Геннадий Хабаров - Исповедь ветерана

• Название: Исповедь ветерана
• Автор: Геннадий Хабаров
• Жанр: Публицистика

Книга возникла в процессе 60-летней трудовой деятельности и 55-летних выступлений в СМИ. Работа проводилась на фоне безразличия и безответственности кабинетчиков всех рангов науки «диссертабельных диссертаций».

---

Дети войны

Детские годы моего поколения совпали с началом войны в Финляндии, а затем и Великой Отечественной войны. Уже в 1939 году семьи моих товарищей стали получали «похоронки» на отцов. Где покоятся два моих дяди, их дети так и не узнали.

Большая часть учебных заведений была передана госпиталям; семьи, эвакуированные из Ленинграда и других городов, офицеров тоже было необходимо где-то расселять. Число жителей в городе Череповце увеличилось в пять раз, наша школа часто переезжала с места на место, а мы занимались в две смены.

Мы, ребятишки, узнали, что в наших местах формируется группа подпольщиков, которым выдали огнестрельное оружие; эта информация выглядела тем более правдоподобной, что в лесу мы обнаружили срубы из сосновых брёвен – оборонительные сооружения. Каждый из нас всерьёз готовился партизанить. Правда, у меня развилась стойкая аллергия на холод, были обморожения рук и щёк, а ещё – гастрит, диатез и другие болячки военного времени, требовавшие «тепличного» существования. Мои товарищи умирали от дистрофии, инфекционных болезней; да и из тех, кто всё же успел повзрослеть, многие преждевременно ушли в мир иной.

В читальном зале городской библиотеки было тепло, светло, чисто и уютно, но мы наладили собственный книгообмен. Художественную литературу читали при свете коптилки, а после коллективно до хрипоты обсуждали прочитанное.

А на уроках шёл обмен патронами, фонариками и батарейками к ним. Хвастались друг перед другом финскими ножами… В школу ходили, но не учились: до того ли было! Последствия такого отношения к учёбе долго потом «аукались».

После просмотра кинофильма «Тимур и его команда» кое-кому показалась романтичной мнимая свобода безнадзорной ватаги Мишки Квакина. Решили и мы попытать счастья: сговорившись, залезли в чужой огород, поели ещё зелёных ягод смородины, надёргали хвостиков моркови, с которыми и устроились в сарае. Но наслаждались недолго. Заслышав шаги хозяина, я через лаз выпустил товарищей, а сам попал под град кулаков взрослого парня. Было обидно, стыдно и больно. Но я не знал, что главный позор ещё впереди: мать в моём присутствии объявила бабушке Наде, что её внук стал воришкой. А сосед-допризывник, как только собиралась компания сверстников, развлекал всех свежим анекдотом: «Генка-то у нас агрономом заделался – вместе с товарищами у В. целую грядку моркови «прополол»!» Надо признать, это у него выходило преуморительно, но мне-то каково было?!

Шестой класс пришлось оставить из-за открывшегося туберкулёза. Лечился в деревне Веретья – воздухом, молоком и трудом. Утром, стукнув в окошко, бригадир давал наряд: пасти скот, рубить хворост, возить снопы с зерном, заготовлять берёзовые веники. После коллективной работы товарищи угощали жмыхом, печёной картошкой, толчёным с солью зелёным луком, в который мы макали кусочки хлеба из зерновых отходов. Варили уху, купались в реке Кошта.

Добрая память осталась у меня о моих юных «наставниках» из многодетных семей – Куньтюковых, Прониных и других. Помню, как мой сельский сверстник Николай Пронин предложил прокатиться на необъезженной лошадке из соседнего хозяйства. В то время для городского мальчишки было пределом мечтаний прогалопировать на костлявом «скакуне». Коля был старше, умней, и не доверять его опытности у меня не было причины. Верёвку товарищ приспособил под недоуздок, влез на лошадиную спину сам, а я пристроился сзади. Кобылка рванула, что называется, с места в карьер. «Пассажир» потерял равновесие, потащив за собой и седока. Плюхнувшись наземь, я пребольно ударился о какой-то пенёк и, корчась, уполз в кусты. Привёл меня в чувство вопль: «Городовой убился!!!» Тогда, превозмогая боль, я явился перед народом, стараясь не выдать гримасой последствий недолгой скачки и неудачного приземления. Главное – чтобы тётя ничего не узнала.

Мой друг Иван Виноградов тоже надолго запомнил своё общение с конём «военного экстерьера». Нет, он не упал с лихого скакуна, зато в кровь стёр кожу на «пятой точке опоры». А после щедро смазал рану кремом «Мимоза» – не подозревая, конечно, что это средство от веснушек…

«Всё для фронта, всё для победы!» – этот лозунг и в самом деле был главным в те годы. Он звучал более чем объективно даже для тех, кто пережил войну в глубоком тылу. Семья моей старшей тетушки Татьяны Серышевой, проживавшая в деревне Рогач, питалась «хлебом» из мха с добавлением ячменя, размолотого на ручной мельнице. От таких харчей умер мой дядя Фёдор. Троих сыновей тётя отправила работать на железную дорогу, младший из них в семнадцать лет погиб под колёсами поезда. Многие мои сверстники, оставив школу, пошли трудиться. Тем, кто работал на заводе, ещё повезло: почти все они позже стали «тружениками тыла», получили кое-какие льготы. Но иначе было с теми, кто в возрасте десяти-двенадцати лет пахал, не разгибая спины, в колхозе. Один мой знакомый, окончив в 1941 году первый класс, вместо учёбы стал пастушком, затем механизатором, но трудовой стаж «пошёл» только с 1958 года. Человек не стал ни «тружеником тыла», ни ветераном труда, зато «заработал» первую группу инвалидности. И таких случаев очень много…

В первый год военного лихолетья простая картошка была для нас мечтой, как яйцо от курицы со свободного выгула. Будучи старшим в женской семье, я взял на себя обязанности по выращиванию «второго хлеба». Пришлось перекопать улицу под грядки, оставив колею для проезда телег. Для очага, на котором мы готовили пищу, таскал щепки и кору деревьев с территории бывшего лесопильного завода. Зимою дров требовалось много, и это тоже была моя обязанность: с лодки подцеплял багром так называемые топляки (затонувшие брёвна) и вытягивал их со дна Шексны на берег.

С Иваном Виноградовым, ставшим другом на всю жизнь, я познакомился при первой «тихой охоте» за грибами в семилетнем возрасте. Когда остался старшим «мужчинкой» в доме, моей задачей стало и обеспечение семьи грибами. На «грибные» рейды, длившиеся по 12-14 часов, часто уходили без еды. Однажды группа моих одноклассников заблудилась в лесу, одного паренька после нашли мёртвым…

Горожане «прочёсывали» лес шеренгами. Нужно было набрать целую корзинку грибов, годных не только для немедленного поедания, но также для сушки и соления. Бывали у нас исключительно «грибные» дни: грибной суп, картошка с солёными грибами, запеканка из грибов. Памятен случай, когда на мамин день рождения я принёс белых грибов, почистил, вымыл, порезал – словом, матери оставалось лишь приготовить запеканку. Но оказалось, что вместе с боровиками я переработал и ядовитый гриб, в итоге наша семья лишилась праздничного угощения.

Перед Новым годом отправлялся за реку Шексну за ёлкой. К любимому зимнему празднику обязательно готовили концерт, ребятня получала пакетики с конфетами-подушечками и ржаными пряниками домашнего производства. Всё как в детском саду! Зелёную красавицу, успевшую порадовать мою семью, я затем переносил в соседний дом, где не было своих «мужиков», от них – дальше, и так пока не осыпались иголки. Главное в «сценарии» торжества оставалось неизменным: было весело!

Школе, обогревавшейся печками, помогал пилить дрова, а дома не только пилил их вместе с матерью, но колол и укладывал в поленницы. Для уборки школьных помещений заготавливал берёзовые веники. Между прочим, именно тогда я и научился вязать веники прутиками.

Наша мама была народным политинформатором: пересказывала солдаткам и пенсионеркам, стоящим с вечера за хлебом, сводки Совинформбюро, услышанные по радио. Когда у неё обострился туберкулёз, мы купили козу и завели кроликов, хотя бабушка Груша держала корову. Молоко она продавала на рынке по четыре рубля за литр, а сено покупала по 40 рублей за пуд. На стойловый период требовалось 200 пудов или три тонны сена. Летом корову гоняли через весь город на пустое городское пастбище за реку Ягорбу, а вечером, после того как пройдёт поезд дальнего следования, отправлялись встречать животину. Случалось, бурёнки попадали под железнодорожные составы. Альтернативой был колхозный выгон в пяти километрах от дома, плюс прогулка по вытоптанному пастбищу. Это обязывало подкармливать корову крапивой и другими сорняками с огородов горожан, рассчитываясь опять-таки молоком. За выпас животного на колхозной территории полагалось платить. Так что молочными продуктами мы не были избалованы. Однажды мать наказала мне купить к Пасхе сметаны на рынке, а я задание не выполнил, сославшись на дороговизну продукта. «Я что, на пирог рубли буду намазывать?!» – последовала материнская отповедь.

Зимой для хозяйственных надобностей я использовал деревянные санки, в которые запрягал немецкую овчарку Эльзу. На собаке отвозил сестёр в детский сад и привозил обратно, доставлял по 60 литров воды от колонки или с реки, мешки опилок с пилорамы (причём на мешке восседал ещё и сам). Ездил за боенскими отходами на колхозное поле. Умное животное помнило все маршруты.