Александр Образцов - Учитель поэзии (сборник)

• Название: Учитель поэзии (сборник)
• Автор: Александр Образцов
• Жанр: Русское современное

«Когда я встречаю ее на лестнице, она останавливается и с непонятной улыбкой смотрит на меня. Это не улыбка, а ожидание. И я говорю:

– Здравствуйте, Анна Федоровна.

– Здравствуй, Саша, – отвечает она. Я бегу дальше, по привычке пожалев ее про себя. Я привык жалеть старых людей, но делаю это так, что они не замечают. Пусть не замечают, пусть живут как живут. Из моей жалости пальто не сошьешь. Из жалости не сошьешь даже хорошую улыбку…»

---

Память о войне говорила в нем и в остальном народе. Потому, видимо, и выстояли против мирового империализма.

А Аня стояла на виадуке, смотрела на сплошные горящие под солнцем потоки рельс и была счастлива. Ее родина соединялась на виадуке с большой Родиной, сшившей себя по живому крепчайшей сталью. И даже сын Кирилл, который был кособок и странен, работал здесь механиком и удачно женился. У него родилась дочь! Невестку Светлану Аня полюбила за ее несчастья: она ценила сейчас Кирилла и боялась даже мысленно отлепиться от него.

А Ленинград Аня не вспоминала. Ну его. Сон кромешный.

Балерина рассказ легкоатлета

Когда я был третьим в Европе, в «Спорте» появилось три строки. Ник то не говорил, что я чего-то добился. Никто не писал, что Весельев бежал, превозмогая боль в бедре, что он вел мудрую тактическую борьбу. Наоборот. Говорили, что порочная тактика выжидания и на этот раз не принесла плодов. У всех свежи были воспоминания о Балерине.

Если бы дистанция была в загоне лет пять, как сейчас, тогда раскопали бы, что в детстве я был малокровным, на стадион попал случайно и упорный труд увенчался успехом. А так твою фамилию знают только чокнутые. В прошлом году сидел я в шашлычной и разговорился с одним таким. Он мой юношеский результат помнил. Это когда я полторы секунды у Балерины выиграл. Соревнования были ведомственные, поздней осенью. И Балерина был в зените. После этого я у него не выигрывал. Даже когда он начал закатываться. А тогда я его сделал по всем статьям. За двести метров до финиша я его начал доставать. Он был еще свежий как огурчик. И когда я его обходил на повороте, он еще ничего не понимал. Такое у него обиженное лицо было. Как я бежал! Как будто крылышки на ногах вы росли. Если было когда-то счастье от бега, то тогда.

Вообще, мне кажется, только средневии понимают по-настоящему, что такое бег. В спринте разве его ощутишь? Давай-давай! Или на десятке? Плюс две, минус пять – сплошная арифметика. А восемьсот? Тебя проносит вираж налегке, а впереди еще шестьсот метров, есть где поработать головой, послушать, как дышат, посмотреть, кто чего стоит. И вот за двести метров до финиша кто-то взрывается. Все пасут друг друга, но это всегда внезапно. Вдруг кто-то большими, парящими такими шагами начинает обходить! Тебя так и подмывает рвануться вслед, но ты еще не готов, и вот в эти полсекунды ты должен перестроиться.

Не перестроился – каюк. Он сразу делает тебе десять метров, и как ты ни дергайся, как ни выкладывайся, ни на сантиметр к нему не подберешься. Я часто думал – почему так? Ведь он уже не видит тебя. Здесь все дело в психологии. Существует разрыв, который можно ликвидировать – три, пять, семь метров – когда как, а потом вдруг наступает предел, который ты умом понять не можешь, но чувствуешь безошибочно…

Тогда я подловил Балерину, и он не собрался. Я пришел свежий и еще полкруга проскочил по инерции, а он повалился в траву и минут десять лежал. Не любил он проигрывать и не умел. Поэтому быстро сошел. Здесь ведь тоже умение нужно – проиграть. Скажем, упустил ты беглеца, или сил маловато. Нужно забыть про него, отключиться и работать с остальной группой. Ведь и для зрителей этот беглец уже не так интересен, если преимущество явное. И их внимание переключается на группу. Вот здесь-то красиво накатить на финиш – большое искусство. Быть первым среди прочих. А Балерина так этого и не понял.

Он закатился быстро, в один сезон. Поначалу он просто надорвался, так мне кажется. Был какой-то матч календарный, ежегодный, с дружественной страной. Друзья-соперники, как говорится. А соперников ему там как раз и не предвиделось. И случилось то же, что со мной. Но если проиграть мне было не престижно – так, помарка гения, – то здесь было другое. Матч был принципиальный: прошлогодний неожиданно проиграли, и надо было выигрывать во что бы то ни стало. Так нас и ориентировали. Все было подсчитано и решено. Только победа. И от нас ждали двух первых мест. Хотя бы первого и третьего.

И вот этот молодой заяц (потом он, кстати, тоже не блистал: ка кое-то клеймо ставил Балерина – тот, кто побеждал его, большего уже не добивался), и этот заяц, повторяю, рванулся метров за триста, на противоположной сотке. Вслед за ним рванул их первый номер. И как-то сразу ушли они метров на пятнадцать. Я-то тогда уже смирился с тем, что я второй, я не думал на дорожке, за меня думал Балерина. Я и представить себе не мог, что он способен упустить кого бы то ни было. И бежал я за ним как привязанный, смотрел на его худые, знакомые ноги. А те, двое, после того как мы прибавили, вдруг начали рвать победу друг у друга. Видимо, свои счеты были. И так их это увлекло, что и Балерина был не в силах вмешаться. Мне кажется, они забыли в это время о Балерине. Если бы помнили, то не выиграли бы. По себе знаю. Сколько раз я так вот уходил от него, но как будто гипнотизировал он меня, дыхание разлаживалось, и сидела одна только мысль в мозгу: все равно достанет. И доставал. Легко так доставал, с усмешечкой, а на финише поднимал руку, сжатую в кулак, – его фирменный жест. Но тут ему не пришлось ее поднимать. Те двое на всех парусах прошли вираж и пошли рядом, не уступая друг другу. Никогда еще Балерина так не спуртовал. Если бы заметили это, если бы сказали «молодец», просто кивнули бы одобряюще, – он, может быть, выправился бы. Как он летел! Еще за тридцать метров до финиша он не верил, что проиграет. А когда понял, то у него судорога по лицу пробежала (как раз он дернул в это время головой, как будто влетел лбом в какую-то другую среду) и он начал надрываться. Он решил вы играть не интуицией, а головой. Он, видимо, сказал себе, как говорят герои паршивых репортажей: ты должен выиграть! А может, он просто на читался этих репортажей, не знаю. И на тридцати метрах он себя угро бил. Он вдруг встал. Метров за десять он втянул голову в плечи, молотил руками по воздуху, ногами по земле, и я начал его доставать. Я понял, что выиграю у него, через четыре года поражений! И что за сила меня остановила? Я не мог оторвать взгляда от него, от того, как он агонизировал, только пены на губах не было, как он ломал себя и курочил. Так мы и пришли через одну десятую. Он упал на дорожку. Те двое побежали дальше, а я вернулся, помог ему переползти на газон. Лежит он на спине, глаза открыты, и ничего в них нет, пусто.

В раздевалке нас навестил руководитель, и первыми его словами были: «Что же ты?! Ну что же ты?! Как ты мог?! Ты же совсем не готов?!»

И тут Балерина спокойным голосом послал его подальше. Врагов у него не было, хотя он был грубоват, а с нами, со статистами, и вообще не церемонился. Но он не был хамом, и ему прощали. Его, может быть, даже любили за эту грубость. Не знаю, как это объяснить. Но никто не обижался, если он, например, на сборах появлялся позже и занимал место, которое ему нравилось, хотя бы там уже кто-то был. В общении с такими людьми есть, видимо, подсознательная вера в то, что они делают все правильно, что так и надо поступать ему, небывалому, уникальному, суперзвезде. Но руководителей даже и он еще никуда не посылал. Может, по водов не было.

Когда на человека что-то валится, то валится не в одиночку. Есть какое-то сцепление несчастий, которое до поры до времени ждет каждого, чтобы рухнуть. Так и с Балериной. Умей он проигрывать, затаился бы, окреп, не стартовал месяц-полтора. А он на каком-то совещании снова вспылил, и извиняться не стал, а, вспылив, заявил, что один приносит очков больше, чем союзная республика, что никогда не был так готов, как сейчас, перед Олимпиадой, и, хотя не любит хвастать, а две медали привезет, и самой высокой пробы. Словом, пришлось руководителю обиду проглотить, а если вспомнить, что было дальше, то не отмщенной она не осталась.

Балерина и не восстановился-то толком, а уже добился того, чтобы попасть в единственном числе на небольшой, но представительный турнир за границу. За границу он ездил часто, и его там любили. Любили то, как он побеждал, из-за спин, вначале ковыряясь где-то в конце цепочки, а потом вдруг начиная обходить одного за другим. Особенно любил он этот трюк на полуторке. Там-то он растягивал удовольствие на весь последний круг. Причем на вираже обходил парочку отставших, а на противоположной прямой, где его было видно всем, разделывался с остальными.

И на этой-то разлюбезной своей полуторке он и решил реабилитироваться. Причем так, как не делал этого никогда прежде. Во всяком случае, с таким составом. Он сразу ушел в отрыв, и на шестистах метрах имел метров тридцать просвета. Шел явно на результат, на нокаут. Если бы ему удалось тогда выиграть, то написали бы «неожиданный тактический удар». А это был не удар, а гонор. Если ты действительно силен, то ты не задумываешься над тем, как выигрывать. Ты выигрываешь так, как тебе удобно. Если же начинаются поиски каких-то ударов, то твоя песня спета. Так и там. Компания собралась небольшая, но сильная. На предпоследней прямой они его съели. Сойди он в это время, схватись за бок, за ногу и сойди, – но нет. Он снова курочил себя и ломал, и был третьим, что в его положении уже был подвиг, но впервые в заметке о нем появился предлог «но».