Борис Бирюков - Социальная мифология, мыслительный дискурс и русская культура

• Название: Социальная мифология, мыслительный дискурс и русская культура
• Автор: Борис Бирюков
• Жанр: Философия

Бирюков Борис Владимирович — доктор философских наук, профессор, руководитель Межвузовского Центра изучения проблем чтения (при МГЛУ), вице-президент Русской Ассоциации Чтения, отвечающий за её научную деятельность.

Сфера научных интересов: философская логика и ее история, история отечественной науки, философия математики, проблемы оснований математики. Автор и научный редактор более пятисот научных трудов, среди них книги, входящие в золотой фонд отечественной историко-научной и логической мысли. Является главным научным редактором и вдохновителем научного сборника, издаваемого Русской Ассоциацией Чтения — «Homo legens» («Человек читающий»).

---

К искажению мотивации добавляется вторая компонента идеологизированного социально-психологического климата в научной сфере. Компонента эта заключается в снижении общекультурного горизонта носителей ученых степеней и званий — тема, в России ныне постоянно звучащая. Ее можно обозначить двумя словами: резкое понижение интеллигентности. Это явление — как реальная данность — уже достаточно освещено в нашей печати. То, что нас будет в дальнейшем интересовать — это моральные факторы, оказывающие тормозящее влияние на динамику науки.

12. От «аристократии чести» — к «аристократии духа»

Революция уничтожила традиционные для России этические нормы, двумя главными устоями которых были, с одной стороны, православие, а с другой — кодекс дворянской чести. Конечно, при этом не следует сбрасывать со счета неписаные нравственные представления и правила иных сословий — «обычных правил» этики, содержавших в качестве неявной составляющей чувство сословной гордости купца, крестьянина, казака. Но все же дворянская мораль имела для России особое значение: на ее принципах в конечном счете сложились моральные установки русской интеллигенции, в своей лучшей части воспринявшей традиции дворянского долга служения государю, государству, обществу, отечеству.[19]

Здесь следует подчеркнуть обстоятельство, на которое у нас до сих пор не принято обращать внимания. Заключается оно в следующем: величие русской культуры зиждилось на том, что она сложилась как дворянская культура. Все великие русские писатели — и многие ученые, деятели искусства и культуры в «золотом» для России XIX веке были дворянами. Только на излете столетия, да и, конечно, в XX веке в нашей стране появляются крупные литераторы, деятели культуры и науки недворянского происхождения. Но их духовное развитие происходило в атмосфере дворянской культуры, да и сами они, получив университетское образование, приобретали личное дворянство.

Почему же именно дворянство сыграло такую роль? Потому что в России оно явилось тем сословием, в котором созрела и нашла реализацию идея свободы. Достаточно сказать, что законченное реально-вещевое воплощение она получила еще в XVIII веке. Речь идет о «вольностях», дарованных служилому сословию русского государства российскими императорами — Петром III (1762) и Екатериной Великой («Жалованная грамота дворянству» 1785).

Примечательно, что уже манифест Петра III, даровавший дворянам «вольность» служить или не служить на государевой службе по их желанию; в манифесте вместе с тем выражалась уверенность, что дворяне и впредь не будут уклоняться от службы, и указывалось на их долг обучать своих детей «благопристойным наукам». Екатерина Великая, подтвердив в своей «грамоте» свободу дворянина от обязательной службы государству, присовокупила к этому свободу от податей, от рекрутской повинности; дворянина отныне нельзя было подвергнуть телесным наказаниям, его мог судить только дворянский суд, то есть суд равных ему по сословному положению. Дворянское звание передавалось жене (если она до брака была дворянкой) и детям. Лишить дворянства мог только сенат по суду и после утверждения приговора Государем. «Жалованная грамота дворянству» утверждала полное право дворянина на его недвижимую собственность, право торговли и промышленной деятельности. Как нетрудно заметить, что все это были те права, которые вносят в стандартный набор «прав человека», включая неприкосновенность личности, право на объективный суд и на собственность.

Конечно, надо помнить, что дворянские права — до «великих реформ» во всяком случае — были сословными правами, что сосуществовали они со своей противоположностью — крепостным правом. Но сам факт существования в обществе социального слоя, состоявшего из свободных личностей, к тому же личностей, материально независимых, поскольку они, как правило, были земельными собственниками, то есть имели независимый доход, сыграло огромную роль в развитии русской культуры (литературы, искусства), а потом и науки.

Если в Германии источником независимого интеллектуального духа служили университеты, а социальными его носителями являлись члены университетских корпораций, то в России духовная свобода питалась дворянскими сословными соками — университетское свободомыслие было лишь ответвлением и зачастую наиболее четким выражением духа дворянской свободы. Дух это, однако, не противоречил дворянскому долгу служения государю, государству, отчеству. Дворянин, который не вступал на службу — военную, дипломатическую, гражданскую — был в каком-то смысле, говоря в терминах социологии XX века, маргинальной личностью. Читатели пушкинского «Евгения Онегина», как правило, не подозревают, что герой романа был именно такой личностью: Онегин нигде не служил (на это обстоятельство обратил внимание Ю.М. Лотман).

Очень ярко роль дворянства как фактора, под действием которого «аристократия чести» порождала «аристократию духа», выступает в творениях А.С. Пушкина. Сам Пушкин принадлежал к одному из древнейших дворянских родов России и этим гордился; он много размышлял о культурной роли дворянства. Делал он это, сравнивая русскую литературу с французской словесностью. Русскую культуру создавали дворяне, учителями которых очень часто были гувернеры-французы, недворяне. Их дворянский статус снимал с них, говоря по-современному, «комплекс неполноценности» по отношению к их учителям-иностранцам.

13. Пушкин о русской культуре

Послушаем же Пушкина. «Оно [дворянство] всегда казалось мне необходимым и естественным сословием великого и образованного народа». Именно благодаря его влиянию «мало-помалу образуется и уважение к личной чести гражданина, и возрастает могущество общественного мнения, на котором в просвещенном народе основана чистота нравов».[20] Дворянским истокам русской культуры Пушкин противопоставлял «мещанское» происхождение культуры французской: «французская словесность родилась в передней и дальше гостиной не доходила <…> Это не мнение, но истина историческая, буквально выраженная: Марот был камердинером Франциска I-го (valet de chambre), Мольер — камердинером Людовика XIV! Буало, Расин и Вольтер (особенно Вольтер), конечно, дошли до гостиной, но все-таки через переднюю. Об новейших поэтах говорить нечего. Они, конечно, на площади, с чем их и поздравляем <…> Ни один из французских поэтов не дерзнул быть самобытным, ни один, подобно Мильтону, не отрекся от современной славы».[21]

И в другом месте: «писатели (во Франции класс бедный, дерзкий и насмешливый) были призваны ко двору и задержаны пенсиями, как и дворяне. Людовик XIV следовал системе кардинала [Ришелье]. Вскоре словесность сосредоточилась около его трона. Все писатели получили свою должность. Корнель, Расин тешили короля заказными трагедиями, историограф Буало воспевал его победы и назначал ему писателей, достойных его внимания, камердинер Мольер при дворе смеялся над придворными. Академия первым правилом своего устава положила: хвалу великого короля».[22]

В пушкинское время русская литература дала свой первый великий всплеск. «Словесность наша явилась вдруг в 18 столетии, подобно русскому дворянству, без предков и родословной».[23] Затем последовала плеяда великих имен — сначала в литературе, архитектуре, живописи, скульптуре, музыке, затем в науке. Мы не ошибемся, если скажем, что все это выросло из екатерининской «Жалованной грамоты дворянству».

Будем, однако, помнить, что чувство дворянской чести и долга служению Государю, государству и обществу, при всей его сложности и разноплановости (государство, отождествляемое с государем и общество, отождествляемое с общественным мнением и «народом», многим современникам Пушкина представлялись во многом «расходящимися» величинами), не всегда шло рука об руку с религиозным чувством. Последнее было чуждо маргинальным личностям типа Онегина или Чацкого. Вспомним слова Пушкина: Чацкий не умен — Грибоедов умен. Но оно гармонически сочеталось у больших творцов русской культуры, прежде всего у Пушкина, писавшего, что «… нет истины, где нет любви».[24]

Гармония двух великих составляющих русской культуры — православной веры и независимого духа нашла свое отражение в словах Пушкина: «Величайший духовный и политический переворот нашей планеты есть христианство»;[25] но эта гармония утрачивается на изломе веков у тех представителей русской культуры, которые не несли дворянского начала, например, у А.П. Чехова. Чехов был атеистом — и в одном письме отозвался о Д.С. Мережковском так: я не понимаю, как это «интеллигентный человек может верить в Бога». И тот же Чехов сорок лет по капле «выдавливал из себя раба». Для верующего человека это «выдавливание из себя раба» есть нечто непонятное: Голгофа, смерть на кресте с последующим воскресением и вознесением Христовым, искупившим грехи человечества, стирала разницу между рабом и свободным. Свобода есть прежде всего свобода в духе — все остальные «виды» ее производны от свободы человеческого богоподобия.