Далия Трускиновская - Подметный манифест

• Название: Подметный манифест
• Автор: Далия Трускиновская
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2007

Третий роман из цикла «Архаровцы». На Москве неспокойно. Бродят слухи, что бунтовщик Емельян Пугачев, объявивший себя императором Петром III, со дня на день нагрянет в старую столицу. Часть аристократии и духовенства уже готова примкнуть к самозванцу. И, конечно, ситуацией пытаются воспользоваться московские воры во главе со знаменитым Ванькой Каином. Навести порядок способны только люди обер-полицмейстера Архарова…

---

- Ваши милости Николаи Петровичи, так я подавать буду? - тихонько спросил Никодимка.

- Подавай, дуралей, - так же тихо отвечал Архаров. Он постарался вложить в эти слова некоторую благодарность, но не чрезмерную, баловать челядь он не желал.

И как-то вдруг все ушли из сеней, остались только Демка и Федька, прибывшие вместе с Левушкой.

Они сразу, как сюда явились, постарались встать друг от друга подалее. И сейчас не знали, как поступить. Просто поглядывали друг на друга да молчали.

Федька хотел видеть Клавароша. Решив, что это сейчас - наиважнейшее, он решительно пошел из сеней прочь, хотя от быстрых движений его заносило - все-таки Левушка крепко благословил его по башке. Но в коридоре он повстречал Никодимку. Камердинер, несясь как угорелый, едва не сбил его с ног.

- Ахти мне! - воскликнул возбужденный Никодимка. - Чего ты тут слоняешься, как неприкаянный? В людской для вас накроют! А потом - на полати… Сам-то цел?

- Цел, твоими молитвами, - отрубил Федька.

- А я молился, - вдруг сказал Никодимка. - Я всегда за всех архаровцев молюсь, вы у меня и в поминание вписаны. Утром и вечером… как же без этого?…

Ошарашенный Федька позволил камердинеру увлечь себя чуть ли не до дверей людской. Туда «черная» кухарка Аксинья уже принесла большой горшок каши, и Никодимка сцепился с ней спорить - сперва же следовало кормить оголодавшего господина Тучкова, а она, дурища, весь горшок - сюда!

- Креста на тебе нет! - возмущался Никодимка. - Что там у тебя еще осталось? Все доставай!

Федька опомнился и поспешил к Клаварошу. Он знал, что француз очень плох, и помочь мог только одним - сесть рядом и сказать утешительное. Впрочем, он понятия не имел, чем утешать умирающего.

У дверей комнаты Меркурия Ивановича он обнаружил Демку. Демка торчал там, как хрен на насесте, совсем потерянный, и не решался войти. Однако и Федьке дороги не давал - Федьке было тошно подойти к дезертиру да еще попросить его посторониться. Он встал посреди коридорчика, полагая, что грозным своим видом вразумит Демку, и тот попятится. Но клевый шур Костемаров смотрел в пол.

Федька был прост душой - он до сей минуты и не задумался, как вышло, что сбежавший Демка вдруг оказался в отряде Иконникова. И отчего он, отыскавший помирающего Клавароша и поднявший тревогу, не решается войти, - Федька тоже сходу не задумывался. Но вот сейчас попытался свести концы с концами - и ничего у него, понятное дело, не получилось.

А спросить он никак не мог. Демка непременно огрызнулся бы - и все кончилось бы мордобоем.

Так они и стояли - ни дать, ни взять, два дурака, один понурый, другой - с приоткрытым от умственного напряжения ртом.

- Ну, теперь куда? - раздался знакомый голос. В коридорчик вошел кучер Сенька, за ним - Матвей Воробьев, только что Сенькой доставленный, с большой докторской шкатулкой в руке.

- Сюда, ваша милость, тут он лежит! У Меркурия Ивановича.

- Ну-ка, архаровец, пропусти!

Матвей, от которого - редкий случай! - не разило перегаром, быстро вошел в комнатку домоправителя.

Она была, на свой лад, еще почище Сашиной комнаты. Секретарь натащил туда книг и обвешал стенки учеными гравюрами со всякими таблицами, а Меркурий Иванович обзавелся глобусом и морскими картами. Кроме того, на столике и на подоконнике лежали стопки истрепанных нот, да и скрипку он не успел сунуть в футляр.

- Ну, что с тобой тут стряслось? - спросил Матвей, садясь рядом с постелью. - Кондрашка разбил? Не беда, с этим мы живо управимся!

Дверь он, входя, оставил приоткрытой, полагая, что следом войдут Федька с Демкой. Но они не входили, только стали так, чтобы видеть хоть часть комнаты, где лежал Клаварош.

- Это ж надо, не пуля, не шпага, а хрен знает что, - продолжал доктор, переставляя подсвечник так, чтобы лучше видеть лицо француза. - Где болит? Руки-ноги чуешь?

- Сердце, - тихо сказал Клаварош.

- Так, сердце. Первым делом ты, сударь, запомни - двигаться нельзя. Только пальчиками шевели, прочее - под запретом. И дыши тихонечко. Теперь я спрашивать буду, а ты глазами отвечай, коли «да» - моргай. С утра сердце прихватило? Днем? Ближе к вечеру? Ага. Слабость когда ощутил? Тогда же? Ближе к ночи?

Федька завороженно слушал доктора и завидовал его спокойствию. Оно, конечно, Матвей немало больных перевидал, и сам Федька в чумную пору не раз следил за агонией, чтобы тут же выволочь мертвеца крюком, закинуть на фуру и, провезя через пол-Москвы, упокоить в общей яме. Однако это был не простой больной, это был Клаварош!

Матвей пощупал Клаварошу пульс.

- Слабоват… Ты, сударь мой, лежи, не шелохнувшись, сейчас тебе питье принесут, полегчает, но - Боже упаси шевелиться. Погоди, схожу к раненой девице и к тебе вернусь.

Матвей встал и, подхватив за железное кольцо свою шкатулку, вышел из комнаты. Тут он увидел Федьку с Демкой.

- Чего это вы тут встали? А ну, живо к нему! Говорите с ним, хвалите его! Ишь, торчат! Архаровцы!

Он замахнулся кулаком на Демку и тут же поспешил прочь.

Демка покосился на Федьку. Федька покосился на Демку.

Что ж тут поделать - архаровцы… Оба. И Клаварош тоже…

Демка, поняв, что Федька с ним разговаривать не собирается, вошел в комнатку первым, сел на согретый Матвеем стул и сказал очень тихо:

- Прости смуряка, Иван Львович…

Клаварош моргнул.

Многое ему сейчас было безразлично - беда, одолевшая его тело, отнимала все внимание и все силы души. Ночная погоня за Демкой, драка, захлестнувший Демкино горло арапник - уже не имели значения. Сейчас он мог только простить.

Федька встал в дверях и смотрел на них, понимая, что между ними случилось нечто необычное, и ожидая хоть каких-то объяснений. Так они и молчали, трое архаровцев, вопреки приказу Матвея говорить приятное и хвалить Клавароша. И диким казалось, что кто-то вдруг может громко заговорить. Да и ненужным, пожалуй…

Матвей зашел в столовую, где Никодимка хлопотал вокруг Левушки. Количество тарелок и плошек на столе уже становилось нелепым - одному человеку столько и за три дня не съесть. Левушка быстро глотал гречневую кашу. Напротив сидел Архаров, грыз любимый сладкий сухарь. За спиной у Архарова стоял в ожидании распоряжений Меркурий Иванович, а Саша Коробов сидел поодаль на табурете и отчаянно зевал.

- Ты, сударь, три дня голодал? - спросил Матвей, уже знавший многие подробности от Сеньки и слуг. - Ну так и будет с тебя! Не то брюхо вывернет наизнанку. Будет, будет!

Он сам отодвинул Левушкину миску с кашей и прикрикнул на Никодимку, чтобы камердинер умерил свое рвение.

- Что Клаварош? - спросил Архаров.

- Я ему опиумной настойки в молоко накапаю, боль снимет, авось уснет, - отвечал Матвей. - И не шевелить! Никодимка, вели на поварне молока полкружки нагреть. Завтра послать за настойками - из оленьего рога и боярышниковой. Запомнил?

- Мало нам одного, теперь еще этот. Лазарет, а не дом, - буркнул Архаров.

- Лазарета ты, Николашка, не видывал. Молод, зелен! - как в былые времена, отбрил его Матвей. - Ты полагаешь, забрался сдуру в чумной барак - и все про лазареты понял. А как безумцев врачуют - видал?

- Матвей, ступай наверх, - сказал Архаров.

- Ты меня среди ночи из постели поднял, я есть хочу, - доктор сел рядом с Левушкой, который, лишившись миски, ссутулился, положил руки на колени и являл собой воплощенное бессилие. - Меркурий Иванович, это у вас рейнское, что ли?

Он плеснул вина в стопку и выпил. Спорить с ним было невозможно. Закусил соленым рыжиком, потом кинул в рот кусочек маковника. Подумал, съел еще один рыжик. Архаров следил за этим гастрономическим безобразием с любопытством.

- А с безумцами дело я имел смолоду, да еще с какими! - вдруг похвастался Матвей. - Тебе, Николаша, и не снилось.

- Матвей Ильич! - воззвал Меркурий Иванович, который страсть как любил всякие потешные истории из врачебной деятельности, однако полагал, что сейчас не до них.

- Кстати, то время, когда я умалишенных врачевал, как раз на Москву выпало. Я тогда состоял при первом ее величества лейб-медике Бургаве, а его покойная государыня всюду с собой тащила, ну и я так и катался из Петербурга в Москву да обратно. А в Москве она изволила живать месяцами. И вот как-то сбрел у нее с ума камер-лакей. Буйствовать начал, на людей кидался. Но государыне кто-то наплел, что его можно запросто вылечить, и она приказала Бургаву иметь уход за камер-лакеем - убей, не помню, как эту беспокойную чучелу звали. Бургава поселили при дворе и вблизи его покоев отвели помещения для умалишенного. Ну, ладно бы один камер-лакей, но вскоре спятить изволил полковник Лейтрум. Высвобождают еще комнату вблизи Бургава, внедряют туда Лейтрума. Недели не проходит - в Воскресенском монастыре инок святости возжелал и по той причине известных мест себя лишил, собственноручно, бритвой.

- Хотел бы я знать, как в обитель бритва попала, - заметил Архаров. - Им-то там она ни к чему.

- Видать, давно готовился и тайно принес. Это сочли новым видом безумства и, как ты полагаешь, куда девали монашка?