Игорь Кокарев - Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество

• Название: Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество
• Автор: Игорь Кокарев
• Жанр: Русское современное

Эта книга писалась долго. Почти всю жизнь. А жизнь началась со времен хрущевской оттепели, активная, нестандартная. Такой же оказалась она и в застойные годы загнивания «зрелого социализма», когда, казалось, и пальцем шевельнуть было нельзя. Оказывается, можно было. А в 90-е все и началось. По-настоящему. И не в бизнесе и политике, а в недрах гражданского общества. История, полная драматизма, не о «лихих», а прекрасных, великих 90-х. Читайте: здесь говорят правду!

---

А что значит, потеряешься? Все в копилку. Кто знает, когда пригодится. Сказал же Чурбанов: проверь, на что способен. В тот день, сходя по трапу «Башкирии» на берег, я проверял. Я хотел строить новую жизнь. Эй, голубые города! Я здесь, Родина! Я здесь.

От рейсов тех дальних на огромном танкере, от бескрайней сини океанов на всю жизнь в памяти этот томительный дух вечного бродяжничества, вдали от городской суеты и пыли, от человечества, от его забот – только приятное ощущение свежести обветренного и всегда загорелого тела, открытого океанским ветрам. И подрагивающая от работающих дизелей теплая палуба под ногами. Надо иметь особый характер, чтобы принять эту судьбу. Еще долго буду вскакивать с кровати к четырем часам ночи и искать в темноте ногами расшнурованные грубые ботинки.

Летел в Алма – Ату, мял в кармане командировочное удостоверение ЦК ВЛКСМ и переживал вину перед ними, морскими бродягами и трудягами, перед Санькой Палыгой, лучшим нападающим училища, которому в первый же день работы отрежет ноги и руку прямо в родном порту заблудившийся в темноте маневровый паровоз. Санька героически перенесет десятки тяжелейших операций в Москве и вернется в Одессу работать инженером – конструктором на берегу. Откажется калекой даже увидеть свою любовь, ночи проводившую под окнами его палаты. Будет воспитывать дочь от встреченной в больнице подруги, танцевать на протезах на товарищеских вечерниках. Дочь потом выйдет замуж и уедет с мужем в Америку, когда откроются границы и уже не будет в живых ее героического и доброго батьки.

В шторм под Ждановом перевернется баржа с агломератом температурой в 900 градусов, и сварится в том кипящем соленом котле Виталий Лабунский на глазах плачущего от беспомощности сокурсника, тянувшего эту проклятую старую баржу на буксире. Рванет паровой котел на стоянке в Риге, и погибнет наш Рыжий – вахтенный механик Мухин, один в ту ночь дежуривший на новом, плохо отлаженном судне. От качки в Атлантике сползет с решеток крышка вспомогательного дизеля, снятая талями на время ремонта, и прихлопнет свесившегося в цилиндр ремонтного механика. Голова его выкатится из нижнего люка цилиндра к ногам вахтенного моториста. Еще одна жертва моря вернется домой после восьмимесячного отсутствия, узнает от добрых людей про измену любимой жены и повесится в ванной на ремне от брюк. Попелюх, потеряв аппетит и сон от тоски в многомесячных переходах в океане, сиганет душной тропической ночью с борта на корм акулам. Команда хватится его только утром. Да где искать в бесконечных просторах?

Петр Иванкин, два метра ростом и центнер веса, добродушный Петя, об которого, споткнувшись, перевернулся однажды «Запорожец» на глазах у всех роты, станет у себя на Дону народным лекарем. Будет лечить детишек от заикания своим долгим и добрым взглядом, и слава о его лечебном гипнозе соберет к нему толпы страждущих, как к костоправу Касьяну под Полтавой…

Да не сможет и он помочь Бобу Ляшенко с женой Аллой, у которых родится немой и слепой сыночек с заросшим родничком. Одиннадцать лет своей жизни отдадут вечному младенцу Боря и Алла, белошвейка на фабрике имени Жанны Лябурб. Потом, когда не станет любимого дитяти, пойдут с тяпками и лопатами по хуторам и церквам, зарабатывая на хлеб и собирая по крупицам в степях и лиманах одесщины кривые корешки, лечебные травы, диковинные забытые цветы с достающими до самого сердца запахами. А на Сахалине будет трудиться водолазом их радость, старший сын Валька, расти внуки.

– Смотри, все брошено: и дома и профилакторий, и виноградники. Бери-не хочу, – махнув в сторону высыхающего Березанского лимана, скажет мне Алла, когда я уже в перестроечные времена приеду с семьей в эти степи к старому товарищу. Строгим голосом с непередаваемыми одесскими шуточками будет она давать уроки жизни моей юной жене и моим малышам, впервые попавшим из далекой, уже иностранной Москвы в настоящую деревню. Мы будем говорить с ней за жизнь.

Борис и Алла Ляшенки на своем хуторе. Однокурсник, друг. 40 лет спустя

– Стране надо выдохнуть наше поколение. И не вспухай до того, не нервничай. Все так и будет, и лиманы не чищенные заиливаться, и абрикоса не убранная на землю сыпаться, и пьянь остатки по дворам подворовывать. А полынь – то какая, понюхай, подыши!

Олег Рындин – качок и сачок, живший в училище по принципу «не высовывайся!», отсидится в своем забытом богом Бердянске. Придет время – откроет семейный бизнес, диспетчерскую компанию на троих – себя, жену и сына, и будет на трех языках по электронной почте управлять из уютного офиса своим небольшим флотом, снующим по всему миру с такой нагрузкой, какой и не снилась диспетчерам Черноморского пароходства. И будет наслаждаться жизнью на Средней Косе, на собственной яхте.

Витя Корненко, уйдя на пенсию, станет православным писателем Виктором Корном. Усмотрев в расстреле царской семьи в Екатеринбурге ритуальное убийство, всемирный заговор евреев, займется Виктор собственным расследованием. Заклинило его на этом открытии, три книги уже издал. Написал и большую поэму о Наполеоне на острове Елена. Мы с ним рассоримся, когда в России начнется антиукраинская и антиамериканская истерия, случится захват Крыма и чудовищная та война…

Володя Шевяков, доктор наук и профессор, проработав на кафедре родного ОВИМУ все эти долгие годы, а, значит, без малого сорок лет, наоборот, не выдержит выкрутасы новой жизни, оставит все, забросит свой баян, на котором, бывало, играл под Новый Год на паперти у Оперного театра, и уедет под Волгоград в деревню Фролово школьным учителем. Выброшенные до срока с работы, устроятся в самостийной уже Украине мореходы высшей квалификации кочегарами в котельные одесских санаториев. А утонченный Виктор Бородин, гордый солист училищной самодеятельности с лучшим в те годы тенором на Украине, не примет эту жизнь и умрет от разрыва сердца прямо в одном из кабинетов новых начальников, распродающих пароходство по суденышку. Якобы за долги, якобы за несоответствие регистру, якобы по остаточной стоимости…

Простите меня, мореходы. И пусть услышит меня Саня Палыга, бросивший мне когда – то в кубрике:

– Что ты все других цитируешь? Ты свое придумай, тогда и выступай!

Я придумаю, Санёк. Дай срок. Я обязательно придумаю!

Глава 3. Mon amoir, Каратау. Нам песня строить и жить…

Под дудочку неотразимого политического соблазнителя Вадима Чурбанова, приславшего мне тот самый номер «Комсомольской правды», я отказался от судьбы морского бродяги и начал все заново. В трудовой книжке появится запись: «Отозван в распоряжение ЦК ВЛКСМ».

Москва! Живу в гостинице «Юность», готовлю с Чурбановым культурный компонент ударной комсомольской стройки в Каратау, Южный Казахстан. А оно им надо? Подобный вопрос у меня не возникал. И не мог возникнуть. Какие голубые города будущего без библиотек, кинотеатров, музыкальных школ, спортзалов, плавательных бассейнов, молодежных клубов, театров и театральных студий, без художественной самодеятельности? Там твое место, парень. Если не трус. Кто трус? Я? Да я… Да голубые ж города… Да я ж мечтал!…

А Вадим качал головой и подначивал:

– Давай, давай, проверь себя, моряк дальнего плавания.

Несколько месяцев спустя с удостоверением уполномоченного ЦК комсомольской стройки я лечу в рабочий поселок Чулактау, недавно переименованный в город Каратау. Здесь с 1946 года согласно Генплану строился и недостроился комбинат химических удобрений. Только в 60-х Хрущев назвал фосфоритоносный бассейн в Джамбульской области «жемчужиной сельского хозяйства» и затеял новое строительство и шахт и горнообогатительного комбината. Стройка торжественно была объявлена всесоюзной и комсомольской. И население поселка сразу выросло до шести тысяч.

Каратау с воздуха открывается мне сначала красной от мака степью, потом небольшим озером и, наконец, несколькими выжженными солнцем улицами, застроенными казенными пятиэтажками. Ни единого деревца. В центре городской площади – каменная коробка. Это клуб «Горняк», культурный, так сказать, центр. Ну, что ж, вот я и здесь. Одержимый идеей строить сияющее будущее в одном отдельно взятом месте среди глухой казахской степи. Каратау, mon amoir! Так я думал, глядя на красные маки до горизонта. А что конкретно делать, еще не знал.

У Горкома партии. Только что прибыл в долгосрочную командировку

Пока звал за собой из Одессы поэтов, художников, друзей, гордо называя нас всех культуртрегерами, несущими прекрасное, доброе, вечное. Без чего зачем нам эти фосфориты? Леня Мак откликнулся, но просвистел мимо, на конезавод. Решил объезжать скакунов вместо того, чтобы облагораживать людей поэзией. Двое художников из круга тех самых, за которых я когда-то в одесском Горкоме схлопотал выговор, тоже откликнулись. Даже долетели до Москвы, получили командировки ЦК ВЛКСМ и в последний момент слиняли с командировочными в неизвестном направлении. Вадим хотел объявить всесоюзный розыск, да я отговорил: что с них взять? Свободные художники…