Игорь Кокарев - Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество

• Название: Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество
• Автор: Игорь Кокарев
• Жанр: Русское современное

Эта книга писалась долго. Почти всю жизнь. А жизнь началась со времен хрущевской оттепели, активная, нестандартная. Такой же оказалась она и в застойные годы загнивания «зрелого социализма», когда, казалось, и пальцем шевельнуть было нельзя. Оказывается, можно было. А в 90-е все и началось. По-настоящему. И не в бизнесе и политике, а в недрах гражданского общества. История, полная драматизма, не о «лихих», а прекрасных, великих 90-х. Читайте: здесь говорят правду!

---

Вместо ответа передал Вадим то письмо в «Комсомольскую правду». И настоял, чтобы напечатали. И что? Снова, как в вату. Почему глохнут наши инициативы? Хорошо, что эту историю комсомольцев-добровольцев мои давние собеседники – американцы Диана и Джим на белокрылой «Литве» никогда не прочитают…

Шаг за шагом выходил из меня, уходил в историю мой Папка Корчагин. Вяли красные розы, осыпались лепестки иллюзий. Тихо, без фанфар, разъезжались золотые ребята, кто куда. Домой стыдно, хорошо страна большая. Куда деваться нам, Родина?

Разрешить сомнения должна была корреспондентка «Комсомольской правды», прилетевшая из Москвы после той публикации. В ситцевой коротенькой юбчонке показывала она днем свои загорелые ноги, а вечером, сев за стол напротив и разговаривая с Володей о мировых проблемах, мягкой босой горячей ступней нащупала под столом у меня то место, которое сразу затвердело и заныло от желания. Володя, инженер, к которому я заходил поиграть в шахматы и поговорить о жизни, все быстро понял, постелил нам на полу и ушел.

– Ты всегда такой серьезный? – спросила корреспондентка, деловито раздеваясь. – Мне говорили в редакции. Я не верила.

– А ты вообще, вы вообще там, в Москве во что – то еще верите?

Больше мы с ней ни о чем не разговаривали.

А отчаянный мой вопль в «Джамбульскую правду» имел неожиданное продолжение. Сам Петр Качесов, секретарь Горкома партии нашел меня:

– Ты приходи вечером. Разговор есть, – и дал адрес.

Я пришел к нему домой. Сели. Бутылка водки на двоих – это немного. Выпили. Закусили. Закурили. Я курил тогда по пачке «Примы» в день. Помолчали. Наконец, он, вздохнув, подвел итог молчанию:

– Уезжай ты отсюда, прошу тебя. Хороший ты, наверное, парень. Но… не мути воду, ведь закроют стройку из-за твоих статей. И что, думаешь, лучше будет? Обещаю: чего-нибудь да построим. Не в первый раз. А ты уезжай учиться куда-нибудь. Дадим тебе хорошую характеристику. Прости фронтовика. – И голос его дрогнул. Или мне показалось?

Через годы сведет меня случайная встреча с жителем тех мест и тот расскажет, во что превратится комсомольская стройка 60-х. В 90-х покинут дома оставшиеся без работы люди, и будет он стоять вымершим, с разбитыми ветрами окнами. Не сдержал слова грустный фронтовик…

Глава 4. ВГИК. Мои университеты

В ЦК ВЛКСМ завотделом Куклинов вопросов не задавал: молча закрыл командировку и подписал направление на учебу. Я внял совету комсорга ВГИКа Юры Гусева и попросился во ВГИК. Мог ли я мечтать о знаменитом на весь мир институте кино, где делают звезд? А я и не мечтал. Вопрос был решен в секунды ректором ВГИКа Грошевым. Он как будто даже уговаривал:

– У вас же есть высшее образование? Рабочий английский? Так вот давайте, почитайте историю кино и сдавайте вступительные в аспирантуру на киноведческий факультет. У нас как раз появилось место по социологии кино. Согласны?

Что-о?! Аспирантура? Киноведческий? Сразу в аспирантуру? Согласен ли я?! Да, конечно. Хотя лучше бы на режиссерский. И на первый курс. Но боясь спугнуть судьбу, беспрекословно принял то, что предложено. Сказано же, от добра добра не ищут. Еще неделю назад я не знал, что делать со своей неудавшейся жизнью. Куда возвращаться и возвращаться ли вообще. Не разбрасывайся, хлопчик! – говорила моя учительница. А я разве разбрасываюсь? Это только гениям все ясно с самого начала. Киноведческий, так киноведческий. Дайте только освоиться. Оглядеться.

Оглядываюсь. Навстречу идет Саша Лапшин, улыбается:

– Ты что здесь? – он удивлен не меньше меня.

– А ты?

– Я на сценарном, у Киры Парамоновой.

– А я вот… поступаю в аспирантуру, на киноведческий.

Белобрысый друг мой, Саня! Как же ты во-время! В одесской ДСШ №1 прошли мы вместе путь от неловких тонкоруких подростков до мастера спорта. Потом разлетелись в разные стороны. Он – в Институт физкультуры, работал тренером в далеком сибирском городке, стал писать о своих воспитанниках, юных гимнастах. Кто б подумал!

Саня быстро убежал куда-то на просмотр, а я пошел в библиотеку. За две недели историю кино выучил, как красивую сказку, все же не краткий курс КПСС. Валить меня, видимо, задания не было, так что вскоре был зачислен аспирантом с общежитием. Началась новая, удивительная жизнь сначала. Как пролетят три года аспирантуры, я и не замечу.

Высокий, распрямленный, с красивой седой головой, профессор Лебедев – мой научный руководитель. Николай Алексеевич – патриарх советского киноведения, с 1921 года журналист, редактор «Пролеткино», режиссер, сценарист, ректор ГИТИСа и ВГИКа, прекрасный педагог, автор классических книг по истории кино. Он сразу задал мне направление, тему: кино и зритель, жизнь фильма в обществе. Патриарх еще помнил ту социологию и хотел ее возродить. Угадал Николай Алексеевич. Киноведом я бы никогда не стал. А социологом… Пожалуй, это та профессия, которой не было еще в справочниках, но она заменила мне мою мечту, журналистику.

Комсомольское прошлое шлейфом тянулось за мной, но в этом институте комсомол роли никакой не играл. Свои были тусовки – в курилке, в общежитии, в стоячке за кружкой пива. Спорили с пеной у рта о великом, о святом, о творчестве. А на комсомольском собрании тишина. Спорить не о чем. Что-то говорил ректор, потом о долге художника – секретарь парткома. Потом все молча смотрели кино.

Я стучался в этот домик: тук-тук, кто домике живет? Не отвечали. Вежливо замолкали. Я вскоре узнаю эту фигуру умолчания, когда вдруг чувствуешь себя чужим в какой-то компании. Крепко же сидел в людях страх… Такой вынужденный способ самозащиты, только кого от кого? В будущем, когда я закончу аспирантуру и уйду на работу в партийную академию, потом в Институт США, я буду сталкиваться с этим загадочным явлением еще не раз и в музыкальной среде, и в партийной, и в научной… И выйдет в конце концов, что своим я так нигде и не стану, одесский «социалист-утопист». Даже несмотря на то, что по моим книгам будут учиться поколения кинематографистов…

По коридорам ходили сценаристы, режиссеры, актеры, операторы, чьи имена скоро узнает вся страна: Тарковский, Шукшин, Кончаловский, одессит Губенко, пока еще свои в доску актрисы, до которых можно было реально дотронуться рукой – Вика Федорова, Валя Теличкина, Жанна Прохоренко, Жанна Болотова, Елена Соловей.

– А что это за старуха с ядовито желтыми проволочными волосами?

– Ты с ума сошел? Это же Хохлова!

Ей чуть ли не сто, мне казалось. Я застал еще Кулешова, Герасимова, Ромма. Дух Эйзенштейна витал над нами. Традиции здесь хранили бережно, даже свято.

Подходя к парадному подъезду, смотрел на всемирно известную вывеску, доставал из кармана красный студенческий билет и гордо оглядывался, все ли видят, куда заходит этот парень. Но там, внутри, уверенность исчезала. Чего-то не хватало для полного счастья. Смотрел на ребят и возникало это проклятое чувство, похожее на зависть. Ты, собственно, кто? В среду эту молодых гениев и будущих звезд еще надо было войти, стать одним из них. Но я же, черт возьми, не был одним из них! Я по записочке! Не пел, не танцевал, не лицедействовал, не писал сценариев. И прямо в аспирантуру. Надо было совершить какой-то кульбит, фокус, подвиг в конце концов, чтобы заслужить их внимание. Не комсомольской же работой хвастаться. И, конечно, не моим браком, который вызывал уж совсем нездоровый интерес у сотрудников кафедры.

– Как здоровье тестя, Игорь? Что нового сочиняет? Как жена, здорова? А детки скоро?

И тому подобное. Бормотал что-то в ответ и быстро шел по просмотровым залам, где показывали мировую классику, сидел днями в библиотеке над книгами и статьями, писал свои карточки мелким почерком – запоминал просмотренные фильмы, сюжеты, имена режиссеров и авторов. Впечатления только со временем стали сами проситься в эти карточки. Так исподволь рождалось свое мнение, количество переходило в качество.

Так и жил сам по себе в этом питомнике талантов. Ходил с другими аспирантами на семинар к зампредседателя Госкино Баскакову, энциклопедически образованному и строгому искусствоведу, осмелев, заглядывал на занятия по режиссерскому мастерству, видимо, втайне мечтая о своем собственном гениальном фильме. Время летело. Пора было и защищаться.

Однажды подойдет ко мне Олег Видов – уже князь Гвидон, принц Хабгард, Всадник без головы – и пригласит на свою на свадьбу:

– Приходи с женой в ресторан «Пекин». Зал спецобслуживания на третьем этаже, на лифте. Подарками не заморачивайся. Не до них будет.

Мы пришли. Как обычно, опоздали. Лифт неожиданно открылся прямо на длинный стол, полный узнаваемых лиц. Народный артист Матвеев остановился на полуслове и нетерпеливо ждал, пока мы усядемся среди лиц, знакомых по портретам. Затем он продолжил длинный текст из «Дяди Вани». Справа от меня оказалась полноватая женщина средних лет, привыкшая быть в центре внимания. Кто-то почтительно прошептал на ухо: Галина Леонидовна. Брежнева.