Юрий Нестеренко - Приговор

• Название: Приговор
• Автор: Юрий Нестеренко
• Жанр: Научная Фантастика

---

лицах, плечах, впалых грудях и сутулых спинах виднелись гнойные и

шелушащиеся язвы, кровавые расчесы, струпья, угри, чирьи и карбункулы.

Вероятно, для некоторых из этих людей именно кожные болезни стали

поводом отправиться в путь, но большинство, скорее всего, приобрело или

по крайней мере преумножило все это богатство уже потом, пытаясь

избавиться от первичных недугов при помощи благочестивых обетов не

мыться, не менять одежду и отказаться от нормальной пищи.

— Кто это? — с отвращением спросила Эвьет; в своем лесном поместье

ей, конечно, не доводилось видеть подобных зрелищ. — Это безумцы?

— В принципе, да, — усмехнулся я. — Хотя с медицинской точки зрения

они не душевнобольные. Всего лишь паломники, желающие таким вот образом

заслужить милость своего добрейшего бога.

Говорили мы, разумеется, тихо, не желая привлекать их внимания.

Крестоносец и в самом деле протопал мимо, не глядя на нас, но измученный

толстяк, на миг опустив свою окровавленную плеть, вдруг повернул голову

в нашу сторону.

— Скажите, добрые люди, — сиплым страдальческим голосом осведомился

он, — далеко ли еще до монастыря святого Бартоломея?

У меня не было никакого желания беседовать с подобной публикой, но

надменно молчать было бы еще нелепей, так что я нехотя ответил:

— Какой-то монастырь милях в шести по этой дороге, но я не знаю,

какой.

— Ну как же, тот, где забил святой источник, — встрял кандальник,

видимо, убежденный, что о подобных вещах должны знать все на свете. Что

ж, понятно, куда направляется эта толпа убогих. Мы с учителем как-то

исследовали воду из подобного источника. После выпаривания в колбе

остается сероватый осадок, представляющий собой смесь различных солей.

Их раствор действительно способен приносить определенную пользу

здоровью, но, разумеется, никаких чудес не творит — слепые от него не

прозревают и горбатые не выпрямляются. Дистиллированная же "святая вода"

вообще ровно ничем не отличается от обычной.

— Я не знаю, — терпеливо повторил я. Наверное, проще было сказать,

что монастырь тот самый, чтобы отвязались (тем паче что, скорее всего,

так оно и было), но за годы жизни с учителем я слишком привык говорить

правду, даже в мелочах. Врать я, конечно, могу, но не машинально, как

другие.

— Что там? — спросил слепец у своего поводыря, который тоже

остановился.

— Сказывают, шесть миль еще идти, — ответил сухорукий.

— Вишь ты, выходит, дотемна не поспеем, — огорчился слепой.

— Тебе-то что? — заржал косорылый, также переставший стегать себя;

поскольку смеяться он мог лишь одной половиной рта, выглядело это

особенно мерзко. — Тебе и в полдень темно!

— А снова в поле ночевать? — возразил слепой. — И вообще, прикрыл

бы рот-то свой смехаческий, пока Господь последнего языка не лишил… -

пользуясь остановкой, он принялся яростно скрестись ногтями обеих рук.

— Блох на меня не тряси, шелудивый! — крикнул косоротый и даже

шагнул назад, наступив при этом стоптанным башмаком (он был одним из

немногих в процессии, кто был обут) на единственную рабочую ногу

горбатого. Тот заругался и огрел обидчика костылем по спине.

— Эй, вы! — потерял терпение я, чувствуя, что они готовы

передраться прямо здесь. — Проходите и освобождайте мост! Нам проехать

надо!

Они замолчали. Взгляды многих глаз — мутных, гноящихся, косых и

даже, казалось, вовсе не видящих — устремились в нашу сторону.

— Конечно, добрый господин, — засуетился кандальник, не трогаясь,

однако, с места. — А не подашь ли от щедрот хеллер-другой? А мы, как в

монастырь придем, за ваше здравие помолимся!

— Вы и себе-то не больно много здоровья вымолили, — усмехнулся я.

— Так то ж за себя, а то за других! — возразил поводырь с разбитым

лбом. — За другого-то молитва завсегда доходчивей!

— Проходите! — махнул рукой я, не желая вступать в теологический

диспут.

Но они двинулись не столько мимо, сколько в нашу сторону, явно

загоревшись идеей выклянчить подаяние. Даже крестоносец, ушедший было

вперед, а затем обнаруживший заминку своих ведомых, теперь развернулся и

тоже подступал к нам, требуя денег "на храм".

— Разойдитесь! — крикнул я, подавая Верного назад, чтобы не нюхать

их зловоние. — Ничего я вам не дам!

— Добрый господин…

— Ради Спасителя нашего…

— Пожалейте убогого…

— Помилосердуйте…

— Заставьте бога молить…

— Ибо сказал Господь: "Кто помог малым сим, помог и Мне!"

Надо сказать, не все они лезли к нам, протягивая руки. Некоторые -

те, очевидно, что облачились в рубище в знак смирения, а не в силу

социального статуса — конфузились попрошайничать и остались в сторонке.

Но и тех, кто напирал спереди и сбоку, уже практически прижав нас к

берегу реки, более чем хватало.

— Прочь! — рявкнул я, теперь уже решительно подавая коня вперед. -

Дорогу! — для пущей убедительности я положил руку на рукоять меча.

— Сердца у вас нет!

— Бога вы не чтите!

— Вот тебе черти в аду-то попомнят!

— Да еще с девкой!

— Девка-то в мужеское одета, страм-то какой!

— С малолеткой, поди, блудодейничает!

— Да он не еретик ли, братия?

Только что они раболепно пресмыкались, выклянчивая жалкие гроши — и

вот уже в их лицах не осталось ничего, кроме злобы. Гнилозубые рты

выхаркивали проклятия, грязные руки тянулись к нам, словно хищные когти.

Правда, паломники все же пятились перед могучей грудью Верного, но

слишком медленно.

Я рванул меч из ножен. Кто-то истошно, по-бабски, завопил,

шарахаясь в ужасе, но в тот же миг три или четыре руки вцепились в мое

предплечье, не давая извлечь оружие. И, несмотря на все их болячки, силы

в этих руках было достаточно. В тот же миг с другого бока кто-то

попытался схватить меня за ногу; я, выдернув ногу из стремени, лягнул

его в грудь, опрокинув на махавшего сзади клюкой калеку, но другой

убогий уже хватал меня за сапог.

— Пристрелю! — крикнула сзади Эвьет. — Пошли прочь, скоты!

Я ничем не мог ей помочь, поскольку все еще боролся с теми, кто

держал меня за правую руку. Я бил их кулаком левой и пытался поранить

тою частью меча, какую мне все же удалось вытащить из ножен (лезвие

обнажилось дюйма на четыре). Одновременно приходилось отбиваться правой

ногой, но я чувствовал, что еще немного — и сапог с меня стащат.

— Верный! — крикнул я. — Вперед! Нно!

Конь ломанулся к мосту, свалив кого-то под копыта, но толпа впереди

была еще слишком плотной. В то же самое мгновение щелкнула тетива, и

один из державших меня хрипло заорал, размахивая простреленной насквозь

выше локтя рукой. Он легко отделался — Эвелина явно метила ему в грудь,

но рывок коня сбил прицел. Времени на перезарядку не было, но Эвьет не

растерялась: почти тут же арбалет мелькнул слева от меня и ударил плашмя

другого моего противника по голове. Тот с испугу ослабил хватку, и мне

удалось вырвать руку и выдернуть меч. Я кое-как сунул в стремя ногу в

полуснятом сапоге и левой рукой, в последний раз заехав кому-то в глаз,

потянул поводья, вздергивая Верного на дыбы — дабы в следующий миг он

мог обрушиться на врагов передними копытами. Эвьет вцепилась в мой пояс.

Раздались визги и вопли. Оборванцы шарахнулись в разные стороны, валя и

топча тех, кто недостаточно твердо стоял на ногах. Меч, со свистом

рассекший воздух, встретил уже лишь пустоту.

— Эвьет, в порядке? — коротко бросил я, все еще удерживая Верного

на месте.

— Да!

— Тогда вперед!

Мы стремительно проскакали по мосту, вынудив еще двух убогих

отшатнуться, прижимаясь к перилам; один сделал это так активно, что

сломал хлипкое ограждение и шумно свалился в воду. "Что-что, а помыться

тебе не помешает!", — подумал я. На другом берегу я, наконец, поправил

сапог и позволил коню перейти на спокойную рысь; даже вздумай

благочестивые паломники кидаться нам вслед камнями, с такого расстояния

они бы уже не добросили.

— Надо было сразу же их мечом разогнать, а не беседы с ними вести,

— пробурчала у меня за спиной баронесса. — Стрелу вот истратила…

— Арби-то не пострадал? — осведомился я.

— Он у меня парень крепкий, — по тону было понятно, что она

улыбается.

— Признаться, не ожидал от них такой прыти, — ответил на ее упрек

я. — Нет, попрошайки, конечно, всегда наглые… но эти все-таки — "божьи

люди", сплошь паршой заросли, лишь бы смирение свое продемонстрировать,