Томас О'Крихинь - Островитянин

• Название: Островитянин
• Автор: Томас О'Крихинь
• Жанр: Литература 20 века
• Год: 2018
• ISBN: 978-5-905409-21-9, 978-5-86471-796-7

Томас О'Крихинь (Tomás Ó Criomhthain, 1856–1937) – не просто ирландец и, как следствие, островитянин, а островитянин дважды: уроженец острова Большой Бласкет, расположенного примерно в двух километрах от деревни Дун Хын на западной оконечности полуострова Дангян (Дингл) в графстве Керри – самой западной точки Ирландии и Европы. Жизнь на островах Бласкет не менялась, как бы ни бурлила европейская история, а островитяне придерживались бытовых традиций, а также хранили ирландский язык безо всяких изменений – и безо всяких усилий: они просто так жили. В самом начале XX века, в разгар Ирландского возрождения, гость острова уговорил О'Крихиня составить подробную летопись каждодневного бытия на Бласкете. Итог их пятилетней переписки – один из ключевых документов современной ирландскоязычной литературы и ее вдохновение на весь ХХ век, музей языка, поразительный культурный артефакт и целая особая вселенная, безвозвратно оставшаяся в прошлом.

---

Вот так-то. Оба мои пальца больше не действовали, и к тому же, в довершение всех бед, – пальцы правой руки. Все вокруг залило моей кровью, а пальцы почернели, что твой уголь. Отец порадовался, что я не лишился чувств, хотя и был к тому очень близок. Подкладкой от своей шляпы он перевязал мне пальцы. Папа думал, что мать очень на него рассердится, что он взял меня с собой, но все обошлось. Сестер сильно расстроило, когда они увидали, что случилось со мною в этот день. Мама спешно опустила мою руку в теплую воду и осторожно промыла ее. И это очень пошло на пользу. Она вычистила всю грязь и занозы, попавшие в рану, отыскала пластырь и наложила его сверху. И я сразу запел «Донал-солнышко».

Пришла седая соседка – справиться, как я. Хоть она и была старой сплетницей, ей вовсе не хотелось, чтоб я остался без пальцев. Я все время буду упоминать ее, потому что по-другому описывать дни моей молодости не выйдет – эта старая женщина так или иначе годами попадалась мне на глаза почти каждое утро. Она ни разу не ударила никого из нас, но, думаю, хоть в чем-то она перед нами провинилась. Наверно, и у нее находились поводы на нас жаловаться, – и на меня, и на мою семью, благослови Боже всех нас.

Ну вот. Отец поймал тогда четырех крабов. Сунул их всех в мешок и прошел немного повыше, выбирая лучшее место. Он провел там чуть ли не весь день и даже дольше, зато вернулся домой не с пустыми руками.

Да. Мой отец набрал полный мешок больших пестрых ставрид, и когда мать высыпала их из мешка, получилась целая куча. Она выбрала из этой кучи самую большую рыбину и передала ее мне:

– Вот, Томаc, мальчик мой, пойди отнеси это седой.

Я не стал спорить с мамой, хотя дело, которое она поручила, мне было не по нраву, но еще я рассудил, что старая соседка тоже частенько приходила к маме и приносила с собой что-нибудь в подарок, как бы плох или хорош тот ни был.

Я вышел из дому со ставридой в руке и протянул ее ведьме. Старуха вытаращила глаза, удивившись, откуда я ее взял, поскольку она еще не знала, что мой отец кое-что поймал. В то время я не так уж ей не нравился, хотя бывало, что мы не ладили вовсе. Она принялась так хлопотать вокруг меня, что можно было подумать, будто я стал для нее маленьким божеством. Томаc Лысый, сам хозяин, тоже был дома. И дочь их тоже, и сын, – вся семья в сборе. Они только что закончили есть. Этот прием пищи следовало бы именовать «вечерней едой», а «утренней едой» – то, что ели утром, потому что в те времена у нас ели только два раза на дню.

– Есть у тебя что ему отдать? – спросил Томаc Лысый, хозяин дома.

– Ничего, кроме того, что у него самого уже есть, – сказала она. – Вот отдам ему дочку, как он повзрослеет еще на пару годков.

Хоть за два года она и не могла наградить меня ничем ценнее того, что самолично произвела на свет, тогда я как раз подумал, что от подобного предложения мне выйдет больше вреда, чем пользы. Эта ставрида, болтовня ведьмы и ее обещания отдать мне свою дочь в жены привели меня в скверное расположение духа. И неудивительно, особенно если подумать о том, что получилось через пару лет.

Первая беда, внезапно настигшая меня за это время, заключалась в том, что я стал ухаживать за девочками, и было в этом что-то посильнее всех прочих занятий, которые я избирал для себя и по-настоящему любил. Дело, которое занимало меня после школы и утром, было доставка посланий, и я овладел этим ремеслом довольно быстро еще до того, как принялся за ухаживания. Раньше я оставлял это занятие без внимания и долгое время предпочитал другие дела, пока не понял, в чем там соль. В то время мне было немногим больше пятнадцати лет, и, конечно, можно заявить, что рано еще молодому человеку в столь юном возрасте навострять ухо в сторону юных девушек, однако старые стихи и пословицы порой превосходят многое из того, что говорим мы сами. Смотри, какой стих:

Как-то днем воскресным маме говорила дочь:
«Мне скорей бы выйти замуж, ты должна помочь.
Коль жених здесь не найдется, молод и румян,
Уплыву из мест родимых я за океан».

А мать ей:

«Ах ты, дерзкая дурнушка! – отвечала мать. —
Не сходи с ума, соплюшка, прекращай стонать!»
«Мне годков тринадцать вроде. Ждать я не могу.
Если здесь не выйду замуж, за море сбегу».

Пришлось матери найти ей парнишку без промедления.

* * *

Новая учительница провела с нами еще три года, пока с ней не приключилась та же напасть, что с ее сестрой, то есть ее позвали замуж. Семья ее была родом из Дун-Хына. Отец был каменщик, в то время лучший в округе. Женился на учительнице парень из большого города, человек приятный и по нраву, и по воспитанию.

В один из дней, когда мы были в школе, пришла лодка из Дун-Хына. Кто-нибудь всегда внимательно наблюдал за каждой заходившей к нам лодкой, потому что нередко в те времена кругом шныряли лихие люди – перевозчики, сборщики, приставы, – чтоб отобрать у тебя все, до чего только могли дотянуться, и оставить тебя на верную смерть от голода. Хотя все они сами потом умерли в доме бедных[29], и людям было их совершенно не жаль.

Ну да не к тому моя история, потому что в этой-то лодке был как раз школьный инспектор. Услыхав про это, мы забеспокоились. Поставили паренька у дверей, который все время высматривал, когда же покажется инспектор. Первой его увидела красивая ладная девочка. Она отпрыгнула от двери, и в глазах ее застыл лютый ужас. Совсем скоро инспектор вошел в дом. Ребята то тут, то там зажимали себе рты руками, а среди самых старших девочек одна принялась хохотать, и вскоре за ней начали смеяться остальные. Инспектор, задрав голову, поглядел на стену, поглядел на стропила, и только через некоторое время посмотрел на учеников.

– Дева Мария, – сказал мне Король шепотом. – Да у него четыре глаза.

– Точно, и свет какой-то в них горит, – ответил я ему.

– Никогда еще не видал подобного человека, – сказал он.

Когда инспектор поворачивал голову, в глазах у него блестело. Наконец все, кто был в классе, разразились диким смехом – то есть это старшие, а младшие завопили от ужаса. Учительница со стыда чуть не провалилась под землю, а вот инспектор просто пришел в ярость.

– Сегодня точно убивство будет, – снова проговорил Король очень тихо. – Я вообще не представляю, видел ли доселе кто-нибудь человека, у какого было бы четыре глаза, – добавил он.

Вот так выглядел первый человек, кого в своей жизни видели наши ребята, у которого были очки.

Инспектор задал хорошую трепку нашей учительнице, закатив ей речь, которую не понял ни я, ни кто другой в нашей школе; и, учинив ей такой разнос, схватил свою дорожную сумку, и выбежал из дверей. Взошел на борт поджидавшей его лодки и с тех пор никогда больше не возвращался на Бласкет. Этот безумный малый покинул школу тем же путем, каким прибыл, так и не задав ни одного вопроса ни ребенку, ни взрослому.

И готов поспорить с тобою, читатель, что вряд ли тебе за всю жизнь случалось читать что-нибудь подобное – и, возможно, покуда будешь жив, не доведется тоже.

Бедная учительница упала в обморок после того, как он уехал, и мне пришлось поискать для нее кружечку чистой воды. Айлинь послала меня в ближайший дом. Пока учительнице было дурно, мы могли потолковать.

– Лучше б нам сбежать домой, – сказал мне Король, – покуда она плохо себя чувствует. А то она убьет нас, как только придет в себя.

– Да ну, скверный же из тебя солдат, раз тебя так легко напугать. Ну и страх тебя пробрал, прямо до костей! – ответил я. – Вот увидишь, с нами обойдутся по справедливости.

Через полчаса или около того учительнице стало лучше. Мы все думали, что она будет бить нас, покуда шкура наша не остынет, но часто бывает не так, как полагают. Вот и на сей раз все вышло на иной манер: она не ударила ни одного из тех, кто там был, даже не сказала никому крепкого слова. Ей бы не составило труда излечить от дурных привычек одного-двух, но раз уж такая беда приключилась со всеми, она решила вести себя с нами разумно, – а это у нее никогда бы не получилось, если бы в ней самой не было мудрости.

Она тотчас же распустила нас всех по домам, да ей и самой хотелось домой не меньше, чем любому из нас.

Историей про четыре глаза, которая ни у кого не выходила из головы, Король заинтересовался не меньше всех прочих, кто был тогда в школе. Хотя он никогда не утверждал, что инспектор явился из глубин ада, как поговаривали остальные.

Примерно через несколько месяцев прибыл новый инспектор – хилый, тщедушный, изможденный человек, но у него было всего два глаза. Он тотчас принялся за дело и стал расспрашивать каждого – резко, жестко и придирчиво. Я был в классе Короля, всего мы там сидели ввосьмером, и, похоже, инспектор считал, что он нам как отец – настолько он был выше нас всех и так желал показать свой авторитет и положение, а все мы при нем мелочь нерадивая. Хотя у Короля была большая красивая голова, и инспектор думал, что именно в ней-то и содержится ответ на любой его вопрос, все сложилось иначе, потому что мелкие ребята как раз разгромили его в пух и прах. Покидая школу, инспектор благодушно улыбался и был в хорошем настроении. Он дал по шиллингу лучшему ученику в каждом классе. И когда он вручал шиллинг в нашем классе, то завоевал эту награду не Король, а именно я.