Александр Образцов - Учитель поэзии (сборник)

• Название: Учитель поэзии (сборник)
• Автор: Александр Образцов
• Жанр: Русское современное

«Когда я встречаю ее на лестнице, она останавливается и с непонятной улыбкой смотрит на меня. Это не улыбка, а ожидание. И я говорю:

– Здравствуйте, Анна Федоровна.

– Здравствуй, Саша, – отвечает она. Я бегу дальше, по привычке пожалев ее про себя. Я привык жалеть старых людей, но делаю это так, что они не замечают. Пусть не замечают, пусть живут как живут. Из моей жалости пальто не сошьешь. Из жалости не сошьешь даже хорошую улыбку…»

---

Ветошкин никогда еще не чувствовал себя в такой форме. То, что форму не надо было поддерживать, раскрепостило его, тело стало гибким, упругим и послушно взрывалось на удар или бросок за мячом. Брат снова выглядел школьником, который не пропускал ни одной игры Ветошкина, и, хотя поклонение было теперь тайным (внешне брат стал грубоват), Ветошкину оно льстило.

Брат спал вместе с Ветошкиным в радиорубке и каждый вечер информировал его о том, как к нему клеится студентка, вожатая шестого отряда. Ветошкин слушал его молча, иногда хмыкал, затем начинал хохотать. Брат вскакивал и колотил его подушкой. Эти вечерние потасовки стали почти привычны, но как-то брат вернулся в первом часу, молча, серьезно расстелил постель и улегся так же солидно. Ветошкин читал. Брат искоса посмотрел на него и кашлянул.

– А она ничего спереди, мягкая, – сказал он.

Ветошкин молчал.

– Комаров только много, – продолжал брат.

– Я тебе сейчас физию разрисую, – ровно сказал Ветошкин.

Он встал. Брат приподнялся на локте.

– Да ты что, Вить, – растерянно сказал он. – Это я так, трепался…

– А-а, так, – сказал Ветошкин и ударил кулаком по спинке кровати.

Они помолчали.

– Слышь, Вить, чего это ты завелся? – спросил брат.

– Сам не знаю, – сказал Ветошкин. – От вранья твоего, наверно.

– А я не врал, – тихо сказал брат. – Так и было…

– Если и не врал, то все равно нельзя болтать.

– Вить, а ты бы меня избил?

– Не знаю. Раз бы ударил, это точно.

– Из-за нее не стоило бы, Вить.

– И из-за нее стоило бы.

– Для воспитания?

– Нет, – сказал Ветошкин, помолчав. – Для профилактики.

– Еще один классный игрок, – встретили Ветошкина на первой тренировке. – Коллектив растет.

– Ну-ну-ну-ну, – сказал Аркадий Андреевич, – не подкусывать. А что бы коллектив вырос и в переносном смысле, нужно работать, работать и работать!

– В переносном смысле? – спросил кто-то.

– В самом прямом. Виктор вам покажет, как это делается.

– Виктор – это победа, – вяло заметил Проценко.

Они с Ветошкиным вместе играли когда-то «по юношам». Команда сдержанно захохотала.

– Хорошо, ребятки, – сказал Аркадий Андреевич. – Юмор – это хорошо. Без юмора жить трудно.

– Особенно нам, – все тем же безразличным голосом сказал Проценко.

– Ну, хватит! – не сдержался Аркадий Андреевич. – Развели тут демагогию! Посидели в первой группе, и будет. Задача-минимум на сезон – выиграть город.

– Как бы это лучше сделать, – сказал Проценко.

– На зубах, – неожиданно сказал Ветошкин.

– На зубах мы не умеем. Что-то даже и не слыхали. Может, научишь?

– А это просто, – сказал Ветошкин. – Когда душа уходит в пятки, зажми ее в зубах и не пускай.

– Ну, хорошо, – Проценко бросил мяч в сетку и поймал его с отскока.

– Вы с Андреичем хотите чего-то там доказать. Это понятно. Вот мы вы игрываем город. Ветошкин возвращается к мастерам. Андреич спасает репутацию. А мы? А мы остаемся при своих.

– Ты что говоришь? – тихо сказал Аркадий Андреевич. – Это я спасаю репутацию? Я?? Я тридцать лет в волейболе. Тренировал и чемпионов, и сборную. Я передал команду своему ученику и пришел сюда, чтобы помочь вам! А ты мне говоришь – репутацию… Моя репутация всегда при мне, и ее не надо спасать.

После тренировки Аркадий Андреевич сказал:

– Виктор, останься, пожалуйста.

Проценко хмыкнул, проходя мимо них в раздевалку. Ветошкин посмотрел ему вслед и подумал: если он заиграет, то и остальные заведутся. Проценко со спины походил на пожилого бухгалтера, измученного геморроем. Длинные руки висели где-то впереди, ноги ступали в линию носками вовнутрь… Он и в игре оставался внешне разболтанным, но смотреть на него было сплошное удовольствие. Болельщики его любили. Его почему-то прозвали Тарантасом. В игре все части его тела двигались отдельно, не зависимо друг от друга, и казалось, что по площадке летают ноги, руки, сутулое туловище, и только узкое лицо, невозмутимое и угрюмое, как у хорошего клоуна, будто противоречило самой идее движения.

– Да, – сказал Аркадий Андреевич, глядя ему вслед, – кусачий. А ты знаешь, Проценко-то прав. Выкинули меня из команды. А теперь вот хочу доказать что-то. Как думаешь, получится?

– Не знаю, – сказал Ветошкин. – Я в такой форме никогда не был.

– Я вижу. Может, ты зря ушел? Валька тебя поймет. У него глаз, знаешь, какой?

– Хочу попробовать снова. Вы брата возьмете? Он здесь не задержится.

– Видел его. Серьезный парнишка. Ты на меня не в обиде?

– За что?

– За то, что на скамейке держал?

– Я сам виноват.

В ноябре заканчивалось первенство города. В этом году его проводили в один круг. И к последней игре обе команды Ветошкина, прежняя и нынешняя, подошли ровно, не проиграв ни одной партии. Ветошкин играл с наслаждением, все у него получалось: и блок, и нападение с углов, и подача. Когда-то у него была сильная боковая подача, но затем он ее потерял, Аркадий Андреевич заставил переучиваться, и вот теперь он снова подавал так, и подавал нацеленно и мощно. Команда за три месяца подтянулась, определился основной состав, и брат в нем закрепился. Но главным было то, что заиграл Проценко. Он по-прежнему чудил, играл на публику, безостановочно бубнил что-то себе под нос, комментируя встречу. Раньше он играл углового нападающего и сам себя называл блуждающим форвардом. Но в команде не было классного разводящего, и Аркадий Андреевич уговорами и лестью добился своего – Проценко попробовал, и по лучилось настолько удачно, что тренер заявил во всеуслышанье: «После Мондзолевского я не видел такой разводки». Это было слишком. Проценко сказал со вздохом: «Тартарен из Тарантаса». Прозвище прижилось. Аркадий Андреевич жаловался Ветошкину: «Виктор, хоть ты скажи этой язве, чтобы не разлагал команду! Какой я, к черту, Тартарен? А кто он такой был?» Ветошкину стало неловко, и он кое-как вывернулся: «Один француз, литературный герой. Он все преувеличивал». – «Хм, француз, – помрачнел тренер. – Не знаю, как с вами работать. На пенсию пора. У меня сроду кличек не было». Но он был отходчив и через минуту зычным, армейским голосом кричал: «Уснули, уснули! А ну-ка, ребятки, в двустороннюю!..»

– А тебе очень нужно, чтобы я была? – спросила Галя.

– Да… Это будет игра… не просто игра. Я уверен, ты полюбишь ее. Конечно, со стороны смешно – любить игру в мячик. Но ведь она такая же работа, как и все остальные. Ею живут. Ты не знаешь, какое счастье – победа.

– Это у тебя детское.

– Может быть. Но разве это плохо?

– Не плохо. Для тебя. Но представь, тебя спрашивают: «Чем вы занимаетесь?» А ты отвечаешь: «Я спортсмен». Витя, прошу тебя, не относись к этому так серьезно! Ведь ты умный, способный, трудолюбивый, я люблю тебя, но если смотреть шире?

– Значит, не придешь.

– Ты не хочешь меня понять.

– Я слушаю.

– Людям от спорта нужно только здоровье, пойми. Они хотят дольше жить. А такой спорт, как у тебя, это же цирк. Те же трюки, прыжки. И голый азарт. В цирке хотя бы весело, удивительно, загадочно, а у вас?..

Ветошкин молчал.

– Я приду, если ты хочешь.

– Ладно. До вечера.

Ну, Ветошкин, – сказал Проценко, – если мы им сегодня не вмажем, я мяч проглочу.

– Глотай сразу, – сказал Ветошкин.

– Ты что, серьезно?

– Вполне.

– Здра-асте! Лидер наделал в штаны. А мне кто заплатит за три месяца? Я, Ветошкин, тоже серьезно. Если сейчас не выиграем, брошу все к черту, пропади он пропадом, этот мячик. Ни одного сна приличного – каждую ночь проигрываю, бью в сетку, не достаю. Курить бросил, понимаешь? А ты – глотай сразу. Тартарен ничего не говорил?

– Нет.

– Они с нами первым составом играют, понял? У Крюкова сейчас мандраж. Вот выиграем, подойду к нему и скажу: «Валя Крюков, ты чемпион мира, ты у японцев выигрывал, у поляков и бразильцев, а я спорт смен-перворазрядник, дай мне автограф». Даст?

– Даст по шее.

– А я на это и рассчитываю.

– Слушай, у тебя никогда не было такого ощущения, что ты занимаешься ерундой?

– Какой ерундой?

– А вот играешь в волейбол.

– Лично я?

– Нет, вообще.

– Было. Всю жизнь. Кроме трех последних месяцев.

– Это пройдет.

– Ветошкин, ты лучше не выходи сегодня, скройся.

– Иди ты… Гуляй.

Мастера разминались. На них были красные рубашки со шнуровкой. Они купили их в прошлом году в Чехословакии. Крюков в синем костюме с медными пуговицами сидел в первом ряду близких трибун и серьезно следил за разминкой. Он еле заметно кивнул в ответ на «здрасте» Ветошкину, и тот смешался. Взвинченное, злое состояние, когда он мрачно, исступленно представлял, как один вытянет всю игру (он так ярко видел свой одинокий, мстительный триумф), – это состояние после разговора с Галей сменилось вялостью и безразличием. Он разминался в паре с Проценко. Проценко также был зол, но зол, так сказать, неугасимо. Это уже не по ходило на разминку. Проценко, как боксер, осыпал его сериями. Он старался попасть в Ветошкина, и точно, когда Ветошкин обернулся (его поз вала пришедшая Галя), сильнейший мяч угодил ему в грудь. Он пошатнулся. «Ты!» – с ненавистью крикнул Ветошкин. «Проснулся?» – спросил Проценко. Он улыбался. У Ветошкина тряслись руки от бешенства. У него не было врагов, но сейчас он ненавидел слепо, до желания избить ногами… Теперь Проценко играл в защите, и Ветошкин бил сильно, целил в голову, но Проценко мягко возвращал все мячи, он был неуязвим. Аркадий Андреевич давно следил за ними и, подойдя, одобрительно крикнул: «Вот так, вот так!..» – и Ветошкину захотелось попасть в него.