Всеволод Гаккель - Аквариум как способ ухода за теннисным кортом

• Название: Аквариум как способ ухода за теннисным кортом
• Автор: Всеволод Гаккель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5–93682–183–8

«Аквариум как способ…» – не только первый писательский опыт Гаккеля, но и первый взгляд на историю группы изнутри. Книга повествует о счастливых рок-н-ролльных 70–80-х, уводит читателя за кулисы концертной жизни музыкантов. Она представляет интерес не только для поклонников «Аквариума», а также для всех тех, кто интересуется историей российской рок-музыки.

…на всех 365 страницах подробно изложена Большая Обида Гаккеля, под знаком которой, если верить этим записям, прошла вся жизнь Гаккеля с момента его физического ухода из «Аквариума». Обида не столько за то, что Гребенщиков использует название «Аквариум» для группы, в которой никого, кроме него самого, из старого состава нет. Скорее за непонимание и, как кажется Гаккелю, нежелание понимать. Именно поэтому книга предназначена, может быть неосознанно, БГ – чтобы объяснить тому свои мысли и свою оценку происходящего.

Все это было бы абсолютно неинтересно постороннему читателю, но помимо выяснений отношений с собой и бывшими друзьями в книге весьма занимательно и по-новому изложена история не только «Аквариума», но и всей музыкальной тусовки 70-х – 80-х, а также того периода, который мало отражен в литературе – 90-х.

Биография «Аквариума» давно стала мифом, причем существуют канонические тексты и апокрифы. БГ с его любовью к туманным формулировкам и манере говорить так, что никто никогда не знает, шутит он или всерьез, немало этому мифотворчеству поспособствовал. Книга Гаккеля, несмотря на то, что написана от лица участника событий, – это взгляд человека почти со стороны.

Судя по его словам, он никогда не был полностью включен в эту тусовку, многого в ней не понимал и не принимал, что и послужило в итоге причиной ухода. Хотя, конечно, приходится лишь верить ему на слово, отдавая себе отчет в очевидной необъективности автора.

…

Конечно, можно усмехаться, глядя на обиду Гаккеля на Гребенщикова, учитывая, что первый ухаживает за теннисным кортом под Питером, а второй записывает альбомы и дает концерты. Но понять, кто там был прав, кто виноват, все равно невозможно. Так что лучше при чтении книги просто оценить еще раз масштаб личности Гребенщикова, былую дружбу с которым люди не могут забыть десятилетиями. И погрузиться в интересную и толково описанную атмосферу питерских тусовок советского периода.

Святослав Бирюлин (ЗВУКИ.РУ)

---

Неожиданно на горизонте появился Сережа Курёхин. Со времени нашего знакомства мы почти не общались. Время от времени мы сталкивались в «Сайгоне» или на каком-нибудь сейшене. Какое-то время он играл в группе «Гольфстрим». Вместе с Аликом Каном он развил бурную деятельность и в ДК им. Ленсовета организовал «Клуб современной музыки». Естественно, все мы были охвачены. Идеологом был Фима Барбан, коллекционер и истинный знаток авангарда. Каждому из тех, кто вовлекся в деятельность клуба, вменялось в обязанность на очередное заседание подготовить маленький доклад на тему того или иного композитора или исполнителя. Мне чрезвычайно интересно было слушать всю эту музыку, но я был полным профаном. Как-то мне поручили подготовить доклад о Сэсиле Тэйлоре, которого я никогда не слышал. Мы с Курёхиным поехали к Фиме за материалом. Я был ошеломлен масштабом его интеллекта, у него была невероятная коллекция пластинок и книг, которую невозможно было охватить. Он позволил мне самому поискать информацию о Сесиле Тейлоре, но всё, что я мог найти, состояло из пятнадцати строчек в энциклопедии и нескольких пластинок. Несколько дней я слушал совершенно новую для меня музыку и сделал выборку на полчаса. Мой доклад был необычайно интересным – я мгновенно выпалил всю энциклопедическую информацию и быстро поставил запись. Чуть позже Фима Барбан уехал в Лондон и стал ведущим джазовой программы на BBC под именем Джеральд Вуд. (Когда через несколько лет я оказался в Лондоне, мы случайно встретились в метро, условились повидаться, но это почему-то не получилось.) Курёхин устраивал маленькие концерты, на которые приглашал нескольких музыкантов. Эти выступления носили характер того, что в последствии стало называться «Поп-механикой». Я участвовал в одном таком концерте, и это было невероятно интересно. Но самым выдающимся событием был концерт Яна Гарбарека с Анатолием Вапировым.

Осенью Алина обычно возвращалась с дачи, и мы были вынуждены съехать и вернуться на Восстания. И с этого времени начался изнурительный опыт домашних концертов. Что-то в этом безусловно было, но постепенно у меня это начало вызывать некоторое отторжение, и я эту практику прекратил. Для Боба же на многие годы это стало основным источником существования. И, может быть, именно это постепенно привело к концу группы в том виде, в котором она сложилась в мою бытность. Боб стал играть один, вдвоём, втроем и вообще в любом сочетании людей, и, насколько я понимаю, постепенно привык к мысли, что главное – это он и его песни, которые существуют независимо от того, кто эти песни играет. В этом немаловажное значение стал играть и экономический фактор – чем больше состав, тем меньше денег приходится на одного. Была пара концертов, когда мы пытались играть всей группой, но в домашних условиях всегда было крайне трудно разместиться так, чтоб ещё и было удобно играть и слышать друг друга. И ещё меня не устраивал тот фактор, что группа превратилась в пикантное блюдо, которое можно заказать. Для меня это было ничуть не лучше, чем играть в кабаке. Кстати, один раз мы пытались сыграть в кафе «Сонеты». Это место считалось «интеллигентным», и кто-то, скорее всего Майкл, предложил нам туда «сесть», и мы решили попробовать. Как разовая акция это было даже интересно, и там не было такой публики, которая бы стала заказывать «7–40». Мы же играли в основном песни «T.Rex», перемежая их со своими. Но, так или иначе, по каким-то причинам «контракт» нам не продлили.

Уже глубокой осенью того года мы, по приглашению Артема Троицкого, отправились на фестиваль в подмосковный город Черноголовку. Фестиваль почему-то отменился, и вместо этого Артем устроил концерт в редакции журнала «Молодая гвардия». Наше выступление началось с того, что Боб подошел к микрофонной стойке и, согнув её пополам, наклонил её к гитаре, не разглядев, что она прямая, без «журавлика». Аппаратчик долго крутил пальцы возле виска. Я совсем не помню, кто там ещё играл, но помню, что Артем проникся ещё большим расположением и после этого стал всячески нас опекать и проталкивать. Мы жили в гостинице «Орленок» на Ленинских горах и по дороге домой в этих горах заблудились.

Фагот устроился руководителем художественной самодеятельности на Металлический завод, и, естественно, мы тут же сели репетировать в клубе этого завода. Каждый раз когда мы куда-нибудь переезжали, мы надеялись, что сможем обжиться, а местный профком купит какой-нибудь аппарат типа «Vermona», но наши мечты никогда не сбывались. Там же с нами стал репетировать саксофонист Виталий, милый человек с хорошим звуком. Но почему-то, когда мы оттуда съехали, то сразу про него забыли.

В это время у меня умерла бабушка Надежда Ивановна, последняя жена моего знаменитого деда, и мы с Людмилой, не долго думая, через сорок дней въехали в её однокомнатную квартиру на Шестой Красноармейской улице. Я ни на что не рассчитывал, зная, что отвоевать квартиру у государства в то время было невозможно, но решил, что какое-то время можно было пожить. Квартира была на первом этаже и была очень удобно расположена. Соседей не было вообще – с одной стороны была улица, с другой двор, с третьей лестница, а с четвертой подворотня. Конечно же, и это место стало нашей репетиционной точкой. Можно было репетировать сколько угодно, но соседи приходили сверху. Это было уже привычно, поскольку с этой проблемой я сталкивался, где бы ни жил. Постепенно к нам с Людмилой въехал Фагот, который жил на полу в спальном мешке, а потом и Боб, которого родители Натальи окончательно выжили из дома. Боб поселился на кухне и стал танцевать. Постепенно танцы стали доминировать надо всем остальным и продолжались до самой весны, пока нас оттуда не выгнали.

Под Новый год танцы переместились в Ливерпуль. Алексис Родимцев, будучи настоящим рок-интеллигентом, учился на Филфаке вместе с Фалалеевым и незадолго до нашего знакомства умудрился полгода проучиться собственно в Ливерпуле, откуда и привез свое новое имя. Вернувшись из оного он тут же пожалел об этом и забил на всё. Он жил на Гончарной улице, в коммунальной квартире, из которой съехали все жильцы, поскольку дом шёл на капитальный ремонт. В самой большой комнате, которая выходила во двор, он завесил окна одеялами, чтобы не было видно света. Мы привезли туда остатки многострадальных колонок, купленных у Юры Ильченко, и стоваттный усилитель, который сконструировал Владик Шишов, и устроили настоящую дискотеку (в правильном понимании этого слова, которое постепенно потеряло свое первоначальное значение). Ди-джеем был Майкл Кордюков, который стоял за пультом и ставил пластинки. Другая комната была курительной, это было примерно то, что теперь называется чилл-аутом. Начинались праздники и естественно туда слетались абсолютно все. Празднование начинались 24 декабря с Рождества по Европейскому календарю и кончались только после старого Нового года. По счастью, Ливерпуль просуществовал всего месяца два, иначе через какое-то время всех бы просто свинтили. После того, как Ливерпулец получил комнату на Суворовском проспекте и переехал туда, за ним на долгие годы потянулся хвост Ливерпуля, и его гостеприимный дом никогда не был пуст, что бедному Алексису едва не стоило здоровья. Так наступили восьмидесятые.

На старый Новый год мы сыграли концерт на закрытом вечере актёров Малого театра драмы на Рубинштейна, практически без аппарата. Это было достаточно бессмысленно, поскольку актёры вообще жуткие снобы, и, как обычно в таких ситуациях, они пытались покровительствовать нам и вовлечь в свой театральный процесс, что, конечно же, не получилось.

У Боба тоже умерла бабушка, и он обосновался в её комнате на улице Восстания, в самом её начале. Это было тихое аскетическое жилье, но Боб там долго не выдержал. По вечерам мы предавались пьянству, правда, всегда веселому, в нашей квартире на Шестой Красноармейской. В нашей компании появилась компания англичанок, с которыми было всегда интересно. Фагот демонстрировал чудеса предпринимательства. Почти каждый вечер, когда выпивалось специально купленное, посылали гонца на ближайший угол (в то время ещё не появился термин пьяный угол). Фагот придумал легенду, что по бульвару гуляет дядечка с собакой, у которого всегда можно купить бутылку портвейна. Когда Фагота не было, не было и портвейна, да и самого дядечки почему-то не оказывалось. Потом выяснилось, что Фагот по дороге к нам покупал бутылочку и припрятывал её до вечера, когда же всё было выпито, и начинали скидываться на новую, он выходил на улицу и через пять минут вынимал из кармана вожделенную бутылку.

Мы все каким-то образом где-то работали, хотя было видно, что долго так продолжаться не может. Не видя других альтернатив, я по инерции продолжал работать в Доме грампластинок. Не знаю, почему меня там держали. Конечно же, я легко справлялся со своими элементарными обязанностями, но я явно был инородным телом. У меня были длинные волосы, и вообще я выглядел не так, как следует выглядеть человеку в моей должности, что у директора всегда вызывало протест. Но меня опекала моя начальница, которая имела на него огромное влияние.