Александр Образцов - Учитель поэзии (сборник)

• Название: Учитель поэзии (сборник)
• Автор: Александр Образцов
• Жанр: Русское современное

«Когда я встречаю ее на лестнице, она останавливается и с непонятной улыбкой смотрит на меня. Это не улыбка, а ожидание. И я говорю:

– Здравствуйте, Анна Федоровна.

– Здравствуй, Саша, – отвечает она. Я бегу дальше, по привычке пожалев ее про себя. Я привык жалеть старых людей, но делаю это так, что они не замечают. Пусть не замечают, пусть живут как живут. Из моей жалости пальто не сошьешь. Из жалости не сошьешь даже хорошую улыбку…»

---

– Не знаю, – сказал Лев Алексеевич, помолчав. – Откуда мне знать. Я их сорок лет… в упор не видел.

– Заедем? – спросила жена.

Всегда она соглашалась заранее. Такая у нее была тактика. Если они вместе проходили мимо ресторана, она тут же говорила: «Зайдем?» И ему, конечно, этот ресторан становился безразличен. Вот и сейчас она хочет отвадить его от поездки. Она ждет, что он будет говорить о жаре, о том, что времени нет. Ждет, что он сам откажется. А может, она действительно для него старается? Двадцать с лишним лет прожили вместе, а никак ее не раскусить. И ведь проверял не раз – и в рестораны заходил, и по незнакомым компаниям таскал. Все проверки выдержала. А знает же, знает, вычислила, что так ей выгоднее. Лев Алексеевич чувствовал это, а доказать не мог. И это его бесило и придавало интерес к семейной жизни.

– Поехали, – сказал он.

– Будем билеты сдавать? – деловито сказала жена.

– Не надо. Сделаем остановку в Тихорецке.

– Хорошо, – согласилась жена.

Лев Алексеевич внимательно посмотрел на нее.

– Не хочешь ехать? – спросил он.

– Что значит – не хочешь? Надо, – ответила она.

– Если не хочешь, не поедем, – сказал он.

– Мы же решили.

– Это я решил. А ты сама хочешь ехать?

– Но мы же решили!

Она смотрела ему прямо в глаза.

– Хорошо, – сказал он и не удержался: – Смотри, без нытья.

– Разве я когда-нибудь ною?

– Вот и подозрительно, что не ноешь.

Жена пожала плечами и ничего не ответила.

В станицу они приехали ночью. Вокзал был новый. И он, и маленькая площадь с крытым павильоном на автобусной остановке были чужими. Вот только пирамидальные тополя что-то напоминали Льву Алексеевичу. Когда же он отошел от вокзала метров на двести, то остановился и принюхался. Знакомый сладкий запах также вспомнился. Пахло степью, какими-то травами, чем еще? Запах взволновал его.

«А что? – подумал он. – Может, живы».

До этой минуты он не верил во встречу.

Было два часа ночи. Лев Алексеевич вернулся на вокзал. Жена сидела на скамье, положив голову на свернутый плащ.

– Нет такси? – спросила она, не открывая глаз.

– Какое тут такси? Свет только на центральной улице… Это у них «порядки» называются, – вдруг вспомнил Лев Алексеевич.

– Да уж, порядки.

– Улицы у них называются «порядками». Или не улицы, а кварталы. Не помню… А ты знаешь, здесь они долго живут. Лет до девяноста.

– На фруктах.

– Вот. Еще вспомнил – жердёла. Это абрикос. Муляка. Это… тина, что ли?

Жена промолчала.

– Что, Лида, тяжело? – спросил Лев Алексеевич. Он растрогался от воспоминаний и пристально посмотрел в ее лицо.

– Нет, ничего, – она открыла глаза. – Ты и адреса не знаешь?

– Недалеко от рынка. Между мостом и рынком. Там такая низинка, в луже утки плавали и горячая-горячая пыль на дороге… между пальцев обволакивала…

– Что ты ей скажешь?

– Ей?.. Нет, Лида, одинокие старики друг без друга не живут…

Лев Алексеевич встал и глубоко вздохнул.

– Что же это мы так все растеряли? – сказал он. – В пятьдесят лет начинаешь родственников искать… А в газетах? «Ищу брата. В сорок первом получили последнее письмо». Понимаешь? Почему никто не напишет «ищу брата с сорок первого года»?.. Закопошились.

– Перед концом света.

– Конец света уже был, Лидок, – Лев Алексеевич сел. – А может, последняя репетиция. Достань-ка арбуз.

Они съели целый арбуз. Потом Лев Алексеевич снова дышал запахом степи. Он стоял за переездом, закрыв глаза, и дышал, но на этот раз ничего не вспоминалось. Лев Алексеевич представил себя со стороны, плюнул и решил спать.

Он несколько раз просыпался. На жесткой скамье отнимались то рука, то нога, а под утро затекла шея, и он с страхом почувствовал себя обезглавленным. И еще он понял, что никому все это не нужно – ни ему, ни старикам, если они живы, ни тем более жене. Блажь какая-то, глупость. Через три дня на завод, в цех – вот это нужно, это его жизнь. А то, что прошло, то отвалилось. Что он скажет старикам? «Здравствуйте, я – Лева». – «Какой Лева?» – «Сын вашей дочери, Анны». – «Ани? Это какой же сын…» – и начнутся выяснения, потом вздохи, слезы, какие-то старые, плохо мытые тарелки возникнут, спать положат на кисло пахнущем, сыром матраце, заявятся родственники со всей станицы, будут приглядываться, перешептываться, уезжать придется тоже с нервами, уже навсегда… Нет.

Лев Алексеевич посмотрел на жену. Вот кто измучился, вот перед кем он виноват.

– Ничего, Лида, считай, что была нелетная погода. Сейчас поедем дальше.

– Как дальше? – не поняла она.

– А так. Закомпостируем билеты и поедем. Зря я это затеял.

– Почему зря? Не зря, – сказала она, помолчав. – Вот я всю ночь не спала, все думала – ты ведь совсем один всю жизнь. Поэтому и к своей семье не привык.

– Я? – возмутился Лев Алексеевич. – К семье? К пацанам? Да ты…

– Да не про то я… Как-то ты… не прирос. Ходишь вокруг, смотришь, а войти не можешь.

– О-о! – пророкотал Лев Алексеевич и встал. – О-о! Бунт на корабле!

– Ты ведь знаешь, я никогда не бунтую. Но для тебя что цех, что дом – одно и то же. Ты и там и там начальник.

– Вот что, Лидия, ты хотя и педагог, а дура! Тьфу!

Лев Алексеевич вышел из вокзала, сердито огляделся. Асфальт, почти засыпанный пылью с обочин, был в выбоинах, трещинах. Автобусный павильон перемазан грязью, краской, надписями. Даже тополя напоминали фикусы в затрапезной столовой, белые от пыли. Ехал старик на велосипеде, с каким-то веником на багажнике. У павильона толпились тетки в платочках на брови и в сапогах. И болела шея.

– Поехали, – бросил он жене, вернувшись.

– Поезд через три часа, – сказала она, как ни в чем не бывало.

– Ты… извини, – сказал Лев Алексеевич, не глядя на нее.

– Может быть, пока… на рынок сходим?

– Давай, – согласился он.

«Нет, – подумал Лев Алексеевич, шагая следом за ней, – все-таки она рыбина, ох и рыбина!»

Но было приятно, что эта умная, непонятно для него думающая женщина – его жена.

Они не стали дожидаться автобуса и побрели вдоль садов, непривычно частых домов к центру. Иногда останавливались, спрашивали дорогу к рынку. Им отвечали по-деревенски обстоятельно, чисто по-русски. Его это удивляло.

– Перевелись казаки, – сказал он. – Я один только и остался. «Ка-аким ты был, таким остался…» – негромко затянул он. – Да вот эта старушка, – показал он в глубь двора за серым низким забором, где старушка в зеленой кофте, наклонившись над корытом, выливала туда из ведра пойло, а утки вытягивали шеи, били крыльями, неуклюже топтались вокруг, крякая и поднимая пыль…

– Бабушка, – сказал Лев Алексеевич и заплакал.

Волейбол

В своей команде Ветошкин давно сидел в запасе. И данных у него особых не было. Рост сто восемьдесят пять и в защите не очень цепок. Просто удивительно, как он держался еще в этой классной команде. Может быть, потому, что был очень деликатен со всеми и умел слушать с пони мающей улыбкой.

Тренером все эти годы был Аркадий Андреевич. Пока команда выигрывала, он почти суеверно сохранял старые порядки. Ветошкину шел двадцать шестой год, когда игра перестала клеиться. Команда вначале отскочила на восьмое место, затем еще ниже, и Аркадий Андреевич ушел. Тренером назначили недавнего лидера команды, с блеском закончившего карьеру, Валентина Крюкова. Крюков был в курсе всех навороченных Аркадием Андреевичем дел и очень не одобрял талисманоманию старого тренера. Ветошкин считал себя талисманом и поэтому, несмотря на теплые, приятельские отношения с Крюковым, думал о себе в прошедшем времени.

И он решил поговорить с новым тренером начистоту. Он ждал его после тренировки, стоя в вестибюле, и смотрел, как струи дождя бегут по стеклу прозрачной стены. Он думал о том, что это будет тяжелый разговор и его надо смягчить, чтобы все получилось не как разрыв, а как, скажем, расставание близких людей на перроне. С командой его связывали не только совместные годы жизни, победы, поражения, теплота отношений, а и другое. Он был гурманом волейбола. В самой его крови было это: тренировки, запах пота, звуки ударов по мячу, строгая четкость площадки и сетки, соревнования, напряженное равновесие счета, душ и автобус после игры. Со своей скамейки он смотрел на игру, как бы зная ходы вперед. Но он не считал это своим достоинством, потому что был не зритель, а игрок, хотя и запасной. К тому же, когда его выпускали со вторым составом, он начисто забывал всю свою скамеечную мудрость и играл, если и надежно, но как-то пресно.

Голос Крюкова заставил обернуться.

– Ты что, меня ждешь или девушку?

– Да, – ответил Ветошкин и, замявшись, добавил: – Вас.

– Официоз оставим на потом. Сейчас мы приятели. Пошли, что ли?

Они вышли под дождь и побежали к Крюковскому «Москвичу». Захлопнув дверцу, тренер значительно сказал:

– Давно собирался с тобой поговорить.

– Я вот затем и остался… – поспешил Ветошкин со своей теорией расставания.