Мишель Деза - Стихи и интервью

• Название: Стихи и интервью
• Автор: Мишель Деза
• Жанр: Публицистика
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-98604-442-2

Сейчас мне 75 и душа, предчувствуя растворение во времени, пытается сделать порядок и накрыть стол до прихода Гостьи. Всю жизнь я писал математические статьи и книги; с 1973, на английском языке, так как эмигрировал (из Москвы в Париж). Пять из этих книг переведены на русский язык. Но в этой книжке собрана только моя ненаука на русском, т.е. стихи и интервью русско-эмигрантской прессе. Стихи я писал в 1959-1962, просто для себя, и бросил. В 1983 в Париже, под тёплым давлением «Синтаксиса» (Афоня), издал у них сборник «59–62». А в 2013–2014-м опубликовал «73–76» (так как частью по записям тех перво-эмигрантских лет) в «Новой Юности», и затем совсем новые поэмы «Путями времени» и «Brevitas» в «Семь иcкусств».

Интервью были (в 1991, 1995–96, 2001 и 2008–09 годах) замечательным людям: писателям Саше Гольдштейну и Ире Солганик, критику Лиле Панн и издателю Ире Врубель-Голубкиной.

[b]Мишель Деза, Париж, 2014[/b]

---

Париж, 1970-е

Путями времени

Непрерывно ли, конечно ли, реально ли Время
(Смолин против Эйнштейна-Таггарта)?
Кучка физиков допускает его неединственность.
Ощутить, в дрожи пальцев,
непомерность Времени:
от трути-искорки до цикла Брамы
через 30 порядков,
от иокто- до иотта-секунды,
через все 48 порядков.
Прошлое сомнительно,
а уж будущее – так и подавно.
Это историки, осквернители могил во Времени,
не боятся осознать непознаваемость прошлого
и придумывают, каждый свое,
возможное прошлое.
А будущее просто не обязано случиться,
как и волновая функция
может не разродиться в факт.

* * *

Время, космическое и квантовое,
могут быть иными измерениями
чем привычная Амазонка
нашего Времени.
Там позволены и роятся
обнажённые сингулярности,
обратимость, допланковость
и сверхсветовые судороги.

* * *

Признание душевладельцами
рабов, женщин и «всех людей»
ещё свежо и утрясается.
Последуют психо-особенные,
дети, близнецы-паразиты, эректусы,
братские млекопитающие,
вороно-попугаи и восьмирукие.
ООН увязнет в конфликтах —
осьминого-кашалотском
и свино-человечьем.
Но способность различать
увеличится не намного и
обыватель мало изменится
в федерациях важных видов.
И опять космически малая
горстка организмов
несётся в комете Времени.

* * *

Встреча с внеземной волей
возможна в оставшиеся нам
10 – 5000 тысячелетий.
Уже засветились визгом
доцифровых ТВ, радио, радаров.
Но не следует ждать
ни врагов, ни друзей,
ни общих интересов, ни понимания.
Мы, наверно, несъедобны
И игрушки наши не нужны.

* * *

Знания и человечество растут,
но люди деградируют в среднем
и мозг уменьшается.
Естественный отбор прекращён
демократией медицины и размножения.
Индивидуальность отомрёт за ненужностью,
но и центробежность растёт —
и генетически, и в Интернете —
движемся к нациям-ульям.

* * *

Нужность и сложность эмоций
убывает с эволюцией человека.
Недра подсознаний скудеют:
культура выгребла главное.
Неизвестные нам эмоции
остались лишь у животных.
Серый Алекс, Канзи, Коко
всего лишь людоподобны.
Пусть наши Колумбы ищут
пряности и причины жить
в океанах страстей животных.

* * *

Вижу тебя, следующий гоминид,
Комочек думающей воды,
Откопавший мой частичный череп.
Этот эпизод – музейной костью —
не задержит геологию Времени,
медленный взрыв моего «я» —
разложение, расширение,
растворение, испарение —
по распаду протонов,
к Тепловой Смерти.

* * *

Умирать…
Глагол несовершенный, не завершённый:
ведь субъективно смерти нет.
Умирать: соскользни моя нацепочка,
колечко-шатунок
с иглы/оси Времени, с Экскалибур-размерности,
воткнутой в спайку
пространственных измерений.
И все-таки умирать. Слететь с великой Иглы
стружкой-изморозью, жужжанием замирающего
волчка.

Лена и Дина

Оставив след, может,
только в облаках виртуальности,
дойти в свободе и дисциплине мысли
до уровня их слияния,
и просто чистить пёрышки,
как моя Белоснежка-какаду,
что прожила разве первый
из положенных ей 80 лет?

* * *

За щелчком личной смерти, неизбежны и
смерть народа, человечества, Земли, Солнца.
Земная жизнь не продержится и миллиарда лет.
Ну, ещё миллиард-другой уйдут на микробов
в глубине коры или стратосферы.
Однако, трогательно верится
в ловкое бессмертие человечества,
хотя 5 миллионов лет – нам красная цена.
Люди даже верят в бессмертие
их народов-государств; ведь существуют ещё
старейшие: Иран, Вьетнам, Израиль, Шри-Ланка.
Размножаются беззаботно и раковые клетки
Генриетты Лакс, умершей в 1951.
Не умирают сами и медузы Турритопсис дорнии,
а молодеют снова после каждой женитьбы.
Да и каждый, внуками, публикациями ли
оттягивает смерть памяти о нём.
Но есть и очарование Смертью,
как её средневековые пляски,
Бон Одори, Седьмая печать,
как умиротворение Околосмертья
по рассказам возвращенцев.
А, может, просто стокгольмский синдром,
последняя хитрость мозга?

* * *

Значение жизни:
не отвлекаться от целей,
уважать свои секунды
и не бояться смерти,
последнего приключения.

* * *

Пафос романтической старости:
не ждать ликвидаторов Времени
за баррикадой обугленных смыслов —
грудами взглядов, привычек, вещей.
А выпить это как цикуту:
моя девочка-каравелла,
уплывающая в Ночь,
в мою маленькую бесконечность,
под серым знаменем старости,
за золотом невозвращения.

* * *

Нормопаты бегут по узкому косогору
между обрывами Аутизма и Шизофрении,
между избытками локальности и глобальности,
между не понимать других и понимать их неверно,
между нехваткой и избытком магического,
между слепотой к метафорам и синестезией,
между слишком и недостаточно плотным миром.
Не стоит селиться надолго в садах безумия,
но обе крайности нужны при добыче знания.
Парить в психозе невесомости над Океаном,
заметить малое-дрожащее-незавершённое,
воткнуться метеором в плотную глубину,
до аутистического экстаза Встречи
и разрядиться пружиной назад,
но с тушкой свежего знания.

* * *

Знание причиняет боль:
ящерка нового видения юркнет по дюнам мозга,
хрустнет старая, взвизгнет новая нейронная связь.
Знание – горькое похмелье, вызов и тревога —
только утяжеляет ношу памяти,
ведь невозможно забывать сознательно.

* * *

Вера может зачаровать тело:
стигматы пяти Святых Ран
(Святого Запаха, без инфекции),
смерть от проклятия шаманом,
плацебо, ноцебо, рэйки.
Но так же действуют и знания:
обучение тормозит старение.
Знания и вера различаются
только по стилю их добычи.
Мозг использует оба эликсира.

* * *

Будда учил свободе
как альтернативе знанию.
Он отказался ответить
на 14 «бесполезных» вопросов:
вечна ли, конечна ли вселенная,
едина ли душа с телом и т. п.
Да, знания – это расширять себя,
зависеть от мира, наркотик,
неутолимая жажда,
прыгать из одной догмы/клетки
в другую, прочнее и больше.

* * *

Подходящей дозировкой
любое действие превратимо в наркотик.
Подходящим действием
любой объект превратим в идола.
Так мы лепим себе скафандр выживания,
проход через невыносимость реальности.
Обшивка, как стенки термитника,
из засохших выделений сознания.
Научный метод: начать с наркотика ясности,
сотворив идола из объективности опыта,
а затем страдать при сдвиге парадигм —
потере герметичности, хрусте скорлупы,
гибели уверенностей, расширении личности.
Но это быть отцом, а не жертвой страдания.

* * *

Опьянённые ясностью,
прожигаем дыры в своём небосводе
зеркальцем самосознания.
Но похмельем являются страх,
предательство памяти, потеря пластичности.

* * *

Яркость, ширина и пластичность сознания
мельчают, иссыхают с возрастом.
«Взрослые» тупеют душой,
скучно-двоичны: дичь или хищник.
Я успел отшатнуться от пропасти зрелости,
отлетел птицей-подростком:
неуверенность и любопытство.

* * *

В мои 20–25 лет,
когда полагалось взрослеть
(т. е. отрезать язык подсознанию),
мы договорились:
Сознание сдалось, стало
шестёркой подсознания,
его двойником-подделкой
во внешнем мире.
Подсознание остепенилось (?)
хранит мне здоровье,
мир и сладость
«всё позволено» на свободе.

* * *

Наделение явлений смыслами
создало пространство мемов —
значений, идей, символов
и цепную реакцию обобщения.
Как и живое, мемы размножаются,
ноосфера непрерывно удваивается.
Смысл изменяет живое,
как и оно меняет планету.
Смыслы будущего покинут нас
в процессе роста абстракции.

* * *

Гибриды ощущений и понятий —
метафоры, юмор, парадоксы —
учат сознание летать.
Смешивание противоречий
уведёт его всё дальше:
от динозавра к птице,
от человека к его Наследнику,
пределу расширений логики,
владельцу всех парадоксов.

* * *

Не культура породила иронию
и юмор, абсурд, метафоры.
Наши восприятия не точны,
а проходят цензуру Целого:
сознание выбирает «полезное»
из реальности и подсознания.
Деконструкция уже в ощущениях,
в колосках-ошибках восприятия.
Ошибки можно использовать,
пахать мозг парадоксами
как размножение яиц курами.

* * *

Организм наблюдает только полезное
для остатка времени жить.
Насекомые не нуждаются в боли:
поедаемый кузнечик продолжает есть.
Боль у кальмара только глобальна:
её точечность бесполезна.
А боль человека – свеча во тьме —
можно, нужно зализывать.

* * *

Созерцание грозного —
огня, водопада, пропасти —
было уже Поэзией,
до рождения смыслов и Бога.
Наука не исключает священное,
а нежно облагораживает его:
из суеверия в романтику точности,
обновляя поколения значений,
поднимая ставки в игре выживания.

* * *

Когда первый поэт, в глубине веков,
прохрипел первую фразу,
это было «убирайся, чужак»,
подкреплённое жестом и позой.
Первыми поэмами были ругательства —
носители первых сюжета и стиля.

* * *

Ненависть к чужаку,
мэтэку, гайдзиню, лаоваю
обобщает страх патогенов.
Но только умножая на идеал —
чистоты и первородства —
выводят крепчайшие сорта:
на еврея, цыгана, рохинджа.
«Спасай Россию, Словакию, Мьянму!»
Поёт душа погромщика.

* * *

Сардины, увидев хищника,
спаиваются так, что стая хрустит
когда он откусывает ломоть.
Не идеалы спаивают группы,
а общий страх и ненависть.
Идеалы вторичны: по отрицанию
деталей понимания Ужаса —
единого, неделимого, доназываемого.
В ненависти мы все монотеисты.
Не идеалами различаются идеологии,
а тем что нужно ненавидеть.

* * *

Любовь – безумие вдвоём:

Конец ознакомительного фрагмента.