Вольдемар Бааль - Источник забвения

• Название: Источник забвения
• Автор: Вольдемар Бааль
• Жанр: Научная Фантастика

Роман В. Бааля, известного прозаика, живущего в Риге, — размышления об ответственности современного учёного перед обществом и жизнью; о памяти как одной из основных человеческих ценностей. Фантастические элементы, включённые в роман, лишь подчёркивают и обогащают его живое реалистическое содержание.

---

— Ну, а какой смысел, Хведорович?

— Огурчики — вещь, — опять сказал милиционер Визину.

— Давай, ребяты! — отвлекся Константин Иванович от занимавшей его темы. — За усе хорошее.

— Давай! — Следователь поднял свою рюмку.

— Смысел, — выпив, задумчиво проговорил хозяин. — Был ба смысел, ен ба у другой раз не полез. А то отсидить, выйдеть и — сызнова.

— Бывает и завязывают, — сказал милиционер.

— Можеть, бываить. Ды редко. — Константин Иванович долгим, осоловелым взглядом посмотрел на следователя. — Вот теперича вы его накажете, так? За че накажете? За проступок, за преступленье, так? А почему ен пошел на такое? А потому — ен такой, не можеть не пойтить. Такой ен есть, мать такым родила, ен сам сабе мозги не выбирал. И за ета судить?.. Ну конечно, случайно, бываить, человек попал — ета другое дело. А у большинстве-то не случайно ить. Ен, можеть, и не хотел делать проступок етот, а его тянеть. Ен уже попереживал: и на следствии, и у капэзэ, и на суде — успел, раскаился, можеть. А ему — срок. Думаешь, ен тама больше переживать станеть? Хрена с два. Про волю ен думать станеть, чтоб скорей выйтить, а не переживать и казниться. Дурак был, скажеть, что попался. У другой раз не попадуся. И выходить, Хведорович, суд ваш увесь, бирюльки еты — месть одна.

— Ну, — улыбнулся опять следователь, — неужели ты думаешь, Константин Иванович, что государство унизится настолько, что станет мстить своему гражданину, преступившему закон?

— А че! Ить мстить, мстить!

— Уголовный кодекс говорит, что наказание, конечно, кара за совершенное преступление. Но не только кара, а предусматривает также и воспитательный момент.

— Ага, момент. Ен те перевоспитается у той колонии и под конвоиром.

— А что бы вы предложили, Константин Иванович? — спросил Андромедов. Для борьбы с преступностью.

— Ага! Я тае скажу, а ты — на карандаш. И пойдеть — мненья гражданина Дорохвеева про суд и справленье бандюг.

Все засмеялись.

— Честное журналистское — не буду обнародовать.

— Дык вот, Миколай. — Хозяин поднял размягченное, задумчивое, коричневое лицо. — Я ба к хирургу его, под ножик. Пилюльками ба его. И хлопот усем было ба меньше.

— Во загнул дед! — засмеялся милиционер.

— Покой был ба б, Мить, покой. Работы ба тае с Хведоровичем стало мене… А на перьвай ба раз вывел на народ, снял штаны и — плетью, плетью. Чтоб усе видали. Вот и было ба перевоспитанье. И подумал ба б, сукин сын, Саня, к примеру, тот жа, что не усе можно, что жить нада, как усе люди… Ты ешь-пей, Петрович. Не смотри, что я тута тары-бары развел — ета я так. А ты ешь и пей. И ты, Миколай. Налей, Митькя. Медовуха, она… Вы ж седня у тайгу не пойдете?..

Разговор грозил принять другое направление — в глазах Мити-милиционера и следователя, обращенных на Визина, заискрилось этакое ожидание, предвкушение, хозяин со своей доморощенной юриспруденцией явно им надоел. И Визин встал.

— Спасибо, Константин Иванович. И сыт, и пьян. Мне надо письма написать. Вас не затруднит опустить их в Рощах в почтовый ящик?

— Могу и в Долгом Логу опустить, — сказал следователь. — Пожалуйста, это же пустяк.

— Конечно, — сказал милиционер.

— А ты посиди, Коля, если хочешь, — обратился он к вскочившему Андромедову. — Тебе ведь, кажется, не надо писать писем?

— Не надо. — Тот сел, ему, без сомнения, было интересно в этой компании.

«Сейчас они будут его пытать, — подумал Визин. — Что за экспедиция, что собираются найти… Но может быть, они его уже пытали? Время было… Конечно, им занятнее послушать ученого… Вот так, милейший! Ты хотел незаметно и тихо, а весь район с самого начала гудит. А что дальше будет…»

15

Едва Визин вошел в горницу, как почувствовал, что не один. Он осмотрелся, даже заглянул под кровать — никого. И когда он уже собрался сесть за стол, досадуя на свою мнительность, из-за шкафа появилась Лиза. Она вся сжалась, лицо ее было обреченным — она, по всей вероятности, была готова к тому, что ее сейчас вышвырнут отсюда, прямиком в лапы подвыпившего тятечки, и тот не замедлит применить свой метод суда-следствия.

— Ты что тут делаешь? — шепотом спросил Визин.

— Я… — Она облизала губы. — Я не успела выйтить, када оны за стол пошли. Не успела — и тута схоронилася… — Голос ее срывался, вся она была сейчас уродливым, отчаянным воплощением страха. — Я хотела у окно, а оно на улицу, увидють.

— А второе окно? Вот это, в огород.

— Оно не открывается.

Визин подошел к окну, потрогал, потолкал — безуспешно: по-видимому, было снаружи приколочено гвоздями.

— Дела…

— Ладно, я пойду, — проговорила она безнадежно.

— Погоди… Что-нибудь придумаем. Посиди пока. Они, может быть, скоро закончат. Сядь вон там, чтобы буфет заслонял, если кто войдет.

Она проворно юркнула за угол буфета, устроилась на табуретке и замерла, не сводя с Визина взгляда.

— Вот так, — сказал он, сел за стол и придвинул блокнот. — Я буду письма писать. Не обращай внимания.

— Ага, — кивнула она.

Голос Константина Ивановича проникал сюда умеренно, неназойливо; хозяин уже опять смеялся — видимо, разговор все-таки пошел о новом: тема «преступленье-наказанье», судя по всему, исчерпала себя, а тему «несколько олухов и поход в тайгу за бабушкиными сказками» не стали поднимать, так как отсутствовал главный олух.

— Ты зачем записки мои взяла?

Она сильно вздрогнула, посмотрела на него со страхом, глуповато-уличенно спросила:

— Че?

— Нехорошо, — наставительно сказал он. — Но — бог с ним. На сей раз твой проступок спас меня от ненужных объяснений. Дай-ка их сюда.

Она покраснела, стала рыться за пазухой, извлекла смятые листочки, подошла и положила на стол, затем вернулась за буфет.

— Зачем они тебе были нужны?

— Вы ж усе равно уйтить собралися.

— Ты сказала об этом кому-нибудь?

— Не-а.

— Молодец, правильно. Я в самом деле хотел уйти, но потом передумал.

— Ага…

«Здравствуй, Тоня! — вывел он аккуратно. — У нас все пока хорошо, продвигаемся к цели. Когда я вернусь…»

Он остановился, перечитал написанное, подумал, вырвал лист, скомкал и сунул в карман.

«Здравствуй, Тамара!» — появилось на следующем листе и немедленно было зачеркнуто, а лист — выдран.

«Милая моя», — написал Визин. Затем — «Глубокоуважаемая жена моя…» Затем — «Тамара!» Затем — вовсе без обращения: «Говоря откровенно, я не собирался писать тебе, пока я…» И еще: «Когда ты прочтешь это письмо, я буду уже…» И он вспомнил, что так же начиналось его письмо к дочери.

И — снова: «Здравствуй, Тоня…» «Добрая и прекрасная моя Тоня…» «Тонечка, хорошая моя…» Карман разбухал от скомканных листов.

Он не мог сосредоточиться, все слова казались вымученными, пошлыми. Мешало все: и нервозное состояние, и шумок в голове от выпитого, и голоса за стеной, и окно, которое невозможно выставить, и неподвижный взгляд Лизы.

Визин отодвинул блокнот, положил авторучку.

— Ты ведь не просто сюда попала, — сказал он. — Ну, не только потому, что спряталась от отца. Ты ведь хотела еще о чем-то спросить меня, а?

— Не просто попала, — отозвалась она чуть слышно. — И спросить хотела. Не теперича, када хоронилася. Учера еще.

— И о чем ты хотела спросить?

— Про Саню. — Она ответила мгновенно, словно только и ждала этого вопроса.

— Про Саню, — повторил он. — Про Саню ты все сама знаешь. Он направлен в больницу, его будут лечить. — Визин повернулся к ней. — Что он тебя так интересует?

— Я у положении.

Визин опешил. В ее голосе прозвучали торжество и вызов; глаза заблестели; голова гордо поднялась, открыв худую шею с синеватыми венами. Он забормотал смущенно, что это, скорее всего, фантазии, она его разыгрывает, что невозможно так скоро это знать, но она оборвала его тем же торжественным голосом:

— Я знаю. Ето точно.

Он отвернулся, достал платок, вытер вспотевшие ладони.

— Что ты теперь будешь делать?

— Известно че. — Она фыркнула. — Родить буду.

— Известно… — «Безумие! — подумал он. — Весь мир с ума сошел. На что она рассчитывает? Что это будет за потомство? Что с ней сделает отец?..»

— Его долго будуть лечить? — спросила она.

— Это знают только врачи.

— А иде?

— Что где?

— Лечить будуть.

— В психиатрической больнице. А где эта больница, я не знаю.

— Надо узнать, — деловито сказала она. — А посля больницы его выпустють?

— Нет. Он ведь сбежал из лагеря. Значит, его вернут туда.

— А за Веру ему ниче не будеть?

— Думаю, ничего. Он ведь действовал в состоянии невменяемости.

— За наган, наверно, припаяють, — сказала она глубокомысленно.

— Возможно. Лучше тебе о нем забыть.