Далия Трускиновская - Подметный манифест

• Название: Подметный манифест
• Автор: Далия Трускиновская
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2007

Третий роман из цикла «Архаровцы». На Москве неспокойно. Бродят слухи, что бунтовщик Емельян Пугачев, объявивший себя императором Петром III, со дня на день нагрянет в старую столицу. Часть аристократии и духовенства уже готова примкнуть к самозванцу. И, конечно, ситуацией пытаются воспользоваться московские воры во главе со знаменитым Ванькой Каином. Навести порядок способны только люди обер-полицмейстера Архарова…

---

Тут же явились серебряные подносы с кофеем, сливками, печеньями, кренделями, конфектами, большими пирожными. Странным показалось, что подают сливки в пост. Но москвички слыхивали, что новая столица не больно-то богомольна.

Варенька расправила юбки и села на изящную банкетку. В Москве она на таких не сиживала - и ей стало неловко за всю себя, такую «дикую», нездешнюю, не соответствующую столичной роскоши.

На другую банкетку села Марья Семеновна - с большим достоинством, очень прямо держа спину. Татьяна Андреевна встала у окошка, поглядывая разом и на старую княжну, и на улицу - там было на что посмотреть, проезжали прекрасные экипажи, а главное - статные всадники в треуголках и епанчах, те самые гвардейцы, которые в Москве доподлинно были девичьей погибелью. Годы и лицо Татьяны Андреевны были таковы, что она могла еще рассчитывать на скромную партию в лице отставного армейского капитана. Потому и не хотела упускать такую Богом дарованную возможность, как поездка в Санкт-Петербург.

Некоторое время они смотрели на дорогую посуду, на дымящийся серебряный кофейник, на молодого красивого лакея, согнувшегося над столиком в галантном поклоне и ждущего приказа наполнить чашечки.

- Что ты там вытаращилась, садись, мать моя, - недовольно сказала старая княжна Татьяне Андреевне. Ей хотелось как-то показать свою власть, а командовать чужим вышколенным лакеем она не решалась. Компаньонка покорно присела к тому же столику.

- Господи, до чего же тут тихо, - удивленно сказала она. - Не по себе делается.

- И верно, - согласилась Варенька.

Марья Семеновна недовольно на них посмотрела. Ей тоже недоставало человеческих голосов и подобострастного общества. За годы московской жизни она привыкла к тому, что ее постоянно окружают ближние женщины - прислуга, разумеется, родственницы, приживалки, и к ним постоянно добавлялись новые богомолки, чьи-то племянницы, вдовы неизвестного происхождения, совсем маленькие девочки - чьи-то внучки или воспитанницы, и все это бабье царство набивалось разом в ее спальню, и замолкало при первом звуке ее голоса, готовое со всяким словом согласиться и всякому желанию услужить.

В Петербурге же было все заведено на иной лад, она это вспомнила и нахмурилась. Но выбирать ей не приходилось.

- Ешь, Варюта, - сказала она. - А то с дороги ты как бледная немочь. Стыд кому представить.

- Я не просила меня никому представлять, - огрызнулась Варенька, - и везти меня сюда не просила.

Она с удовлетворением подумала о том, что хотя бы по части платьев смогла настоять на своем - они были темные, очень мало украшенные кружевом, с самыми скромными лентами для бантов. Чулки же гарусные Варенька велела купить черные, пряжки туфель - покрытые черным лаком. То есть, всячески показывала и старой княжке, и самой себе, что соблюдает траур. Правда, в Великий пост никто не наряжается, даже красная ленточка на лифе платья - почти грех, однако черные чулки отнюдь не обязательны.

- А это уж не тебе решать, - отрезала Марья Семеновна. - Лекарство-то выпей! Глашка! Глашка, приготовь, дура, лекарство!

Девка выскочила из соседней комнаты, пискнула что-то, кинулась обратно, наконец, принесла большую бутыль и поставила среди изящнейшей в мире посуды. Вареньке сделалось неловко.

Чудодейственное средство доставили ей еще до путешествия. В Сибири брали смолу-живицу от сосны, кедра, пихты, ели, очищали ее от сора. Потом клали в горшок, заливали водкой, чтобы покрывала смолу на палец, и живица через несколько дней растворялась. Тогда брали одну часть смолы с водкой на две части испытанного средства - свиного нутряного сала, перетапливали и добавляли мед, лучше липовый. И, наконец, замешивали в снадобье жженую кость. Это средство Варенька пила трижды в день по ложке, и оно оказывало хорошее действие. Кроме того, ей давали водку, настоянную на березовых почках и меду.

Сперва, когда Вареньку, почти помирающую, чудом спасенную из шулерского притона, привезли к княжне Шестуновой, она от страха позволила воспитаннице все - и носить черное, и молиться за человека, который сам себя лишил жизни. Лишь бы только девушка немного поправилась, окрепла! И духовник отец Иннокентий, которому она рассказала про эту беду, благословил позволять больной все, что ей служит к утешению, до той поры, пока окрепнет и придет в рассудок.

Но теперь, когда Варенька сделалась такой, как до обострения болезни, хотя полного выздоровления ждать не приходилось, старая княжна вернулась к обыкновенной своей строгости. Беда была в том, что Варенька от несчастья повзрослела и, коли что было не по ней, знала, как дать сдачи. А ведь это можно было предвидеть - уже по одному тому, как она, влюбившись в Фомина, рвалась к жениху, невзирая на доводы рассудка.

Кроме того, старая княжна никак не могла понять, подурнела Варенька или же похорошела. Ей, получавшей деньги на содержание девушки через третьи руки от неведомого благодетеля, хотелось представить Вареньку ее знатной родне такой, какова должна быть двадцатилетняя красавица - свежей, румяной, с округлыми щечками, с белыми ручками, восхищающими приятной полнотой. Из всех достоинств, почитавшихся важнейшими, у Вареньки сейчас была разве что тонкая талия.

Готовясь к разговору, который мог быть неприятным, Марья Семеновна уже придумала, кого будет приводить в пример: сама государыня смолоду была тоща и после болезней нехороша собой, бледна до такой степени, что покойница Елизавета Петровна самолично ей через придворных дам посылала румяна.

Варенька же, глядя в зеркало, испытывала особое удовольствие - ни один вертопрах и петиметр не польстится! А умный человек даже коли заглядится на ее большие черные глаза, то ему всегда можно будет объяснить, что Варвара Пухова от замужества отреклась навеки. И когда-нибудь это осунувшееся личико будет сверху и по щекам охвачено черным монашеским платом, когда-нибудь, но не сейчас…

Тем не менее, Марья Семеновна, хотя и числилась старой девой, видела ясно, что теперь Варенькино лицо стало непостижимо привлекательным. И сама Варенька тоже это потихоньку понимала.

- Тебя привезли сюда ради важной надобности, - продолжала старая княжна, - и от того, какой ты себя окажешь, зависит вся твоя будущность.

- Мне не надобно никакой будущности, - спокойно отвечала Варенька, следя, как лакей наливает в серебряную чашку бурую настойку. Таких речей она уже наслушалась по дороге. А дорог было предостаточно. Ее, совсем слабую, увезли в большой берлине из Москвы, увезли спешно, и она поняла, в чем дело. Судя по тому, как после визита поручика Тучкова перепугалась Марья Семеновна, кому-то из шулеров, когда архаровцы разгромили их притон в Кожевниках, удалось бежать - и Варенька, узнав, могла его выдать властям. Рассуждая далее, она поняла, что это - человек одного с ней круга, ведь мудрено предположить, что особа низкого звания нарочно будет искать доступа в московский высший свет лишь ради того, чтобы быть узнанной и схваченной. И у нее было весьма отчетливое подозрение - о ком речь…

Повезли Вареньку не на юг, не в благословенную Италию, а в горы - так вдруг, получив чье-то распоряжение, решила княжна. До Италии они не доехали, а горный воздух оказался для Варенькиной груди весьма целебен. К тому же, ншелся опытный врач. Он растолковал, что при грудной болезни нельзя доверяться лишь одному совету и пить лишь одно лекарство - а следует принимать разные, потому что лишь Богу ведомо, которое подействует целительно.

К смоляной настойке и березовой водке добавились нутряное сало, распущенное в горячем молоке, отвар из сосновых почек, отвар бузины с медом и молоком, еще отвар цветов крапивы-яснотки - чтобы кровь не шла горлом. Посылали также за растением наподобие пастушьей сумки, жали из него сок и давали Вареньке, наполовину разведя водой. Салом, смешанным со скипидаром, ей растирали грудь, она морщилась, но терпела - это было знатное средство от всех грудных болезней.

Наконец она перестала так явственно потеть по ночам, прибавила в весе по меньшей мере пять фунтов, оживилась, стала охотно ходить на прогулки и строить прекрасные планы. Варенька полагала, что незримые и загадочные санкт-петербургские благодетели отправят ее далее, чтобы провести лето хотя бы в Провансе, но вдруг из столицы прибыло письмо Марье Семеновне со строжайшим приказом собираться обратно. Делать нечего - старая княжна, никому не показав загадочного письма, повезла воспитанницу в Санкт-Петербург. По дороге изъявляла надежду, что Варенька уже сговорена за знатного жениха, чем только понапрасну злила девушку.

Варенька проглотила снадобье и привычно поморщилась. После него, казалось бы, часа два ничего глотать не пожелаешь. Однако ж кофей благоухал, пирожные манили. Варенька не удержалась, повернулась к лакею - и тут же из высокого причудливого кофейника с носиком в виде птичьей головы ей налили горячего кофея в серебряную же чашку и она положила туда два куска не слишком крупно наколотого сахара. Словом, устроила себе маленькое блаженство и, согреваясь, подумала, что трудновато будет дать отпор неведомому богатому покровителю, однако придется. Роскошь дома, где они оказались, порядком ее смутила - она поняла, что положение ее более опасно, чем казалось ранее, потому что приданое может оказаться большим, следовательно, вокруг него разведут великую суету.