Василий Абрамов - На ратных дорогах

• Название: На ратных дорогах
• Автор: Василий Абрамов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1962

Без малого три тысячи дней провел Василий Леонтьевич Абрамов на фронтах. Он участвовал в трех войнах — империалистической, гражданской и Великой Отечественной. Его воспоминания — правдивый рассказ о виденном и пережитом. Значительная часть книги посвящена рассказам о малоизвестных событиях 1941–1943 годов. В начале Великой Отечественной войны командир 184-й дивизии В. Л. Абрамов принимал участие в боях за Крым, а потом по горным дорогам пробивался в Севастополь. С интересом читаются рассказы о встречах с фашистскими егерями на Кавказе, в частности о бое за Марухский перевал. Последние главы переносят читателя на Воронежский фронт. Там автор, командир корпуса, участвует в Курской битве. Свои воспоминания он доводит до дней выхода советских войск на правый берег Днепра.

Эта книга с сайта «Военная литература», также известного как Милитера. militera.lib.ru

---

С опозданием на два месяца мне удалось прочитать обращение II Всероссийского съезда Советов «К фронту», призывавшее сохранять революционный порядок и твердость. У меня это обращение вызвало большое удовлетворение. Выходит, недаром мы крепко держали позиции на Карпатах. Не допустить врага к своим границам — значит облегчить новому правительству переговоры о почетном мире.

Харьков бурлил, как кипящий котел. Стало известно, что представители Центральной рады подписали сепаратный договор с Германией, призвали немцев на Украину. Сопоставляя прочитанное в газетах и услышанное на митингах, мы приходили к выводу, что только большевики, ведущие политику за прекращение войны из условиях сохранения целостности страны, могут спасти родину.

В то же время многие из кадровых офицеров брюзжали. Мне запомнился один из таких, бывший капитан, ехавший с нами в санитарном поезде и теперь находившийся со мной в одной палате. Всем он был недоволен, все его раздражало.

— Погубили, ироды, Россию, разложили армию. Немец теперь возьмет нас голыми руками. Вы слышите, как они поют за окном: «Смело мы в бой пойдем…»? А кто их поведет? Ни один порядочный офицер не может показаться на улицах… Лежим скоро месяц, а не видели пока никого из начальства.

В этот момент словно нарочно вместе с врачом и сестрой в палату вошел средних лет человек, в простом ватном пиджаке.

— Здравствуйте, товарищи! Я комиссар госпиталя. Как себя чувствуете? Как идет лечение? — приветливо улыбаясь, спросил он.

— Ухаживают за нами хорошо, — ответил за всех мой сосед по койке прапорщик Н. Кудрявцев. — Только вот с питанием того… неважно.

Комиссар прошелся по палате, потом подошел к Кудрявцеву, присел на его койку:

— Мне понятна ваша претензия, товарищ. Но сейчас в стране очень трудно с продовольствием. Буржуи да кулачье в борьбе против революции идут на все — хлеб прячут, гноят, а народу не дают. Это понимать надо, когда случается заминка с питанием.

— Меня интересует, товарищ комиссар, солдаты в госпитале находятся в лучшем или худшем положении по сравнению с нами? — опять спросил Кудрявцев.

Комиссар улыбнулся:

— Революция всех уравняла, сделав гражданами. Все, лежащие в госпиталях, находятся в одинаковых условиях…

— Позвольте, — перебил его брюзга-капитан. — Если революция всех уравняла, то не должно быть начальников и подчиненных. Кстати, вы, как комиссар, тоже что-то вроде командира. Какое же это равенство?

Комиссар повернулся к капитану:

— Этот вопрос мне уже задавали в других палатах. Да, у нас будут и командиры, и начальники. Чтобы не было анархии, людьми надо руководить. Только между старым и новым командиром большая разница. Старый офицер, как правило, был из богатых, а наш, новый, — из простых. У нас каждый может стать начальником, в расчет принимается теперь не сословие и состояние, а личные качества. Понятно?

— Нет, непонятно! — резко ответил, почти крикнул, капитан. — Где вы наберете настоящих, образованных, с военным опытом командиров? Слышали мы, как на некоторых станциях солдатня кричала: «Золотопогонников — в штаб Духовнина!» Насколько я понял, они призывали расстреливать офицеров.

Мы все ожидали, что эта резкая и глупая реплика выведет комиссара из себя, но он оставался спокойным:

— Один несознательный или провокатор крикнул, а вы и в панику ударились. Мы уважаем и ценим всех честных офицеров. Многие из них уже служат революции. — Комиссар посмотрел на нас и заключил: — У кого силенка есть, советую пройтись по городу и убедиться, что капитан не прав…

Мы с Кудрявцевым воспользовались этим предложением и, пригласив с собой раздраженного капитана, пошли бродить по городу. На привокзальной площади полно народу, главным образом солдат. Бородатый здоровяк в распахнутой шинели подошел к нашему спутнику, державшему в руках папиросу.

— Братишка, позволь прикурить!

Капитан протянул солдату папиросу, а затем торопливо ушел в госпиталь. Когда час спустя мы с Кудрявцевым вернулись полные впечатлений, я спросил брюзгу:

— Почему вы так быстро ретировались? У нас был интересный разговор с тремя капитанами. Они сейчас командуют батальонами в большевистском полку. Весьма довольны.

Капитан досадливо отмахнулся.

— Ах, оставьте… Слыхали, братишкой меня назвал! Он мужик, в навозе всю жизнь ковырялся, а я офицер, дворянин. Еще недоставало, чтобы он похлопал меня по плечу!

— Зря сердитесь, — примирительно сказал Кудрявцев. — А по-моему, хорошо, что он вас так назвал. Это означает, что солдат считает вас своим, простил, так сказать, дворянство.

Капитан болезненно поморщился.

* * *

Началась разгрузка госпиталя. Больных и раненых направляли для лечения в другие города. Я попросился в Вологду, поближе к родине.

Лечение шло успешно, здоровье улучшилось, и мне дали отпуск для поездки в деревню.

Дома было благополучнее, чем в пору моего отъезда. Сказалось, видимо, что я два года регулярно посылал родителям деньги. Семья обзавелась коровой, лошадью… Приятно было встретиться с братом Терентием, который совсем вернулся из армии.

На следующее утро после моего приезда к нам заглянул крестьянин Михаил Кузнецов, одно время работавший в Питере. Он умел читать и писать, любил поговорить и всегда проявлял большой интерес к общественной жизни. Закрыв за собой дверь и стряхнув с шапки снег, Кузнецов зачастил скороговоркой:

— Привет хозяину с хозяюшкой и всем честным людям, а тебе, Василий Леонтьевич, особый! С благополучным возвращением.

— И ты, Михайло, будь здоров. Проходи и садись, — пригласил гостя отец.

— Совсем вернулся, Василий Леонтьевич, али на побывку?

— На побывку.

— И то хорошо. Отца, мать, деревню свою не забываешь. А к делам волости интерес имеешь?

— Я еще не успел ему рассказать, как наши богатеи Советскую власть прокатили на вороных, — упредил меня Терентий.

— Могу все досконально обсказать, — живо вызвался Кузнецов, поглаживая свою рыжую бородку. — Недели этак две-три тому назад собрался волостной сход. Агитатор из Пудоги произнес большую речь, призывая выбрать Советскую власть, и предложил желающим высказаться. А сам знаешь, мужик наш темный, говорить не умеет и побаивается сраму. Вышел только Яшка Колин из деревни Шейной, лавочник. Помнишь его? Тот, что в лисьей шубе в церковь приходил, форсу задавал… Ох и хитрая бестия! Самому черту зубы заговорит. Прикинулся простачком: «Замена одной власти другой дело сурьезное, — говорит, — его надо хорошо обмозговать, чтобы не попасть впросак. Господина агитатора мы видим впервые. Он как приехал, так и уедет. С него, как говорится, взятки гладки, а с нас спросят. Правду я говорю, мужики?» «Правду!» — закричали богатеи Семен Клюев, Егор Плешков и другие. Надели они шапки и пошли до дому. А за ними — остальные.

— Почему же фронтовики молчали и позволили сорвать выборы? — спросил я.

— Нас еще не было, — ответил Терентий. — Не успели приехать.

А Кузнецов продолжал:

— Вот какие у нас дела в волости. Совсем, можно сказать, неважные. Не поможешь ли ты, Василий Леонтьевич, выбрать Советскую власть?

— Конечно помогу!

— Вот хорошо. Вот спасибочко-то! — обрадовался Кузнецов.

Мы пошли в Шурингу посоветоваться с учителем, Иваном Емельяновичей. Еще не успели разговориться, как начали заходить «гости»: торговец Егор Плешков, Яков Колин, дьякон Размаринский. Мне было ясно, что их приход неслучаен.

Обменявшись несколькими малозначащими фразами, Яков Колин вдруг спрашивает:

— Правду ли говорят люди, что вы, Василий Леонтьевич, стали большевиком и привезли сюда Советскую власть?

— По дороге с фронта домой я проехал почти через всю Россию. Повсюду установлена Советская власть. А вот в нашей волости ее нет. Я, как состоящий на военной службе, обязан выполнять приказы новой власти и председателя Совнаркома товарища Ленина. Большевиком я еще не стал, но стою за выборы Совета!

— Хорошо сказано! — похвалил Иван Емельянович.

— Для кого хорошо, а для кого плохо, — возразил Плешков.

Яков Колин пропустил это мимо ушей и опять обращается ко мне, разводя руками:

— Не пойму я вас, Василий Леонтьевич! С большим трудом из бедняков выбились в люди, чины и награды имеете, стали первым в волости — и вдруг такое.

— Рубите сук, на который уселись, — поддержал его Плешков.

— А я скажу, что неотвратимое нельзя отвратить. Пора выбирать Совет, и очень хорошо, что этим займется Вася, — твердо поддержал меня Иван Емельянович…

* * *

В воскресенье возле просторного дома волостного правления уже с утра толпился народ. Крестьяне встретили меня приветливо, поздравили с благополучным прибытием. Большое оживление внесло появление демобилизованного, служившего когда-то в моей роте, солдата Алексея Рипакова. Одетый в шинель, перетянутую ремнем, он подошел строевым шагом и, как бывало, отрапортовал: