Евгений Елизаров - Слово о слове

• Название: Слово о слове
• Автор: Евгений Елизаров
• Жанр: Философия

Бернард Шоу в своем «Пигмалионе» сформулировал мысль о том, что овладение подлинной культурой речи способно полностью преобразовать человека, пересоздать его бессмертную душу. Философский анализ показывает, что не только цеховая гордость выдающегося филолога движет сюжет этой парадоксальной пьесы. Существуют вполне объективные основания для таких утверждений. Речевое общение и творчество, слово и нравственность, влияние особенностей взаимопонимания на формирование человека и определение исторических судеб целых народов составляют предмет философского исследования «Слово о слове».

---

Таким образом, механизм информационного общения через совместное исполнение какого-то единого сложно структурированного действия всеми участниками обмена не является чем-то исключительным в живой природе. Этот механизм не требует развитой способности организма к абстрактному мышлению, без которой немыслимо речевое общение человека. Он вообще осуществляется без участия сознания. Между тем все разновидности собственно знаковой коммуникации, которые предполагают способность восприятия действительности в заместительных формах, требуют становления каких-то более высоких, если так можно выразиться, надбиологических, структур и форм движения, могут возникнуть только на их основе. А значит именно этот первичный механизм и должен формировать собой самое глубокое основание всех "надстроечных" форм собственно знаковой коммуникации. Поэтому-то первой формой человеческого общения оказывается вовсе не речь, но именно совместно выполняемое действие. Исходным средством информационного обмена является то, что значительно позднее с развитием социума превращается в ритуал. Поэтому мы так и будем называть начало, образующее собой, может быть, самое глубокое основание всех знаковых систем.

3.3. Знакообразующая аура; основа этнокультурных отличий

Строго говоря, понятый таким образом ритуал – это еще только "предзнак", ибо собственно знак все же предполагает наличие хотя бы проросших начал сознания. Только по истечении продолжительного времени, на сравнительно поздних стадиях своего развития эта форма заместительного движения, выражающего собой нечто несводимое к своим собственным алгоритмам, идеологизируется, то есть наполняется каким-то символическим содержанием и становится элементом сложных религиозных или социальных культов. В исходной же точке долгой своей эволюции он не содержит в себе решительно никаких мифологем, это просто способ кодирования каких-то структур развитой предметной деятельности. Впрочем, не только кодирования, но и трансляции, и восприятия и, наконец, расшифровки этих структур всеми теми, кому надлежит овладеть ими. В исходной точке своего развития ритуал – это всего лишь своеобразная "пантомима" какого-то поначалу не всем доступного процесса; непосредственное участие в ней (и только оно!) является в одно и то же время и формой обучения, и – если нужно – формой согласования совместных действий там, где требуется одновременное приложение сил многих. Собственно речевое общение, повторимся, возникает лишь потом, лишь на его фундаменте. Но здесь нет возможности, да и нужды, подробно останавливаться на механизмах возникновения, развития и постепенной трансформации ритуальных форм коммуникации в собственно знаковые, обо всем этом говорится в другом месте ("Логика предыстории", "Рождение цивилизации").

Здесь важно напомнить одну фундаментальную истину: в природе ничто никуда бесследно не исчезает. Становление высокоразвитых форм организации живого никогда не перечеркивает и уж тем более не уничтожает того простого и примитивного, что было раньше. Любые новые, более совершенные, структуры, любые новые, более сложные функции в конечном счете лишь надстраиваются на том, что уже пережило миллионолетия, и даже в самых высоких и безупречных формах всегда можно найти едва ли не все эволюционно предшествовавшее им. Разумеется, любое совершенствование в какой-то степени преобразует и свой собственный фундамент. (Поэтому и становление собственно знаковых форм информационного обмена между субъектами сознания не могло не затронуть предшествовавших им механизмов доречевого общения.) Но во всех этих изменениях аналитический взгляд практически всегда может разглядеть исходные – пусть и рудиментарные – образования.

Всеобщность этого незыблемого правила, если не сказать закона живой природы, заставляет распространить его действие и на развитие всех форм информационного обмена, которые складывались на протяжении как антропогенеза, так и всей последующей, уже собственно человеческой, истории. Другими словами, становление высокоразвитых знаковых систем не в состоянии "отменить" действие тех механизмов, становление которых по существу и явилось тем сакраментальным рубежом, который отделил наконец человека от животного. Поэтому даже в условиях свершающейся на наших глазах информационной революции обязана сохраняться та древняя жесткая функциональная связь между какими-то базисными началами, лежащими в самой основе человеческой культуры, и сложно структурированными формами движения чисто органических образований, связь, которая тысячелетиями складывалась в ходе эволюционных процессов.

Заметим одно: здесь речь идет совсем не о формальном (то есть закрепляемом в словарях и энциклопедиях) содержании каких-то развитых абстракций нашего сознания. Понятно, что в самом основании всех знаковых форм общения могут лежать лишь предельно простые (но вместе с тем и "вечные") начала. Всему же тому, что впоследствии потребует от человека предельного напряжения его абстрагирующей мысли, его, говоря шире, духа, еще только предстоит заполнить тысячелетия истории. Здесь же говорится о самом пороге, рубеже, преодоление которого лишь начинает ее.

А впрочем, и формальное содержание даже очень сложных понятий и образов – далеко не самое главное, наверное, в любом знаке. Так, взятое само по себе, практически любое речение мало что говорит человеку: вопрос или утверждение, просьба или требование, согласие или отказ, смирение или вызов, почтительность или дерзость, пошлость или благородство – вот что образует собой полную его ауру, формирует подлинный его смысл. Вне этой ауры действительное его значение, наверное, вообще неразличимо. И здесь нет решительно никакого преувеличения: ведь нередко уже простое изменение порядка слов в предложении способно сделать его нераспознаваемым для многих. Между тем, структура любого речения определяется вовсе не лексикой, не грамматикой языка, не синтаксисом, но чем-то таким, что уходит едва ли не в самые глубины нашего подсознания; и лексика, и грамматика, и синтаксис, как кажется, лишь упорядочивают и формализуют то, что (в каждом данном регионе, в каждой данной культуре) формировалось на протяжении долгих эволюционных процессов, предшествовавших собственно духовной истории человечества. Словом, в полном содержании, наверное, любого знака неизбежно наличествует и то, что вносится в него какими-то "вечными", лежащими в самой глубинной основе человеческого общения, началами.

Общая тональность речи, ее обертона, темп, мелодика и ритмика расставляемых акцентов, амплитуда, энергия, контур сопровождающих ее жестов, мимика лица, абрис принимаемых в общении поз – все это имеет знакообразующий характер, все это несет свою, до чрезвычайности важную, информацию, которой невозможно пренебречь. Компьютерный полиграф улавливает микроскопические отличия в целом спектре физиологических реакций, маркирующих гордость и стыд, уверенность и безразличие, растерянность и тревогу, признание и ложь. Но ведь все это возможно только потому, что в каждом из этих состояний духа весь организм человека, а не только отдельные его системы, переключается на какой-то свой режим. А это значит, что где-то глубоко в нас, уже на субклеточном уровне, формируется способность к регулированию и тонкой перенастройке всех микроскопических импульсов движения, из которых в конечном счете и складывается распознаваемая извне игра переменчивого многоцветья общей ауры знака. Меж тем оборотная сторона последнего заключения состоит в том, что точное различение всех переливов этой палитры оказывается возможным только в том случае, если там же, в глубине под кожным покровом, каждый раз (подчиняясь какому-то особому настрою) активизируются все те же, протирающиеся вплоть до субклеточного уровня структуры, из которых слагается живая ткань. Вот только необходимо понять, что распознавание знака, порождаемого одушевленным существом, совсем не тождественно дешифрации неодухотворенного посыла внешней среды, а следовательно, не может быть обеспечено действием одних лишь поверхностных терминалов-рецептеров нашего тела.

Словом, тысячелетиями и тысячелетиями в человеке формируется не подавляемая уже никаким воспитанием, по существу независимая от его сознания способность к распознанию в первую очередь отличительных особенностей ритмики и музыки речи, пластики сопровождающих ее жестов, гармонии контуров принимаемых субъектом общения поз и многое, многое другое, что образует какой-то свой, пусть и не поддающийся строгому определению, но тем не менее единый для всех, кто принадлежит данной культуре, метаязык. Только в полном контексте этого ускользающего от анализа метаязыка и может быть до конца раскрыто дискретное содержание отдельных речений, которое регистрируется собственно сознанием; вне его доступ к сокрытому оказывается весьма и весьма затрудненным, часто невозможным. Кстати, все это хорошо заметно при восприятии речи, синтезированной механическим устройством: полное отсутствие всякой эмоциональной окраски, необычность мелодики, чужеродность ритма превращают ее дешифрацию в тяжелый, труд требуют огромного напряжения психики. Практически то же обнаруживается и в речи глухонемых: лишь концентрация душевных сил делает возможным распознавание смысла, но вместе с тем превращает общение в нелегкое испытание для психики.