Сюгоро Ямамото - Красная Борода

• Название: Красная Борода
• Автор: Сюгоро Ямамото
• Издательство: Радуга
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-05-002532-Х

В сборних известного японского писателя Сюгоро Ямамото (1903—1967) включены роман «Красная Борода», повесть «Девушка по имени О-Сэн» и рассказы. Через судьбы героев романа и повести — людей отверженных и беззащитных — автор рисует яркую картину быта и нравов Японии в период позднего феодализма. В рассказах С. Ямамото, согретых теплым юмором, раскрывается духовный мир простых людей современной Японии.

---

—  Сасабуро души не чаял в своих детях, — рассказывал Такасина. — Когда он возвратился домой и узнал, какая его постигла беда, он буквально онемел от горя. Полмесяца не находил себе места, потом отправился в городскую управу к инспектору по военному учету и сказал: «Я мичман военно-морского флота. Мне должны выплачивать пенсию. У вас должно быть извещение об этом». Инспектор решил, что человек шутит, и, подыгрывая ему, ответил, что, мол, пока извещение еще не поступило. Сасабуро удивленно покачал головой, объявил, что придет попозже, и ушел. С тех пор каждый месяц, когда наступало пятое число, он говорил тетке, которая жила поблизости и ухаживала за ним, что отправляется за пенсией в городскую управу.

Тетка сходила в управу, объяснила инспектору, что человек не в себе, и инспектор всякий раз, когда появлялся Сасабуро, говорил ему, что, к сожалению, извещение о пен­сии еще не поступило. Сасабуро с сомнением покачивал головой и обещал наведаться попозже. При этом вел он себя сдержанно, не грубил. Лишь однажды Сасабуро возму­тился нерадивостью чиновников из штаба военно-морского флота, сказал, что по голове их не погладят за то, что они не выплачивают ему пенсию, и добавил, что его жена и четверо детей погибли на войне. «Так недалеко и до повто­рения событий пятнадцатого марта[73]», — предупреждал он.

—  А спрашивать, чем жив человек, он стал позднее, — продолжал Такасина. — Мне тоже однажды досталось. Преградил дорогу, выставил свой кулачище и задает этот самый вопрос. Я знал, что он не в себе, но все же испугал­ся...

Слушая все это, я с болью душевной думал о том, сколь глубоко горе Сасабуро.

— Чем жив человек? — пробормотал я, прислушиваясь к звучанию слов. Нет, это не заученная фраза. Это слова, сказанные человеком, потерявшим разом жену и четверых детей.

Он легко впадал в буйство и даже дрался. Трижды Саса­буро помещали в больницу. В больнице он вел себя спокой­но, и через три-четыре месяца его выписывали. Откро­венно говоря, он и в городе не буянил, если его не дразнили и не выводили из себя.

Одного никто не мог понять: почему он стал называть себя мичманом. В городе был еще один не вполне нормаль­ный человек — действительно мичман в отставке. Человек этот вернулся сюда, в город Уракасу, уже после того, что случилось с Сасабуро, причем они не были знакомы и никогда друг с другом не встречались.

Я встретился с Сасабуро всего один раз, но и по сей день у меня болит сердце, когда я думаю о том, что ему пришлось пережить. Только вот до сих пор не могу понять, почему он тогда размахивал кулаком, одновременно изображая кукиш.

Увеселительное заведение

Однажды вечером, когда я возвращался домой с прогулки, меня догнала запыхавша­яся от бега О-Сэй — из харчевни «Сумикава». О-Сэй недавно исполнилось двадцать лет. Ее тонкое, продолгова­тое лицо было не лишено привлекательности. Мы нередко встречались с ней и дружески болтали.

—  Сэнсэй, вы, должно быть, еще не ужинали? — обра­тилась ко мне девушка.

Я что-то уклончиво пробормотал в ответ.

—  Не   готовьте   ничего!   —  воскликнула   О-Сэй.   — Сегодня вам будет угощение на славу! И рис не варите.

Хитровато улыбнувшись и пообещав потом рассказать кое-что интересное, О-Сэй, поводя худенькими плечами, побежала рысцой в сторону пристани.

«Не иначе, накололи простака», — решил я, глядя ей вслед.

В ту пору я увлекался этюдами и, куда бы ни ездил, обя­зательно прихватывал с собой этюдник и уголь. Рисовал я не с целью преуспеть в живописи — просто считал, что таким путем смогу запечатлеть некоторые особенности местного пейзажа. Кроме того, после каждого путешествия я привозил портретные наброски, что тоже было немало­важно для моей писательской работы.

Несколько ранее описываемых событий я впервые при­ехал на этюды сюда, в Уракасу, вместе со своим другом, театральным критиком из одной известной газеты. Сделав несколько набросков в городе и его окрестностях — на заросшем камышом болоте и у канала с пришвартованными к берегу рыбачьими лодками, мы почувствовали, что прого­лодались, и зашли пообедать в ближайшую харчевню, прив­леченные заманчивой вывеской: «Отдых и обед. Свиные котлеты и рис с жареной рыбой».

Нас проводили в отдельную комнату, и я сразу же забес­покоился — вспомнил случай, рассказанный мне всего лишь две недели тому назад художником Икэбэ Хитоси. Одна­жды, еще в ту пору, когда Икэбэ был студентом художе­ственного училища, возвращаясь из поездки на этюды, не то в Уцуномия, не то в другом месте он в ожидании поезда зашел перекусить в обыкновенную, провинциального вида харчевню. Художника провели в отдельную комнату, где вскоре появились, источая резкий запах белил и прочей косметики, женщины— они несли бутылочки сакэ, пиво и блюда с едой, которые Икэбэ вовсе не заказывал. Жен­щины преспокойно уселись за стол и стали усердно пить и есть, обнаружив недюжинный аппетит.

Студенту Икэбэ даже в голову не пришло, что эти жен­щины могут иметь на него виды. У них, в художественном училище, считалось хорошим тоном одеваться небрежно, и даже неискушенному человеку было понятно, что с него ничего не возьмешь. Так думал Икэбэ. Однако, когда при­несли счет, в него было включено все, что съели и выпили эти пропахшие косметикой дамы. И денежки были безжалостно стребованы с оторопевшего Икэбэ — все до послед­ней иены. «Учти, с провинцией шутки плохи», — весело улыбаясь, заключил свой рассказ Икэбэ.

Вспомнив об этом случае, я потребовал бутылку пива и что-нибудь горячее на две персоны.

—  Больше ничего, — подчеркнул я.

Спустя полгода, когда я уже основательно прижился в Уракасу и ближе познакомился с девицами из харчевни «Сакаэя», я частенько заглядывал туда поболтать и воочию убедился, что эти девицы — сама святая простота. Они ока­зались настолько невежественны и простодушны, что обма­нуть их и заставить работать в поте лица на других ничего не стоило. Но обо всем этом я узнал значительно позже, а в тот день старался быть настороже.

Как и следовало ожидать, не успели мы с приятелем удобно расположиться, как в дверях появились три могучие женщины с бутылками пива в руках. Мои опасения подтверждались.

—  Ладно, — проговорил я. — А теперь ну-ка поставьте бутылки на пол, все-все, на пол — там, где стоите.

Решив, что я намерен устроить своего рода представле­ние, женщины, поощрительно посмеиваясь, осторожно опу­стили бутылки с пивом на пол. Но мне было не до представ­лений.

—  Вот ты, — обратился я к низенькой женщине, стояв­шей справа, — возьми только одну бутылку и заходи в ком­нату. Только ты, — повторил я, — и только одну бутылку. Остальные девушки свободны. Можете идти и захватите с собой пиво.

—  Ай-ай-ай, какой нехороший человек, какой против­ный, какой негостеприимный, — зачастила выбранная мною толстушка.

Она быстро подошла ко мне, бесцеремонно повалила на спину и села на меня верхом. Руками она прижала мои руки к полу, а ногами так сдавила бока, что я чуть не задохнулся. Со столь вызывающим поведением молодой женщины я столкнулся впервые и, сгорая от стыда из-за унизительного положения, в котором оказался, предпринял безуспешную попытку скинуть с себя лихого седока. Впоследствии я узнал, что толстушке еще не исполнилось и шестнадцати.

Ростом она была чуть больше полутора метров, но руки у нее оказались просто железными, а горячие, как печка, бедра — такими мощными, что все мои усилия высвобо­диться из необычных объятий ни к чему не привели.

Предпринятые предосторожности и поединок с толстуш­кой позволили нам предотвратить надвигавшуюся опас­ность и ограничиться только платой за еду и одну бутылку пива. Короче говоря, на нас не поживились.

Вся эта история невольно вспомнилась мне, пока я про­вожал взглядом удалявшуюся фигуру О-Сэй из харчевни «Сумикава».

Спустя некоторое время рассыльный постучал в дверь и передал мне три блюда с различными яствами и целую плошку белого риса. Думаете, я испытал укоры совести? Нисколько. Я постоянно страдал от безденежья и полуго­лодного существования, поэтому я хотя и не аплодировал девицам, поймавшим на крючок простака, но и к нему осо­бого сочувствия не испытывал. Сейчас уже не припомню, что за яства прислали мне на ужин. Помню только, что одно блюдо я отнес дочери корзинщицы О-Тама, которая посто­янно оказывала мне мелкие услуги, а все остальное съел сам, до последней крошки, и в прекрасном настроении лег спать.

На следующий день часов около одиннадцати вечера я узнал некоторые подробности того «интересного события», о котором обещала рассказать О-Сэй.

Отложив в сторону перо, я сидел за столом, уставившись невидящим взором в исписанные листки бумаги, и думал о том, как трудно жить в этом мире и как неясно ожидающее меня будущее. Внезапно со стороны дамбы донеслись гудки автомашины и веселые возгласы женщин. Вскоре меня окликнул знакомый голос, и в дверях появилась О-Сэй.