странная цель. В России нынче нет гвоздей?

– Таких нет! – подтвердил Пушкин, будто знал о гвоздях всё, и отвлекшись от ухаживания за Лефтинкими ручками. – Кованых да ржавых сейчас не выпускают. Разве что для разных буржуазных причуд красят под ржавчину. Даже краску такую специальную придумали, которая железо ест.

– Коррозионный раствор, – говорит умнющий Чен Джу.

– А есть ещё синие гвозди. – Это умничает Пушкин.

– А покрасил их кто? – спросила Лефтина.

– Из золота они, – коротко бросил всезнайка Пушкин. И сморкнулся.

– Интересненько, – продолжила Алефтина, – кому нужно голубое золото? Желтое—то оно красивше будет… А так и не понять.

– Алефтина, не встревай, а! – буркнул Чен, – не хватало ещё, чтобы про наши гвозди в том веке знали.

Никто не понял про связь гвоздей и синего золота. Ну и слава богу.

– Как—то даже не задумывался, хоть и ездил на бричках неоднократно… – сказал задумчиво Чехов. – Судьей? …Не пробовал этой профессии, я всё как—то больше по диагностике, по журналистике могу, пишу помаленьку разное… Читает народец крамолу. Удивительный у нас читатель: зубы ему лечить некогда, в дырки вставляет сигареты, чтоб красоту с пользой совместить, в эмаль всверливает бриллианты, а…, кстати, у вас тут есть пианино или флейта?

Чего хотел Чехов от пианино никто не понял, тем более слушать его неизвестные музыкальные произведения. Может хотел сыграть романтический текст на клавишах водопроводных струй и опередить нового Блока?

– Думайте, да, – перебивает Чехова Чен Джу. – Пианины тут никакой нет и за ним не пошлем, а мое слово – цемент высшей марки. Но, вот, извините, я возвращаю нас к нашим баранам, дас—с. Вот как же так получается, уважаемый Антон Павлович? Дорогой! Я прямой человек, я ценю ваше и своё время и, уважая Вас, юлить и подмыливать не буду: вы, черт побери, даете пятьдесят пять процентов под доверие, приносите какие—то результаты анализа. Про свою мочу и её обильное истечение я знаю лучше вашего, простите за резкость. Я просил совершенно другого. Заберите пробирку с собой: зачем вы её вообще с собой носите? Коллекцию составляете от знаменитых людей? Я ещё не знаменит и не знаю, буду ли когда—нибудь знаменитым и любимым. (Любимов, листнув страницу, улыбнулся) Да уж. И поискал в портфеле пистолет. Пистолет нашелся в боковом кармашке среди мокрых салфеток с пьянки месячной давности. Он слегка пованивал краснопротухшей икрой, и, вдобавок, оказался незаряженным. – Та—ак! Куда же я пули дел? Последнюю потратил на… Ах, забыл. Ну как же! А предпоследнюю? А, у меня же счет за расстреляные зеркала в Ермоловке не оплачен…

Чен слегка призадумался: «Или выкиньте её. Лефтина, возьмите, пожалуйста, у Антона Павловича пробирку, выкиньте её нахрен, только не разбейте. Ещё духа Хоттабыча нам не хватало. Так и кондиционер сгорит. Ну, так, сударь, мне нужен диагноз, понимаете. Бу—маж—ка такая. С печатью. Именно с печатью, а не рецептик с каракулями. Где она?»

Чехов задумался, понурил голову, снял, протер и вновь нацепил пенсне. – Нету бумажки, кончились все, разбираюсь пока. Вспомогните с целлюлозой!

– Лефтина, выдайте господину Чехову пачку бумаги.

– А?

– Белоснежку ему, говорю, дайте!

– Это дело тонкое, – продолжил Чехов, не особенно обратив внимание на презент, но, тем не менее, засунув пачку в потертый саквояж и звучно щелкнув никелем замка. – Ну, как бы это Вам ловчее пояснить… с бухты—барахты тут…

– Вот сами же сознаетесь. Вы великий специалист, гений, – продолжает философствовать Чен Джу. – Не будучи мальчиком, простачком, понимаете, о чем речь. …И я ещё, зная сам – кто я есть, не имея бумажки с печаткой, буду выпрашивать у вас остаток Вашего долга передо мной …в сорок пять страниц всего? На колени встать? Простите, но это, сударь, невозможное дело—с. Ептыть, да я от рожденья классикс с тремя «с» в конце. Это добавляет вкуса—с. А с Вами относительно «с» вполне согласен и для того времени тоже. Все добавляют «с». Во все времена. Только в наше время с ироний, а Вы – с наивной честностию. Я это разумом и чувством, понимаете, испытываю. Но я по ходу дела добавляю новаций. В этом разница. Обрезаю слишком уж старорежимные лишки. Жеманные они. Убавляют мужество. Время новое, понимаете? Все солдаты жизни. Скорострелы. Любовь нынче не в почете…

– Да уж! Это зря…

Всё, как в сценарии Ревизора: «Зря, зря».

– Хвалят вот этого гражданина, – тут Чен показывает на Пушкина, – Белинский, вот, в него втюрен. А «эс» вы сами не смогли упразднить. Так время, батенька, само много чего упразднило, а чего добавило, то никому у ваших не снилось даже. Скоро живем, торопимся. Отсюда вся дурь, матёрщина, говно. Ценности нынче другие. И продукт жинедеятельности тоже другой.

– Ох, ты! – удивляется Пушкин, сам в юности – изрядный шутник, – и чем же народонаселение нынче, извиняюсь, срет? Чем дышит в современной унитазной уборной? И почто упразднили схождение во двор? Там как—то и мечтается даже лучше, во время живого процесса—то.

– Я добавляю специи такие. Я возвращаюсь к литературе. Не к туалетной вони, хотя вопрос, конечно, интересный. …Вовсе не такой уж юродивый. Я добавляю «дурки». Злые смешинки такие. Для ощущения. Не для потрафки публике, себе, от души и для души. Мир не стоит на месте. – Разгорячился Чен Джу жутко. И готов Чехова скушать. – А вы мне вдвоем пишетесь тут… За набросок просите зарплату, это что, Ъ, за дела? Не успеваете – пишите ночью. Я эскизик и без вашего смогу накидать… Мне расторгнуть с вами договор….как… ну, понимаете ли, как в снег накропить.

Понимает Антон Павлович, и соглашается с ним Пушкин, что, не умея поссать вот так запросто в снег, он не смог бы пробиться в этой долбаной и бандитской стране; и в это время слишком много нахлебников, издателей—шкуродеров, писателишек разных, засасывающих в себя иную альтернативную литературу как засасывает продукты деятельности человека бездонный канализационный прибор. Слово специальное придумали для оправдания: «альтернативная литература», блинЪ…, ну и что это за явление такое?

– Всё, что необыкновенное, то и есть альтернативное. Поперечное то есть. Несоглашательское с запахом ёрничанья. «Бег» в стихах. Баловство и онон букв с отсутствием здравого смысла… и вообще без всякого смысла, – вдруг выпалила Алефтина будто из автомата совсем несвойственное всем крашенным в белокурое.

– Молчи уж, – осаживает её Чен. – Не пристало стенографисткам о высоком ононе рассуждать. Подрасти ещё надо умом и гражданской позицией.

– В эту, как три буквы войдут, сразу всё забывает. Шалава с лицом праведницы.

Обиделась Лефтина. Как кошка затаила злобу на время. Стала сравнивать три буквы Чехова с окружающим алфавитом. Весь алфавит оказался мелок по сравнению с тремя буквами признанного писателя.

Приподнимает себя выше всего вишневого садика и шире всемирных татарских хлябей самовосхваленец Чен Джу. – Если что, то, звиняйте, ради бога, но мне ваших сорока пяти не надо, честно. Да и эти начальные… хотите сразу верну? – говорит он весьма нелицеприятную вещь великому классику Антону Павловичу.