Юрий Нестеренко - Самая долгая ночь в году

• Название: Самая долгая ночь в году
• Автор: Юрий Нестеренко
• Жанр: Научная Фантастика

---

Он прополз Силикаты из конца в конец. Поселок был пуст.

«Что ж, этого можно было ожидать, — спокойно сказал Юрий. — Силикаты — дачный поселок. На дачах обычно живут летом.»

«И ты знал об этом с самого начала!»

«Конечно, знал.»

«Почему же не сказал?!»

«Потому что тогда бы ты пополз на станцию и замерз в лесу. Это без вариантов, ты и сюда-то чудом добрался, а там пришлось бы все время ползти по заснеженной тропе. А здесь все-таки был шанс. Есть любители праздновать Новый год за городом, кому как ни тебе это знать. Кроме того, здесь мог быть сторож — по нынешним временам небезопасно оставлять дачи на зиму без присмотра.»

И сторож действительно был! Более того, в эту ночь он честно исполнил свою обязанность, в половине двенадцатого обойдя с фонарем и ружьем вверенный ему поселок. Заходить на участки ему не было надобности — как и Андрей, он видел по нетронутому снегу, что никакие неподобающие личности не забрались отмечать Новый год на чужой даче. После чего сторож вернулся в свою сторожку за водонапорной башней (куда Андрей в темноте не догадался заглянуть) и, приняв на грудь положенное по случаю праздника число грамм и посмотрев некоторое время телевизор, завалился спать почти до полудня. Криков Андрея он, разумеется, не слышал.

«И что теперь?» — поинтересовался Сулакшин с равнодушием обреченного.

«В общем-то, положение весьма скверное. Здесь все дома заперты. До станции пять с лишним километров — больше, чем то расстояние, которое ты уже прополз. Твой последний шанс — что какая-нибудь машина все же подберет тебя на шоссе. Шанс, как ты мог убедиться, невелик, но это все, что у тебя есть.»

Андрей приподнял голову и вновь уронил ее на руки. В черепе словно плескалось густое горячее варево, тяжело бившееся о стенки. Боль пульсировала в висках, лбу, глазах, затылке, наполняла мышцы, ломала и вытягивала кости и суставы, жгла ободранную и обмороженную кожу… Вместе с тем с ощущением тяжести соседствовало дурманящее ощущение легкости и пустоты, характерное для высокой температуры. Отступившая было багровая пелена забытья возвращалась, делая все проблемы внешнего мира далекими и нереальными. Реальной оставалась только боль, но Андрей чувствовал, что и она скоро утихнет, и тянулся навстречу забытью.

«Ты понял, что я сказал?» — настойчиво осведомился Юрий.

«Да.»

«Тогда поднимайся и ползи на шоссе.»

«Не хочу.»

Это «не хочу» вместо обычного «не могу», похоже, впервые обескуражило Юрия.

«Не хочешь жить?» — без прежней насмешливости в голосе уточнил он.

«Не хочу, — подтвердил Андрей. — Мне все надоело. Я слишком устал.»

«Это минутная слабость. А смерть — это навсегда, ты это понимаешь?»

«Ну и пусть. Мне уже все равно.»

«В крайнем случае умереть можно и на шоссе», — сделал последнюю попытку Юрий.

«К чему лишние усилия? Я хочу только, чтобы это поскорее кончилось.»

Юрий какое-то время молчал, и Андрей успел уже почти забыть о нем.

«Ну что ж, — сказал Юрий наконец, — логика тут ничего не может поделать. Мне больше нечего тебе предложить. Прощай.»

Андрей почувствовал, как ощущение пустоты в его сознании усилилось, и на какой-то момент это его испугало, но затем испуг исчез из памяти.

Он неподвижно лежал посреди улицы, между двумя последними домами поселка. Его дыхание было тяжелым и хриплым; с каждым выдохом воля к жизни покидала тело вместе с белым облачком пара, и с каждым вдохом вместе с ледяным воздухом в него входила смерть. В какой-то момент он вдруг понял, что ему уже не холодно; гаснущее сознание лениво вытолкнуло на поверхность прочитанное когда-то разъяснение, что так всегда происходит с замерзающими. «Я умираю, подумал Андрей. — Мне хорошо.» Отрывочные, бессвязные образы мелькали и кружились в его мозгу, словно русалки вокруг опускающегося в пучину корабля. Лето… пляж с набегающими волнами… собака во дворе, и на носу у нее очки, чтобы лучше видеть мышей… Андрюха, экзамен будут принимать в столовой, туда гвозди завезли… производится посадка на рельс… почему рельс? Ну это как электрический стул в метро… сынок, вставай, ты опоздаешь в школу… мама, мне можно не ходить сегодня в школу, потому что я умер…

«Мама этого не переживет.» Это была иная, трезвая мысль, пробившаяся через затягивавшую его муть. Он попытался отмахнуться от этой мысли, но она настойчиво вторгалась в сонное царство, разрывая туманную завесу и разгоняя призраков. «Мама этого не переживет.»

Произошло чудо — вместо того, чтобы удариться о дно, поднимая облако ила, и развалиться на куски, тонущий корабль вдруг булькнул остановившимся винтом, выпустил пузыри из залитых водой труб и устремился к поверхности. Вода с шумом отхлынула в стороны, выпуская его обратно на воздух. Андрей открыл глаза, разлепляя смерзшиеся ресницы.

«Блин, я же подохну здесь!»

Холод и боль немедленно вернулись на насиженные места. Но вместе с ними — и желание жить.

Сколько он тут прохлаждается? Все еще темно… Эта ночь длится целую вечность. Но, может, это забытье позволило ему хоть немного восстановить силы? Надо ползти. На шоссе и дальше, в сторону станции. Ллле…ввой… Пррра…ввой…

Он добрался лишь до середины поселка, когда сознание его снова стало мутиться. Как бы там ни было, а чудес не бывает. Даже заработавший двигатель не избавил корабль от пробоин в днище; пучина вновь готова была принять свою жертву. Но Андрей продолжал ползти. Он выполз через калитку, хотя глаза его были уже закрыты, и мысли путались; он дополз до шоссе и даже свернул на обочину в правильном направлении, в сторону станции. Меж тем уже светало; в небе на востоке пролетел самолет, перечеркивая рассвет серым инверсионным следом — его пассажиры вынуждены были встречать Новый год в аэропорту и полагали, что им жутко не повезло. Но Андрей не видел всего этого. Он полз и полз вперед, отклоняясь то влево, то вправо, но в целом сохраняя направление, пока его снова не повело на асфальт. Встретив резко возросшее сопротивление, он свалился и больше уже не двигался.

— Конечно, вам сейчас очень тяжело… но вы должны понимать, что все могло быть гораздо хуже. Когда его доставили, всего обмороженного, с двусторонней пневмонией… я не хочу пугать вас всеми подробностями, но мы фактически достали его с того света. Сейчас, по крайней мере, жизнь его вне опасности…

Стоя рядом с плачущей старой женщиной, которой никто не дал бы меньше шестидесяти, хотя матери Андрея лишь недавно исполнилось 46, Лиза вполуха слушала врача и ругала себя за свою вспышку благородства. Собственно, и не благородство это было, просто она, не раздумывая, поступила «как положено» и вот теперь не знает, как выпутаться из этой ситуации. Нина Викторовна не знала о размолвке Лизы с ее сыном, и у Лизы не хватило духу сказать ей об этом во время телефонного разговора. Впрочем, не факт, что мать Андрея вообще бы поняла какие-то объяснения, учитывая состояние, в котором она находилась. Все, что Лиза усвоила из ее путанных слов — что с Андреем случилось какое-то жуткое несчастье, кажется, он попал в аварию, и надо приехать в больницу. И вместо того, чтобы ответить, что да, конечно, это ужасно, и она страшно сочувствует, но она сама простудилась, у нее температура 38, да, поэтому, собственно, они и не встречали Новый год вместе, так что она никак не может, да, ей очень жаль, она так надеется, что Андрей поскорее поправится — вместо того, чтобы придумать и озвучить этот простой ответ, а позже осторожно сообщить, что у нее вообще-то уже давно другой «друг» (что пока было неправдой, но кого это касается) — вместо этого она послушно записала адрес больницы и пообещала, что приедет. Конечно, ей и на самом деле было жаль Андрея, и она бы хотела, чтобы он поправился — но теперь она знала, что он навсегда останется инвалидом, и мучительно думала, как бы ей поприличней выйти из этой истории. Бросить здорового благополучного парня — это одно, а бросить несчастного калеку — совсем другое. Хотя второе, несомненно, куда более логично, и формально к ее поступку отнесутся с пониманием, но за спиной будут шушукаться и осуждать за черствость и бездушие. Много общих знакомых, вот что плохо…

— Вы понимаете, в принципе функции головного мозга восстановились, но мы не можем сказать, что он в сознании… в обычном значении этого слова, — продолжал объяснять врач. — Очевидно, слишком глубокими оказались последствия пережитого им шока… пока мы ничего не можем с этим поделать. Вот почему мы возлагаем надежду, что, увидев вас, он, возможно…

Они вошли в палату. Нина Викторовна сумела взять себя в руки и спрятала носовой платок — врач предупредил, что «вы ни в коем случае не должны волновать его». Андрей лежал на кушетке в окружении разной медицинской аппаратуры, которую Лиза доселе видела только в кино. Узнать его было невозможно — лицо, обожженное, обмороженное и порезанное, было забинтовано, виднелся лишь рот, тонкие трубки, уходившие в скрытый под повязками нос (или то, что от него осталось), и правый глаз. Глаз был открыт, но выглядел не более осмысленно, чем у плюшевого мишки.