Александр Тихорецкий - Выстрел по солнцу. Часть вторая

• Название: Выстрел по солнцу. Часть вторая
• Автор: Александр Тихорецкий
• Жанр: Русское современное

Читатель, перед тобой – история человека, получившего способность перекраивать чужие судьбы, но так и не сумевшего как следует распорядится своей. Вместе с героем тебе предстоит пройти нелегкий путь побед и разочарований, ответить на вопросы, волнующие человечество с незапамятных времен. Что такое любовь, дружба, справедливость? Что делает нас счастливыми? Что же такое, в конце концов, наша жизнь?

---

– Так что, неужели я не прав?

Будто передразнивая его, Ленский откинулся в кресле, забросил ногу на ногу.

– Увы, любезнейший Сергей Васильевич! (Знай наших!). Я долго ждал, не желая огорчать вас… Просто мне показалось, вы так гордились собой, заявляя, что изучили меня досконально, а тут я со своими разоблачениями…

– А, что? Что-то не так? В чем же я ошибся? – по лицу Князева расплылась смесь из растерянности, не желающего сдаваться превосходства, и какой-то досадной, по-детски капризной обиды.

Вот так! Помучайся, поломай голову! Никогда чемпион покера не позволит кому-то победить себя в дуэли нервов. Главное – не перегнуть, не переступить ту самую черту, за которой кончается игра и начинается жизнь. Ее невозможно увидеть, пощупать, начертить, ее можно только почувствовать, словно хрупкую грань яви и сна, колышущуюся зыбкими полутенями в дремотном сознании.

– Я не знаю, к сожалению ли, к счастью, но я – все-таки, немного другой, нежели вы меня представляли себе.

– Вот как?

Да, да, вот так, гаденыш!

– Увы, да. То, что вы приняли за правду – всего лишь часть моего имиджа, и, признаться, ваши заблуждения – лучшая форма признания.

Ай да, Ленский, ай да, сукин сын! В глазах начальства – смятение, граничащее с паникой. Ну же, давай, наподдай, надо заканчивать разгром!

– Однако, я решил – лучше горькая правда, к тому же, обратная сторона всех моих метаморфоз, как это не парадоксально – объективность. В конце концов, ведь, я получаю свое жалованье не где-нибудь, а именно здесь, и вы теперь – по эту сторону баррикад.

Хороший ход, дружок! Еще бы неплохо приплести сюда обороноспособность Родины, и тогда – все, вообще, не подкопаешься, вряд ли он рискнет переть на святое.

Тень коварства в глазах Князева заставила его насторожиться.

– Уж не собираетесь ли вы душевную чистоплотность включить в перечень своих должностных обязанностей?

Вот гад, выкрутился!

– … И потом, что с того, если вы и позволите себе немножко романтики? В нашей жизни так мало места прекрасному…

Нет, братец, меня на эту приманку не купишь. Ленский зябко поежился.

– Нет в этой истории никакой романтики, вам просто показалось.

Князев подался вперед, глаза его блеснули неожиданным торжеством, отозвавшимся в сердце тревожной дрожью.

– Так-таки и нет?

Ленский засмеялся деревянным смехом, чувствуя, как расползается в душе лужа непонятной досады.

– Да, говорят же вам, нет ничего. Нет, и быть не может!

Князев удовлетворенно кивнул, откидываясь в кресле.

– Вот и славно! В таком случае, я могу разговаривать с вами начистоту. Мы же взрослые люди, и меня паника охватывает при одной мысли о том, что придется читать вам лекции о служебной этике.

Однако, согласитесь, ситуация, можно сказать, критическая. Эта девчонка – золотой ключик от огромного количества дверей, разбросанных по всему свету, и многое, очень многое зависит от того, в чьих руках этот ключик окажется. Насколько я понимаю, вы – единственный, кто связывает ее с внешним миром, кого она слушает и кому доверяет. – в голосе начальника послышались просительные нотки. – Пусть поживет пока у вас. Пару-тройку дней. Пока кое-что не прояснится.

Создайте вокруг нее ауру заботы, такую атмосферу тепла, домашнего уюта. С вашим обаянием, вашим тактом, я уверен – у вас получится. Судя по всему, девчонка выросла без родителей, так что, это будет нетрудно. Водите ее в кино, в цирк, в кафе, в магазины, в конце концов, все счета, естественно будут оплачены конторой. С документами и всем остальным что-нибудь придумается… Потом… – Князев впился в Ленского пристальным взглядом, в глазах его, словно отблески далекого пламени, плясали огоньки чего-то неизвестного, неясного. – И помните, Ленский, она ничего не должна знать о своем отце и обо всем случившемся. Слышите, ничего!

Слова эти еще отдавались в его голове, когда Ленский, будто недочитанную книгу, закрыл за собой тяжелую дверь кабинета.

Удивленными, растревоженными озерками проплыли мимо глаза Наденьки, впервые за многие годы не получившей свою обычную шоколадку, настороженным облаком скользнуло молчание нескольких коллег, за минуту до этого что-то вполголоса обсуждавших.

Безотчетное недовольство, будто медленный яд, спустя положенное время начавший свое разрушительное действие, все больше и больше охватывало его.

В чем дело? Ведь, вроде бы, все – нормально, начальство оценило и одобрило его поведение, ближайшие дни он абсолютно легально проведет с Кэти. Почему же тогда так нехорошо на душе, почему с каждой минутой какая-то мрачная тяжесть все сильней и сильней наваливается на него своей призрачной тушей?

Эх, сейчас бы уехать за город, в лес, вдыхать колкий воздух расставания, топтать плачущий, изнывающий от ожидания небытия снег. Но на дворе – почти уже сумерки, впереди еще разговор со Славой, и где-то далеко, среди вешалок и бездушных манекенов его ждет забытая, одинокая Кэти. Кэти! Вот в чем дело!

Стоило ему только вспомнить о ней, произнести ее имя, и резкая боль полоснула по сердцу. Кэти! Он же предал ее! Он только что вслух отказался от своих чувств к ней, отказался легко и добровольно, без всякого принуждения, элегантно и остроумно высмеяв их, словно вздор, не заслуживающий внимания. Он предал, он снова предал!

Как человек, внезапно потерявший координацию движений, Ленский остановился, сделал несколько нетвердых шагов к прямоугольнику окна, тускло бледнеющему на темной глади стены. Прозрачный холод стекла остудил пылающий лоб, море городских огней качнулось, расплылось радужными пятнами.

Нет, нет, все не так! Он еще не знает, не до конца понимает, не может объяснить, почему, но твердо, абсолютно точно уверен, что не так. Сейчас, сейчас, просто надо сосредоточиться. Еще минуту, еще одну.

С тоской, с отчаянием обреченного он всматривался в ненастное, наливающееся свинцом небо, словно ожидая в этой непроглядной пелене увидеть доказательство своей невиновности.

Упрямая привычка правоты заставляла изворачиваться, выискивая лазейки оправданий, будто перед лицом суда, сплетая слова в вычурные кружева силлогизмов.

Разве то, что он сделал – предательство? Ну, допустим, он и сказал что-то такое, что можно расценить как измену, но это было сделано в пылу игры, для того, чтобы поставить на место зарвавшегося парвеню, и уж никак не преследовало цели обелить самого себя или спасти свою репутацию. Не говоря уже о том, что у него и мыслях не было получить какую-то выгоду, а это, между прочим, вообще, лишает обвинение всякого смысла.

Итак, налицо – ни одного признака, характеризующего предательство, а это значит, что в действиях его, говоря языком протокола, состава преступления нет. Ну, соврал пару раз начальнику, ну, прикинулся шлангом, так что? Обыкновенные уловки, все так делают.

И потом, неизвестно еще, как повел бы себя Князев, если бы Ленский подтвердил его подозрения. А вдруг отстранил бы его от операции, лишив возможности видеться с Кэти, а разве это не худший вариант для них обоих?

Робкая надежда шевельнулась в груди. Может быть, и он тоже Кэти небезразличен? Может быть, они и в самом деле – спасение друг друга, единственный шанс для обоих?

Горячий комок встал в горле, и Ленский сжал виски ладонями. Что это он разнюнился? Почему так ослаб, почему позволяет себе поддаться слабости? Ведь ясно же, ясно, как день – их связывает что-то, что-то гораздо более тонкое и высокое, чем примитивная ткань обычных мыслей и чувств, и взгляды, и туз червей, и поцелуй в темноте ему не приснились, все это было, и каждое из этих событий в отдельности, и все они вместе взятые – одно большое, яркое, красивое доказательство этому.

Доказательство! А он все это предал! Предал, предал! Не зря Князев так настойчиво переспрашивал, не зря таким торжеством вспыхнули его глаза, стоило только Ленскому произнести те самые слова! И нечего отпираться, нечего врать самому себе, вытаскивая из рукава припрятанные козыри оправданий. Уже он ощутил ту несмелую, стыдливую неловкость, что всегда сопровождает сделку с совестью, уже где-то глубоко, на самом дне сознания, плещется мутной лужицей горький осадок, кислотой позора выжигая в памяти пробу измены. На этот раз она невысока – подумаешь, от любви отрекся. Такие вещи – привычное дело, случаются, чуть ли, не через день, так что, даже и катализатор допинга не понадобился.

А козыри… В этой игре они, увы, недействительны, равно как и все ухищрения его проклятого, отточенного словоблудия. Эта игра – она какая-то новая, незнакомая, в ней, вообще, не применимы прежние уловки, однообразием привычности усыпляющие инстинкты нравственности. Словно рентгеновскими лучами, просвечивает она каждую ячейку, каждую клеточку сознания, с легкостью проникая в самые темные его закоулки, без труда отделяя правду от лжи.