В. Гракхов - Безлунные странники, Североград и еще несколько вещиц

• Название: Безлунные странники, Североград и еще несколько вещиц
• Автор: В. Гракхов
• Жанр: Русское современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-00098-097-2

Кого-то из вас, как Красную Шапочку, поманит сюжет первой новеллы – Der Wolf, уводящий все дальше в лес чужого бессознательного. Кого-то ошеломит нагловатой абсурдностью «Гипотеза Доингли». Третьего утопит «Мертвое море», четвертого утянет на дно «темный источник», пятому снесет голову короткая трагедия «Искусство зла», абсурдистская пародия на всех сразу античных авторов и на их тяжеловесные переложения для сцены «с хорами и пантомимными балетами». Шестого ослепит «Сиянием» северная страна Ассия, где двенадцать медведей в санных упряжках возят из лесу гигантские бревна, а в столичном Волпёсграде царь издает указы о том, что «Бога нет». Ценителя любовной лирики прихлопнет мухобойка Времени в «Гранатовом саду», простодушного укусит «Злая обезьяна», шулер вытянет черную карту из разноцветной колоды в таверне «Совы».

---

Я продолжал идти к лесу, и ночь уходила к рассвету. Перед восходом солнца, на дальнем плане, я увидел четкий силуэт волка. Он был огромен, абсолютно чёрен, и кончик каждой его шерстинки фосфоресцировал. Сияние его разгоралось всё сильнее и сильнее, голубой его блеск полыхал в предутренней заре, и он разорвал в кровавые клочья брошенное ему мной тело еще одной человеческой жертвы – мир праху твоему, убитый мною мой Учитель охоты. Волк схлынул и исчез в уже виднеющемся лесу.

– S! – услышал я голос позади себя и обернулся. Передо мной стоял обезглавленный Первый, и жесткий взгляд его фантомных глаз упирался мне в переносицу, как тогда, когда в день после махана он смотрел мне в глаза из разворошенной муравьиной кучи.

– Ты ищешь победы, егерь? – спросил Первый. – Изволь. Знай, что такое победа.

Он повернулся и пошел в лес, раздвигая кустарник, и я, последовав за ним, видел, что свою голову он нес под мышкой. Мы вышли на поляну, где два полуобнаженных воина отчаянно дрались на ножах за то, чтобы выжить. Черный волк лежал чуть поодаль, выбросив язык на снег. Победитель вонзил нож в живот врага, провернул его там, и дымящиеся кишки вывалились на бурую проплешину. Первый легким движением перерезал горло оставшемуся в живых, смешал тела двух трупов, и волк съел их. Всё исчезло.

Я поднял глаза в предрассветное небо, и вдруг в утренних туманах проявился Авраам.

– Аврааме! – сказал я негромко. – Я выполнил твой наказ, я не жду уже ничьей помощи – если я смогу, я смогу сам. Я встал под ружье, и я, загнанный в последний угол, из этого угла буду бить в волка, зная, что он непробиваем, безмерен, бесконечен и бессмертен. Я буду бить десятком пуль, огрызаясь из своего последнего убежища, зажатый им в тиски. Он обложил меня флажками и гонит меня на клыки. Уже несколько раз я уходил под флажки, но новые оклады восставали передо мной, путей больше нет, всё перерезано, меня вновь гонят по коридору флажков, и там, у их конца, меня ждет мой черный волк. Я сам, Аврааме, я сам, я один.

– Кто ты такой, что возомнил, что можешь что-либо сам? – сказал Авраам. – Ведай, и навеки: ничто не подвластно человеку.

* * *

Майским вечером я сдал книги библиотекарю читального зала, вышел в город П*, сел на троллейбус уже несуществующей марки и доехал до конечной загородной остановки – Урочище М*. Я вышел из троллейбуса уже почти один – какая-то бабуся с кошелкой спустилась передо мной, – что делать ей в пустынном раю? – и пошел по торной тропинке к начинающему вечереть лесу. Отчаянно кричала ворона, на густое синее небо, пронизанное закатными лучами, наползала черно-фиолетовая грозовая туча. Я вынул нож и прошел сквозь первые кусты. Я в новь и вновь вышел на поляну. Напротив меня, шагах в сорока, стоял волк, ударил первый весенний гром. Я перерезал себе вены и бросил нож на землю. Волк медленно пошел ко мне. Сознание постепенно мутилось с потерею крови, хотя она лишь сочилась из уже опустошенных сосудов. Я обессиленно опустился на небольшую зеленую кочку возле тропинки, и ворона на дальнем дереве продолжала отсчитывать шаги между мной и волком. Еще раз ударил гром, он, кажется, ударил полумгновением раньше разряда молнии, которая впилась в дуб, росший у края опушки – не тот ли он, на котором мы строили махан для обезглавленного стрелка, – молния пробила ствол, въехала в корни, и могучее столетнее растение медленно переломилось в сажени от земли.

Всею своею мощью и весом дуб рушился на волчью спину, переламывая в крошево хрящики хребта, прижимая его плоть к поросшей молодой травой земле, так что между кожами спины и брюха не было уже и двух сантиметров. Как он визжал, мой волк. Как конвульсировали его лапы, затихая в первых потоках майского ливня. И из пасти его так же медленно, как и всё в этот вечер, выползали волчьи кишки. Я зубами разорвал рубаху, оттянул от нее белую полотняную полосу и пережал ею руку выше пореза моих несчастных вен. И показалось ли мне или так и было, что луч молнии, ударившей в крону старинного дуба, заканчивался женской рукой, небольшой, изящной, с тонкими пальцами и тонким кольцом, блистающим маленьким камнем, – ладонью, которая легким движением большого пальца по направлению к мизинцу переломила ствол.

Ливень стих, и сквозь разорванную в клочья тучу пробивались последние лучи этого уходящего дня, отчаянно искря на каплях дождя, забрызгавших листву и траву. Я доехал на троллейбусе до городского парка – он был почти пуст – и спустился по освещенному заходящим солнцем склону небольшой ложбины к основанию каменного мостика, аркой переброшенного через этот овражек. Вход под мост напоминал вход в тоннель, так как арка моста немного заворачивала влево. Я вошел под мост и пошел по тоннелю по направлению к свету из парка, пробивающемуся с другой стороны моста. Геометрия пространства под мостом, однако, несколько отличалась от того, как она выглядела при взгляде на мост снаружи, и я, углубившись в протяженную изогнутую подмостную арку, постепенно увлекался во всё новые и новые повороты. Тоннель стал разветвляться, и противоположный источник уличного света стал теряться за изгибами и возникающими ходами, – лабиринт всё больше и больше запутывался, накатывало оцепенение, выход должен был маячить где-то впереди световым пятном, но пятно не светилось – уже стемнело, и фонари в этой безлюдной части парка не зажигали, – они, должно быть, горели вдали отсюда, у чёртова колеса обозрений, но и смех с аттракционов не доносился сюда. Я стоял в каменной трубе под бесконечным мостом, пути назад уже не было – он затянулся в закатной дымке, – и впереди ничто не освещало абсолютную темноту исчезнувшего ночного парка – звезды еще не пробились сквозь разорванные остатки грозовой тучи, и луна не светила в эту ночь новолуния.

Десять наваждений

1 Злая обезьяна

Обезьяна Áззия Кýма постоянно входит в когорту лучших лётчиков. Корсас пишет в своем «Тахиродроме»: «Кýма летает невысоко, но он один, кто летает не физической силой. Его лёт израстает из энергий солнечных сплетений, захватывает хрящики спины и, пробегая волной по переходам между живой и мертвой жизнью…»

Вечерами нет жизни. Идиотизм там, за окнами, фейерверком искрится в каждой клеточке бренного бытия, врывается сквозь оконные щели волной холодного, промозглого ветра, заволакивает душу, но мозг, благодарение его создателю, бесчувственен. Мы, профессионалы неземной любви, никогда не летаем по вечерам. Я жду утра в своей таинственной комнатенке, пронизанной пожизненным одиночеством, – в сущности, это не комната, это – тщательно сконструированный Джонатаном Д. Доѝнгли аппарат еще пульсирующей связи. Здесь даже поворот головы меняет историю жизни, а там, вне стен – там всё бездарно.

Сами планетарцы теперь уже признали свою никчёмность – покаялись, постриглись в монахи, отказались от размножения, а избранные оскопили душу.

Áззия Кýма в это утро был нервен, хотя план был разработан им тщательно, – более чем тщательно, – и ничто теперь не должно было помешать его осуществлению. Аззия не был простой обезьяной. Он никогда не жил в зоопарках, его не дрессировали в цирках, он не плясал под дудочки модных ученых-приматологов, – он вырос в городских кварталах, мужал в изнурительных тренировках в школах лётчиков и парашютистов в компаниях таких же отверженных гибнущим миром молодых, крепких, таящих зло обезьян.

Некоторое время назад Аззия Кума был жестоко обижен. Это случилось во время показательных полетов в годовщину снятия четвертой печати. Аззия стоял на стартовой вышке и ждал выстрела. За несколько секунд до взлета он перевел глаза на ряды зрителей и увидел, как один из них, неотличимый в толпе, медленно разворачивал вверх небольшой осколок блистающего в утреннем солнце зеркала. Игла ударила в сплетение нервов Аззии Куме, но делать что-либо было уже поздно. Был дан старт. Аззия плавно вытянулся на цыпочках с уклоном градусов на пятнадцать от вертикали, также плавно присел и выстрелил вверх. Тело его вошло в воздух, он выровнялся по своей обычной линии – 0,4 пи по отношению к плоской Земле и начал лёт. Увернуться было невозможно – при каждом взгляде вниз, – а ориентировка лёта была построена по маркам, размеченным на земле, – он видел лишь одно – блестящий осколок зеркала и в нем волосатый круп, заросшие мехом выступающие скулы и расплющенный черный нос примата. Везде, везде, где он искал на земле отметки и вехи, проводящие его полет, он видел лишь обезьянью рожу и пусть мощный, пусть летящий, но корявый корпус обезьяньей плоти.

План возмездия был рожден еще там, в том полете, он был увиден Аззией в тех изломанных зеркальных отображениях, которые мелькали в мерзком блестящем осколке, в те короткие мгновения, когда в них отражалось не обезьянье тело, а бесконечное бездонное небо. Но нужны были годы, чтобы всё сложилось, соединилось, остановилось в этом плане, – и вот наконец приблизился день осуществления.