В. Гракхов - Безлунные странники, Североград и еще несколько вещиц

• Название: Безлунные странники, Североград и еще несколько вещиц
• Автор: В. Гракхов
• Жанр: Русское современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-00098-097-2

Кого-то из вас, как Красную Шапочку, поманит сюжет первой новеллы – Der Wolf, уводящий все дальше в лес чужого бессознательного. Кого-то ошеломит нагловатой абсурдностью «Гипотеза Доингли». Третьего утопит «Мертвое море», четвертого утянет на дно «темный источник», пятому снесет голову короткая трагедия «Искусство зла», абсурдистская пародия на всех сразу античных авторов и на их тяжеловесные переложения для сцены «с хорами и пантомимными балетами». Шестого ослепит «Сиянием» северная страна Ассия, где двенадцать медведей в санных упряжках возят из лесу гигантские бревна, а в столичном Волпёсграде царь издает указы о том, что «Бога нет». Ценителя любовной лирики прихлопнет мухобойка Времени в «Гранатовом саду», простодушного укусит «Злая обезьяна», шулер вытянет черную карту из разноцветной колоды в таверне «Совы».

---

Мы подошли к поляне. Все пять туристов лежали на земле и мирно спали. Тишина была и на махане – Первый не поприветствовал нас оттуда добрым словом. Единственное, что нарушало эту утреннюю идиллию – это некоторое геометрическое или, если хотите, антропологическое несоответствие, – это нарушение ряда естественных пропорций. Издалека казалось, что силуэты приманок были чуть растянуты, удлинены против привычного.

Мы подошли к туристам. И вблизи эта удлиненность открылась, как открывается решение на последней странице арифметического задачника. И обе руки, и обе ноги, и голова у каждого туриста были практически там, где им и полагается быть, но на некотором, небольшом, сантиметров в четыре-пять, удалении от основного корпуса тела. Все эти пять частей единой еще вчера вечером приманки были гладко отсечены от тел, – но что назвать телами? – ровнёхонько срезаны ножами могучих волчьих зубов и смыканием стальных челюстей отставлены чуть-чуть в сторону, не нарушая при этом привычного нам человеческого силуэта. Но крови, крови почти не было, – так, небольшие бурые пятна на такой же бурой осенней листве в каждом из пяти мест пяти отсечений у каждого из пяти туристов-приманок. Кровь, кровь была выпита, вылакана, и мы со вторым видели в наших видéниях, как уходила стая с поляны, облизываясь и поблескивая в лунно-месячном свечении безразличных ко всему здесь небес.

Я в доли мгновения взлетел наверх на махан. Первый замер в дубовой листве у винтовки, целясь в поляну. И руки, и ноги его были на месте, он был напряжен и безмолвен, он весь был готов к решающему огню, еще четверть секунды и он нажмет на спусковой крючок, и пуля просвистит в последний для зверя раз, он даже уже подался корпусом чуть вперед, но что-то мешало этому корпусу, что-то мешало ему выстрелить, или нет, не мешало – чего-то недоставало ему для верного выстрела, как не хватает в затяжном тяжелом бою солдатам верного командирского приказа, – ничто не могло отдать приказ Первому спустить курок – у него не было головы. Я медленно спустился вниз с ветвей старого дуба и прошелся под маханом, палкой ероша пожухлую листву, ударом по серо-желтому муравейнику взбил пыль, тысячи черных муравьев согласно кинулись кто вверх, кто вниз, пробегая по ложбинкам возле глаз, по тугим скулам, по переносице и подбородку. Мы встретились с первым глазами, и я caddi come corpo morto cade.

Стоит ли говорить, с какой печалью четвертью часа позже удалялись мы со вторым от этого места. Махан не сработал. С маханом было покончено.

Нужно было искать другое решение. Ясно, что мы столкнулись с крайне опасной стаей – опытными людоедами, мощными, резкими, способными к мгновенной мимикрии, имеющими разветвленную сеть тайных убежищ и логовищ, маскирующих свои планы и свои следы.

Я решил расчертить весь лес на десяток примерно равных площадок, – лучше, если это будут не квадраты – о ни слишком очевидны для этих хитрых зверей, – лучше построить пятиугольники и в этой звездной паутине запутать, запеленговать, загнать стаю, вывести ее обессиленной на Второго, великого стрелка, и бить их с двух сторон: второй – в пасти, а я, создавая нарастающее давление сзади, одновременно добивал бы обращенных вторым в бегство, в последнее для них отступление.

С утра следующего дня мы начали строить систему пятиконечных звезд, пылающих средь коричневеющей листвы, как пылают на ней красные листья осенних кленов. Флажки, флажки, флажки. Мы чуяли, что настало их время. То, от чего мы отказались, то, что было давно уже преодолено волками, вновь возвращалось к нам, но уже на ином, не на человеческом и не на волчьем уровне. Красные флажки стелились по выжженной земле, как раненый волк некогда, уходя, стелился в дни моей юности по мягкому искрящемуся снегу моей уже почти забытой родины, оставляя на ней кровавые пятна.

К вечеру середины следующей недели мы вновь были готовы для охоты. Духовные силы вернулись к нам, знание приближалось к нам, и теперь вдвоем мы были сильнее, чем в дни подготовки к махану, когда нас было еще трое, – мы были сильнее и егерского взвода капитана Строгова тех дней, когда он бил стаю из двухсот волков в полях нашего детства, когда волчья кровь заливала ложбины и овраги, увлекая трупы в лежащие в низинах медленные реки, и мы, мальчишки, на берегах этих рек вдыхали терпкий воздух мира, в который мы вошли лет десять назад, не зная зачем, не зная откуда, не зная кем.

Мы вернулись к хонке, и хонка ждала нас после позорного махана, как скромная любящая жена ждет нас, мерзавцев, с тошнотою возвращающихся от пресытивших нас пороком бл-ей.

Наступило раннее утро последней охоты. Туман стлался над штилевым озером, и в расфокусированных лучах с трудом восходящего солнца озеро было наполнено не водою, но ртутью. Лес был покрыт цепью пентагонов, и рассветный ветер трепал кумачовую материю на ближнем к нам флажке, как на сигнальном язычке тревоги на башне форпоста, выдвинутого в степь и ждущего неотразимой атаки вселенского завоевателя. Второй взвел затвор, перекрестил пулю – а надо было душу! – и взял прицел, – на этот раз стая была обречена.

– S! – сказал я себе в то утро, – не обманывай себя. Нет никакой стаи волков, нет никаких серых хищников. Есть только один волк. Черный волк, огромный. И он у тебя на пути. Он, один он – на твоем пути, S.

День клонился к концу. Несравненная тишина наполняла лес. Всеобщий мир стоял на Земле, и уже третьи сутки выстрелы не разрезали гармонию осеннего увядания – никто не пришел и никогда не придет под разостланные мной на земле звезды. Мой гон был окончен, и, впитывая в себя новое поражение, я медленно брел, уходя под флажки, по направлению к Второму. Как заждался он меня, как истомилось его сердце, безнадежно ожидая набега волков, как затекли его пальцы, шестьдесят часов сжимавшие холодный ствол, – но я уже шел к нему – приободрить его, разделить с ним флягу и начать новую страницу в ясной теперь мне войне.

Здравствуй, второй! Как ты? Устал, друг? Ничего, крепись – теперь, только теперь мы знаем, что мы хотим, – а обладая знанием, мы с тобой победили. Не доходя метров эдак пятидесяти до второго, я видел, как его издалека нечеткое пятно стало концентрироваться и прибавлять контрастности. Пятно явно двоилось – их там было двое, комбинация из двух тел, – еще чуть ближе – очень большой черный волк, твердо стоящий на четырех лапах, и мой дорогой второй, оторванный от матушки-земли, обвисший в зубах, сжимающих его, как бельевая прищепка сжимает плохо выжатую тряпку, – двойное черно-серое пятно колыхнулось и медленно пошло в лес, и в ритме его неслышного движения, в месте соединения двух частей этого единого пятна, стало, пульсируя, нарастать третье пятно – алое, бурное пятно артериальной крови. Прощай, второй, навеки.

* * *

Вьюжным февральским вечером я сидел за столом в читальном зале городской библиотеки городка П* у лампы с зеленым стеклянным абажуром, склонившись в задумчивости, усталый и исхудавший, над старинными фолиантами, хранившими скрытое от обыденного жизнетечения вѝдение. Октябрь, ноябрь, декабрь, январь я плел матовую сеть черному волку. У меня было не много возможностей, не много физических сил, дух мой тоже был надорван, – и в напряженном мозгу я плел матовую сеть сгущёнными с ветхих страниц белым конем и белым слоном победителя. Собственно, почти весь октябрь я вообще посвятил восстановлению – после ухода первого и второго стрессы надорвали мои доселе крепкие охотничьи нервы, спазма перекатывалась по моим членам, навязчивые мысли прорывались в прежде ясное сознание, пальцы, ложась на спусковой крючок, стали подрагивать, седина пробилась на скулы и подбородок – в зеркале мне подчас были незнакомы многие черты ранее привычного отражения – кажется, я заболевал, – но я шел на охоту.

В ноябре лесные поляны стали покрываться первым снегом, и я вышел на тропу, вглядываясь в начинающие быть зримыми следы. К декабрю я уже точно отличал отпечатки Черного волка от любых других следов, и в первых числах декабря, через неделю после выхода солнца из Змееносца, я впервые со дня последней хонки увидел в предсумеречной дали знакомый силуэт. Но к началу декабря я уже разработал метод, и я не спешил, я не вскидывал бесполезное на таком удалении ружье, я не крался за всё равно растворяющимся в лесу зверем, я не преследовал его бесполезно, – уходящего в тайные пристанища с легкостью и без следов, – я хотел выманить, – выманить, выманить! – его туда, где он был бы беспомощен, где он был бы отвлечен от моих засад, будучи увлечен чем-то ему наркотически необходимым. И что-то убеждало меня – или я просто хотел верить и, кажется, верил – в том, что и у него должны быть слабые места или хотя бы слабое место – одно, но решительное и решающее. Если я переживу эту зиму, он будет убит – так хотел верить я.

Вечером строки стали складываться сначала в мозгу, а потом я стал записывать их на бумаге в клеточку.