Юрий Никитин - Мне – 65

• Название: Мне – 65
• Автор: Юрий Никитин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-07045-1

Едва ли не самый брехливый и в то же самое время скучный жанр – мемуары. Автор старательно кривляется, описывая жизнь, которую хотел бы прожить, но читающим все равно скучно. Вообще, завидев на титульной странице слово «мемуары», стараются не брать в руки.

И вообще, что может сказать Никитин? В Кеннеди стрелял вроде не он, во всяком случае, не признается, порочащие связи с Моникой тоже отрицает, что совсем уж неинтересно. Шубу, правда, вроде бы спер, не зря слухи, не зря, но что шуба? Так, мелочь. Вон какие скандалы каждый день!

И в то же время – самый трудный жанр.

И почти невозможно писать так, чтобы прочли все, чтобы дочитали до конца.

---

– Ха, стыд! А разве не стыд, что хоккеисты уже начинают надевать дурацкие маски?

– Ну, – сказал Грацкий с неудовольствием, – не все, а только любительские команды. Профи никогда не будут играть в масках, это позор. А у канадцев и любители играют с открытыми лицами. Мужчины не страшатся крови и ссадин. А вот так бегать и орать по стадиону – позор! Говорю вам, эта дурь не привьется. Этот придурок побегает-побегает, а потом его вовсе выгонят. Другие футболисты никогда не станут носиться по стадиону, вскидывая кулаки и обнимаясь!

На заводе в обеденный перерыв рассказали про Игната, нашего дальнего родственника, зашел спор, страсти накалились, все перешло в драку.

Оказывается, Игнат женился на Зое, сыграли свадьбу, а потом, как положено, их отвели в спальню и постелили новую простыню. Когда они легли, Зоя призналась Игнату, что она… не девственница.

Игнат заскрипел зубами, некоторое время смотрел на нее бешеными глазами, потом вскочил и бросился к своему ящику, где у него лежали охотничьи вещи. Зоя с ужасом смотрела, как он вытащил охотничий нож и пошел к ней со зверским выражением лица.

Она застыла от ужаса, а он, шепнув: «Терпи, раз виновата», рассек ей кожу на внутренней стороне бедра. Пошла кровь, ею смочил простыню посредине, а Зойке велел забинтовать ногу, чтобы никто ничего не заметил.

Утром, когда их разбудили, родители с торжеством демонстрировали гостям кровь на простыне, доказательство невинности невесты, а теперь уже молодой жены.

Через пару недель Игнат по пьянке проболтался о своем неслыханном благородстве, и народ разделился на два лагеря. Одни утверждали, что он поступил правильно: если девка нравится, то можно и прикрыть от гнева родителей, это наш долг, мужчин, защищать, другие же сердились и доказывали, что распутную девку надо было тут же выгнать. Она ж не просто скрыла от всех, даже от своих родителей, свою нечестность, но хотела обманом войти в число тех, кто сберег невинность и чистоту.

Мы, новое поколение, восхищались находчивостью Игната. Все правильно, надо своих защищать от давления старших, от их нелепых правил, от домостроя. А Зойка – хорошая девка. Мало ли что где-то с кем-то произошло разок, теперь умнее будет, а за такого мужа зубами держаться станет.

И вообще, когда где-то на воротах после свадьбы вывешивали простыню с кровью, мы плевались и показывали в ту сторону пальцами: там живут дикари, тупые и невежественные дикари.

А вот мы, новые, смотрим на эти вещи иначе.

Появились так называемые безопасные бритвы. А обычные бритвы, которыми бреется все мужское населения, теперь стали называть опасными. Конечно, этими безопасными порезаться можно так же легко, как и опасными, но только порезаться, а вот той, прежней, запросто и убить, одним движением перехватив горло, потому к ней прицепили теперь такое страшноватое название.

На работе в перекуры и обеденные перерывы вспыхивают дискуссии обо всем на свете, сейчас зашел спор об этих новых штуковинах, уже кое-кто из мужчины их опробовал, плюется. А есть такие, что пользуются. Правда, только из числа подростков, что раньше еще не брились.

– Дурость, – кипятился Киреев, наш слесарь-лекальщик. – Как можно бриться этой штуковиной?.. Я своей бритвой р-раз от уха и до челюсти – чисто, два – от второго уха – и уже, считай, побрился! Ну там еще кое-где подобрать мелочи. А этой хреновиной чиркай, чиркай, сбриваешь по волоску…

– Дурь, – соглашались с ним работяги, – никогда этими штуковинками не станут бриться настоящие мужчины. Никогда.

Я помалкивал.

Как все, начавшие бриться вот только сейчас, я тоже купил себе безопасную бритву. И догадываюсь, что мы, новое поколение, все будем пользоваться безопасными. А старшее, что бреется опасными, постепенно вымрет, и о таких бритвах просто забудут.

Никогда не покупаю лотерейных билетов. На работе при выдаче зарплаты стараются дать сдачу лотерейными билетами. Я не протестую, чтобы не подумали, что жадный, но билеты тут же рву и бросаю в мусорную корзину.

Босенко, мой бригадир, ахает:

– Ну ты че?.. А вдруг машину выиграешь?

– А это чтоб не выигрывать, – отвечал я зло. – Слабый я, понимаешь?

Он непонимающе хлопал глазами.

– Нет…

– Я слабый, – объяснял я. – Если у меня будет лотерейный билет, буду надеяться, что выиграю. А работать стану хуже, в полсилы. Понял?.. Потому я должен отрезать себе все дороги назад. И сжигать мосты за спиной так, чтобы только пепел и дым, дым…

– Ну ты даешь!

– А как иначе? Я – слабый. Если можно не работать, я буду не работать. Или не буду работать. Я должен знать, что ниоткуда мне ничего не свалится, не обломится. Только сам, только своими руками.

Он смотрел с отвращением.

– Ты прямо как нечеловек какой-то. А если в самом деле в тех лотерейных билетах по «волге»? Дурень ты. А я вот обязательно выиграю! Я с каждой получки по десять штук покупаю!

Сдвинул плечами.

– Ну и покупай, я разве против?

– Против, – сказал он зло. – Раз не покупаешь! Все люди покупают, а ты нет!

– Вон еще Осьмашко не покупает, – указал я.

– Он из жадности, – уличил Босенко, – а ты… билеты рвешь! Осьмашко никогда бы не порвал. А вдруг там машина? Он как-то подлазил ко мне с идеей, как правильно в этих делах, чтобы выиграть, но я его послал. У меня своя система! И я обязательно выиграю.

– Дык успеха, – сказал я. – Я что, против? А я вот выигрывать не хочу. Легко придет – легко уйдет. Подарки… позорно.

Он задохнулся, смотрел остановившимися глазами.

– Как… это?

Я понял, что брякнул что-то такое, что сам еще не понял, поправился:

– Такие вот подарки принимать не стану. Они меня унижают.

Почти все мы тогда выписывали журнал «Юность», наш и по возрасту, и самый продвинутый, как сказали бы сейчас, журнал. Он живо откликался на все перемены в обществе, я очень хорошо запомнил письмо одной девушки, что пришло в период вот такой ломки взглядов и мировоззрения. Оно прошло незамеченным, если не считать вялого ответа от редакции. Никто из читателей в ее защиту ничего не сказал, что знаменательно.

Она писала, что вот она – хорошая и примерная, ее ставят в пример учителя и родители, учится на отлично, а в отношениях с парнями ведет себя очень достойно: не позволяет себя щупать на переменках, рассказывать непристойные анекдоты, не пьет в подворотне из горлышка вино, всегда возвращается домой вовремя… Однако все ребята, писала она с горьким недоумением, почему-то предпочитают ей более невзрачных подруг, которые позволяют себя тискать на виду у всех, а после школы вообще их можно затаскивать в темные подъезды или в пустующие квартиры. С этими девушками ребята везде ходят, обнимаются, говорят им ласковые слова, а вот ее, такую примерную, обходят стороной.

Письмо заканчивалось горьким вопросом: где же справедливость, почему все не так, как говорили взрослые, где же награда за достойное поведение, за целомудрие, за чистоту девственного тела? Ведь по всем нормам именно на нее должно быть обращено все внимание, тем более что она и красивая, и фигура в полном порядке! Но мальчишки почему-то предпочитают общаться с более податливыми.

Ведущий рубрику что-то вяло мямлил про то, что вознаграждение за достойное поведение где-то там внутри, что человек должен сам чувствовать удовлетворение, но я понимал, что эти слова – просто шелуха. Всем нам должны быть явлены простые и четкие доказательства. Если их нет, то все это липа и пустой треп. Пропаганда непонятно чего.

На вопрос растерянной девушки, похоже, не мог ответить в обществе вообще никто. Во всяком случае так, чтобы ответ ее удовлетворил. А нас, продвинутых, переубедил.

Наступает новое страшноватое время, когда девственность с первых позиций обязательности для девушки начинает отступать на второе, третье, четвертое место.

А потом и вообще как-то вопрос целомудренности затушевался и растаял, как утренний туман.

Мы сидим с Олей на лавочке под вишней, тяжелые ветви опускаются почти до земли, мы как бы в шатре, я чувствую горячее плечо, наши голоса становятся все тише, наконец я решаюсь обнять ее за плечи, пальцы замирают на мягком, но горячем плече. Затем мои пальцы начинают скользить все ниже, обтянутая тонкой кофточкой грудь начинает подпрыгивать все чаще, чаще. Оля вздрагивает, говорит умоляющим шепотом:

– Не надо!.. Прошу тебя…

Я замираю, но что можно противопоставить инстинкту, через пару минут пальцы начинают скользить дальше. Она сбрасывает мою руку, и тогда я, обняв Олю, начинаю поползновение с другой стороны: мои пальцы нащупали путь со стороны подмышек. Оля зажимает мою ладонь, но не сильно, сейчас мои действия не так на виду, и я наконец добираюсь до ее груди, но только-только до самого основания, а дальше моей руке путь перекрыт, и это твердо, я это вижу, понимаю, но я доволен, счастлив до умопомрачения, все-таки за эту неделю продвинулся удивительно далеко.