Александр Тихорецкий - Выстрел по солнцу. Часть вторая

• Название: Выстрел по солнцу. Часть вторая
• Автор: Александр Тихорецкий
• Жанр: Русское современное

Читатель, перед тобой – история человека, получившего способность перекраивать чужие судьбы, но так и не сумевшего как следует распорядится своей. Вместе с героем тебе предстоит пройти нелегкий путь побед и разочарований, ответить на вопросы, волнующие человечество с незапамятных времен. Что такое любовь, дружба, справедливость? Что делает нас счастливыми? Что же такое, в конце концов, наша жизнь?

---

Ленский вздохнул.

– Что ж, он – несомненно лицо информированное, имеющее доступ к всякого рода секретной информации, архивам и так далее. Из этого следует, что это – человек влиятельный, обладающий определенным ресурсом власти и полномочиями.

– Блестяще, – перебил его Князев, – Все это мог понять и самый обыкновенный мальчишка. Я же просил – психологический, психологический портрет.

Ленский подавил вспышку раздражения.

– Да, но я еще не сказал самого главного, – он пытался унять внезапную дрожь в голосе. Предчувствие чего-то большого, судьбоносного сжало сердце.

– Ну. Что такое еще? – Ленскому почудилось, что в глазах собеседника мелькнула тень испуга.

– Это только мое мнение… – он прислушался к себе, к нарастающему, горячему упоению. – Мне кажется, что этот человек азартен.

Пространство дернулось судорожно, болезненно, будто мышеловка, захлопываясь растром отторжения.

– Ого! – насмешка вытеснила неприятную тень из глаз Князева, он улыбнулся. – Это – что? Рыбак рыбака?

Ленский почувствовал, как раздражение охватывает его с новой силой. Нет, нет, нельзя поддаваться эмоциям, нужно, во что бы то ни стало, донести свою мысль.

– Он азартен, говорю я вам, – повторил он настойчиво. – Он азартен, и это – единственное объяснение, в которое укладывается абсолютно все, и чехарда с убийствами, и интрига с запиской, и даже история с документами. Он не признает обычной жизни, скучной и пресной, ему претит сама мысль о том, что все должно быть подчинено строгому, холодному расчету. – внезапный полет подхватил его, закружил в восхитительном вихре эйфории. Слова слетали с языка, раскаленными камнями падали в ватную бездну тишины. – Я так и вижу его, вижу, как он мечется от одной игры к другой, на ходу меняя одежды, прибавляя ставки, как бросает на кон все, что только можно, не торгуясь, не считаясь ни с чем и ни с кем, как выжимает последние соки из выработанной, казалось бы, уже ситуации. Он – паук, высасывающий кровь из своих жертв. Вспомните – он не ушел из дома Абдул-Гамида, не ушел, пока не опустошил до дна, до последней капли чашу азарта, пока утолять жажду риска стало нечем. Он – сумасшедший. Он играет ради игры. Он – просто абсолютный, совершенный, законченный, исключительный по своей идеальности игрок, игрок до мозга костей, квинтэссенция игры. Если хотите, романтик игры. Был бы я поэтом, я сказал бы, что он – часть игры, сказал, что он – и есть сама игра.

Ленский замолчал, чувствуя, как затихают на дне бездны его слова, как не торопясь, пунктуально тишина обертывает их своей непроницаемой пленкой. Что, это – все? Не может быть! Сейчас, сейчас сорвется камнепад, разбуженный его словами, критической массой разрывая пелену тайны. И откроются шлюзы, и хлынут потоки истины, смывая с лица земли ложь и несправедливость, зло и ненависть, разлуки и одиночество…

Тишина благоразумно посторонилась, пропуская вперед властное время, подобострастно проводила его поклоном.

Князев шумно вздохнул

– Хорошо, что вы – не поэт, – он грустно улыбнулся, – а то я был бы вынужден подать в отставку. Руководить детским садом, нянчащим поэтов – благодарю покорно… – он в упор посмотрел на собеседника. – А теперь, давайте начистоту. Признайтесь, всю эту белиберду вы придумали только что и исключительно для того, чтобы снять подозрения со своего друга Силича, так?

Ленский опустил глаза. Изящная конструкция рушилась на глазах. То яркое, светлое, воздушное, что родилось в нем утром, теперь совсем съежилось, померкло, словно белоснежный манжет, истрепавшийся от прикосновения с грязной действительностью.

Ну, почему, почему так всегда? Только лишь приоткроешь завесу, только дотронешься неба, и на тебе – снова вниз, в туман, на скучную, серую землю. И этот человек напротив – никакой он не друг. Он не вызывает больше той прежней, немного жалостливой, немного ироничной симпатии.

В последней попытке обмануть судьбу, надежда неловко рванулась наружу.

– Нет, я действительно так думаю. К тому же, из разговора с Кэти…

Князев пренебрежительно взмахнул кистью руки.

– Бросьте. Стоит ли верить девчонке? Ее могли просто использовать. Использовать в качестве носителя нужной информации. А может, это – и вообще, элемент той самой игры?

Ленский вспомнил коридорчик, волну нежности, сладость поцелуя. Господи, как невовремя!

– Н-не думаю. Ложь я бы почувствовал сразу.

Князев помолчал, изучая его долгим, проницательным взглядом.

Ленский сжал зубы. Что еще? Только бы не закричать, не наделать глупостей!

– А что вы так смотрите на меня? Рассмотрели во мне предателя?

Не отводя взгляда, Князев откинулся в кресле, улыбнулся.

– Не знаю даже, как сказать. Думаю, правда это, или только мне кажется? Помните, как там, у старика Шиллера? «Любовь и голод правят миром»?

– И что же?

– А то, что вы не похожи на человека, страдающего недоеданием.

Ленский замер, застигнутый врасплох громом разоблачения. Наверно, в его лице что-то изменилось, потому что Князев рассмеялся, с удовольствием потирая руки.

– Ну же, не пугайте меня, Евгений Александрович! Для людей нашего с вами возраста подобная авантюра равносильна глупости, а глупость в нашей профессии не может быть оправдана ничем.

Ленский почувствовал, как сердце гулко оборвалось бездной, как где-то далеко-далеко отсюда лопнул воздушным шариком его сказочный замок.

Что ж, все правильно. Старость делает нас уязвимыми, и та наша броня, которой мы так гордились когда-то, одного вида которой было вполне достаточно, чтобы заставить убираться восвояси любого, теперь годится, разве что, только для музея.

Ты беззащитен, Ленский! Ты беззащитен перед насмешками, перед чужой грубостью, любопытством, навязчивостью, даже перед угрызениями собственной совести. Ты беззащитен и смешон в своих попытках противостоять наглости, парчу притворной холодности, наигранного равнодушия бросая под скотские копыта хамства. Пора понять, что в твоем случае это уже не работает, да и вряд ли заработает, хоть, когда-нибудь еще.

Вот и сейчас – куда подевался твой хваленый апломб, твое умение держать людей на расстоянии, твоя самоуверенность и язвительная, уничижительная ирония? С глупым видом ты сидишь и слушаешь человека, сумевшего обвести тебя вокруг пальца, как ребенка, как глупого, зазнавшегося мальчишку.

Да, именно – как мальчишку. Потому что, детство и старость – два полюса, глядящие друг на друга сквозь кристалл времени, проекциями преломлений разбросанные по обе стороны оси жизни. И с той, и с другой стороны кажется, что мечта совсем рядом, что она вот-вот осуществиться, и пленительный мир счастья скоро придет, он уже ждет тебя за ближайшим отсюда поворотом, но все это – ложь, обман зрения, фокус для простофиль, позволивших увлечь себя уловками дешевых трюкачей. Мечта все так же далека, далека, как и в момент своего рождения, а ее близость – лишь призрак, иллюзия, мираж, вызванный грошовыми оптическими эффектами.

И что ты намерен делать теперь? Смириться? Безропотно сносить эти маскированные под искренность насмешки, делая вид, что они тебе безразличны? И время уходит, времени почти не осталось, потому что чувства всегда быстрее и точнее разума, а от тебя за версту разит унынием и беспомощностью.

Слабой вспышкой мелькнула робкая, опасливая мысль. А, может, и в самом деле сдаться? Ну, какой из тебя Дон Жуан? Это сейчас ты такой легкий, воздушный, романтический. А старость – она, ведь, такая. Никуда уже не денется, не отстанет. И рано или поздно сделает тебя тяжелым, ревнивым, ранимым, да-да, сделает, сделает обязательно, каким бы невероятным сейчас это тебе не казалось. Да и избранница твоя, (да избранница, избранница, чего уж теперь отпираться) – совсем не та, которая была вначале. Откровенно говоря, она и тогда была, как говорится, тебе не по зубам, а сейчас – и подавно. Наследство, империя – потянешь ли ты такой груз?

Так что, сиди тихо, господин экс-плейбой, как порекомендовало тебе заботливое руководство, сиди и моли Бога, чтобы история эта поскорей для тебя закончилась…

Словно эхо своего унижения, он увидел перед собой насмешливые глаза Князева. Ого! Да ты уже празднуешь победу? Не рано ли?

Секунды растянулись густой патокой, будто сгустки действительности, выплескивая нужные слова.

– Очень не хотелось вас разочаровывать, но, видимо, все-таки, придется…

Брови Князева поползли вверх, глаза подернулись рябью беспокойства. Вот-вот, понервничай, понервничай, голубчик!

Сердце билось горячо, надрывно, сознание заволокло вязкой мглой. Словно под обманчивой жижей трясины, он искал, нащупывал спасительные жердочки фраз…

До слуха долетел глуховатый, с хрипотцой, голос Князева.

– Так что, неужели я не прав?

Будто передразнивая его, Ленский откинулся в кресле, забросил ногу на ногу.