София Привис-Никитина - Папа! Папочка! (сборник)

• Название: Папа! Папочка! (сборник)
• Автор: София Привис-Никитина
• Жанр: Русское современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-907006-40-9

Софья Никитина-Привис – женщина-баллада. Из-под ее пера выходят маленькие поэмы в суперской джазовой аранжировке. Жизненные коллизии, в которых живут, влюбляются, конфликтуют и совершают поступки герои ее локальных историй, не оставляют никаких сомнений в аутентичности происходящего с ранее пережитым самим писателем, наоборот, здесь ощущение явного авторского присутствия, но с мастерски исполненной импровизацией. Великолепное чувство юмора, которое поднимает читателя над «свинцовыми мерзостями жизни», добавляет рассказам парадоксальной философской мудрости.

---

– В лавку пошёл за керосином, а тебе что?

– Да тётя Клава тоже в лавку пошла и, кажись тожа того, за карасином, – сочувственно пропела Солоха.

– Ну стерва, ну Клавка, ведь предупреждала, чтобы не подходила за версту! Опять напоит, опять крыша не чинена, краны чужие по всему двору разбросаны! Третий день ходят друг за другом: то по керосин, то по спички! Ну где найти управу на пьяниц этих чёртовых? А ты чего пришла? Тебе что нужно, мелкота?

– А я чего? Я мимо шла, я за семачками к Шевченихе иду.

– А та сквалыга, что так и торгует?

– Торгует, – обречённо вздохнула Солоха.

– Посадить её, спекулянтку, давно пора, по десять копеек стакан торгует, это ж какие деньжища наторговать можно? Каждый день по два рубля. А то и по три, это ж сумасшедшие деньги! А тут с хлеба на квас перебиваешься да ещё в соседях пьянь-рвань.

Дальше шло не интересное, и Солоха направилась к Шевченихе.

У Шевченихи калитка закрывалась туго и высоко, прыгай-не прыгай – пока не впустят, не войдёшь. А войти нужно было, во что бы то ни стало. Пришлось ждать пока за забором не показалась голова самой Шевченихи.

– Здрасьте! – заорала на всю улицу Солоха – А вы семачки сегодня почём продаёте?

Шевчениха вздрогнула спиной, метнулась к калитке:

– Ну что ты орёшь, как резаная, кто тебя со двора в такую рань выпускает? Какие семечки?

– А Маривана сказала, что в тюрьму вас надо посадить, что вы семачки продаёте по десять копеек. А я ей и говорю, что не правда это, что Шевчениха, ой, что вы, тока угощаете тех, которые хорошие, тем вы сами сыплете и никаких десять копеек не просите!

– Конечно, девочка моя милая, иди, давай кармашек, я тебе жареных, тёпленьких насыплю.

Солоха радостно и доверчиво подставила Шевченихе свой бездонный кармашек. В кармашке была проковыряна ею не очень крупная дырочка, в которую часть семечек попадала в закрома, то есть в пустоту между материалом и брючной подкладкой.

Когда в кармашке семечки заканчивались, Солоха снимала брючки, выворачивала их наизнанку и вытряхивала на лавочку (уже в своём саду) дополнительную впечатляющую порцию.

– Ну иди, иди, милая, ко мне сейчас водопроводчик придёт.

– Не-а, не придёт! Дядя Серёжа с тётей Клавой за карасином ушли!

И под аккомпанемент Шевченихиной ругани Солоха выкатилась на улицу. За Шевченихой путь упирался в беленький дом Муромовых.

У Муромовых особо не забалуешь: во-первых, собака. Шавка, конечно, но злая, как сто чертей. Солоха её опасалась. Во-вторых, они жадные очень-приочень, но папа Солохин ихнюю дочку Ирку от воспаления лёгких лечил, поэтому они не могли выгнать её со своего двора взашей (а очень хотелось)!

Солоха подпёрла спиной калитку и во всю мочь горла стала звать Ирку на улицу, орала долго на одной ноте:

– Ирка! Ты выйдешь или нет? Ну, Ирка, ты выйдешь или нет?

В дверях показалась толстая Муромша-старшая.

– Ира в Пярну у бабушки, ты же вчера приходила, я тебе говорила.

– Жалко… – лицемерно протянула Солоха – а кружовник у вас поспел?

Оказывается, нет, не поспел и поспеет не скоро.

– А я спелый не люблю, мне очень даже зелёный нравится! Хочите мне дать?

По всему видно было, то дать «не хочили», но пришлось.

А то бы эта задрота малая ещё час бултыхалась у калитки.

На круговом пути к дому оставался один дом. Жеремских.

Там дядя Паша, он обязательно для Солохи что-нибудь припасал: или конфетку, всю налипшую табачной крошкой, или квасу вынесет в запотелом стакане. А чаще всего прямо с грядки пупырчатый огурчик сорвёт.

На сегодня это был последний дом в обходе. Солоха прошла сегодня только по маленькому полукругу. Дел было по горло, и все важные и не терпящие отлагательств.

Тётя Аня, дядипашина жена, узрела Солоху в окно. Так жёны репрессированных углядывали в раннее зябкое утро карательные органы.

– Вставай, Паша, вставай, застилай постель, Солоха прётся, двенадцать часов дня. А у нас кровати не прибраны. По всему посёлку разнесёт, что мы целый день валяемся.

– Так она всё равно чего-нибудь разнесёт: не то, так другое чего-нибудь – филосовски заметил дядя Паша.

А Солоха уже карабкалась по высокому крыльцу, уже сопела в сенях, таща на себя тяжёлую дверь:

– Доброе утро! А вы ещё спите? А у нас папка вчера выпимши пришёл!

– И что? – заинтересовалась тётя Аня.

– Мама обзывалась сильно сволочем и ещё этим, ну как его? Кобелиной!

– Ну и…? – выгибалась дугой тётя Аня.

– А, ничего, мама спать ушла, а папа телевизор чинил, у нас яркась плавает.

– А как же он чинил, если пьяный?

– Да он не пьяный, он выпимши! – удивляясь тётианиной бестолковости, тянула растопыренные ладошки к самому её носу Солоха.

Пьяный! Ещё чего? – думала Солоха. Пьяный – это когда, как дядя Серёжа Крутихин. Его жестоко бросало от забора к забору, он надолго к этим заборам прилипал и отклеивался от них в таком монологе, что ушки у бывалой Солохи в трубочку заворачивались.

– И часто Лев Давидович выпимши приходит?

– Не-а, тока, когда из Дома офицеров или с дядей Пашей чего-нибудь сопрут!

– Чего сопрут? – ворковала заалевшая и похорошевшая тётя Аня.

– Ну там пианину или даже целую роялю!

– Это ту, что у вас стоит?

– Ага, меня, когда в школу отдадут, папа к Дегмарихе будет водить учиться, а может и на следующий год, потому что я очень талантливая!

– Ты завтракать с нами будешь? – ещё больше заалела щеками тётя Аня.

– Ой, не знаю: меня и Муромша приглашала и Шевчениха… Ну, ладно, позаврикаю! Вы только маме не говорите.

И чтоб никто не передумал, Солоха камнем плюхнулась на табуретку у окна. Можно было и поесть у людей, и за своими окнами понаблюдать, чтобы на этой самой еде не попасться, не дай Бог!

Мама многое прощала, но вот эти Солохины «побирушки» приводили хлебосольную и хозяйственную Веруню в такое неистовство, в такое негодование, с каким не могли сравниться никакие продранные колени и потерянные ботинки. В доме «полная чаша», а эта задрыга в так называемых «гостях», в которые сама себя и назначала, съела бы даже дохлую кошку.

– Ну что тебе дома говном намазано что-ли? – орала мама на Солоху во всё горло. – Что ты ходишь меня позоришь? Кто говорил тёте Клаве, что ты на хлебе и воде? Я тебя спрашиваю: кто?! Кто тёте Рае плакал, кто у неё хлеба за ради Христа просил? Ты что это нарочно? Я тебя спрашиваю, нарочно? – и больно дёргала Солоху за пепельную косичку.

– Да я не просила, я на минутку забежала попить, и булочку с сахарком просто спросила, а она дала!

– Боже мой! Боже мой! Лёва! Ты должен что-то предпринять, дай ей ремня! – выговаривала вечером за ужином мужу Вера. – Она же распоясалась в конец. Лёвочка! Её люди боятся, от неё, Как от НКВДе запираются!

– Та и хай им, пусть запираются! – хохотал легкомысленный фиалковоглазый Лёва. – Иди сюда, доця моя золотая, красавица моя ненаглядная! Ну поцелуй своего папу! А вот сюда и сюда! Ах ты сахар мой ненаглядный! – Папку любишь? Любишь?

Мама метала искры, колотила папу по спине, но счастье, маленькое пухленькое счастье держало его в своих крохотных ручонках крепко и слишком корыстно, не для того, чтобы выпустить!

Нельзя было сказать, что мама относилась к Солохе слишком строго, нет! Мама тоже баловала залюбленного поскрёбыша, как она иногда называла Солоху, тем более, что достался он, поскрёбыш, им с Лёвой ой как тяжело!

В холодном и далёком Петропавловске даже единожды дедушкой (маминым отцом) выстругивался для полугодовалой Солохи маленький аккуратный гробик. На кухне мамина мачеха – Уля шила гробовое беленькое платьице, а мама сидела у кроватки дочери каменная и ждала её последнего вздоха, чтобы не пропустить и запомнить…

Усталый доктор ушёл, не оставив надежды:

– Сегодня, или ещё одна ночь в лучшем случае. Что вы хотите? Токсическая диспепсия, у нас и лекарств таких нет, до Большой земли не добраться, как будет уже, так и будет.

Мама устала уже бояться и ждать, каждый день смотреть в это измученное личико, устала думать о словах, которые будет говорить Лёве, когда тот вернётся. Он же там, в рейсе живёт только надеждой, что спасут его дорогую дочурку.

К утру мамина голова склонилась на грудь, мама уснула. Проснулась с тоской в сердце, в комнате было тихо, не слышно было даже тихого постанывания несчастной её девочки.

Вера проняла, что это-конец. Трудно было заставить себя расщепить ресницы, но надо, надо! Какой-то странный запах витал по комнате: не приятный, но очень уютный, даже радостный. Как может быть радостным не приятное Вера объяснить не могла, но что-то происходило…

С трудом разомкнув веки, Веруня увидела сквозь кроватную сетку своего живого изгаженного ребёнка, он улыбался ей и выкидывал из кроватки продукты своей жизнедеятельности.

Вера подскочила, как шальная, схватила свою драгоценную девочку и целовала, целовала в измазанную дерьмом рожицу, в «куда попало» и смеялась, кричала: