Юрий Нестеренко - Приговор

• Название: Приговор
• Автор: Юрий Нестеренко
• Жанр: Научная Фантастика

---

кабинета. Я не мог определить его возраст, во всяком случае, в таком

ракурсе; ему могло оказаться и 35, и 55. Я никогда не видел сеньора

Эвелины даже на портретах, но в одном был убежден твердо: этот человек -

не граф Рануар.

Уже хотя бы потому, что деревянная прямизна его осанки не имела

ничего общего с военной выправкой. Не требуется даже знать анатомию так

хорошо, как я, чтобы отличить руки и плечи рыцаря, привычные к весу

меча, щита и доспехов, от телосложения того, кто не берет в руки ничего

тяжелее приходно-расходной книги. Да и весь его облик, несмотря на

сквозившую в нем (даже в профиль) холодную надменность, не вязался с

представлением об аристократе древнего рода, практически самовластно

повелевающем десятками тысяч квадратных миль земли и человеческих душ;

это была надменность вышколенного слуги, а не господина.

— Дольф и Эвелина Хогерт-Кайдерштайн? — осведомился он бесцветным

голосом, по-прежнему глядя не на нас, а в свои бумаги. Именно так я

сообщил наши имена писцу, вполне сознавая двусмысленность формулировки,

позволявшей предположить, что баронская фамилия принадлежит нам обоим

(своей собственной у меня, как и у большинства простолюдинов, нет).

— Да, — ответил я, — и мы хотели бы видеть господина графа.

— Его сиятельство отбыл с войском, — он, наконец, соизволил

повернуться к нам, продемонстрировав невыразительное лицо с тусклыми

глазами, оставившее меня все в тех же сомнениях относительно его

возраста. Зато в чем я практически не сомневался, присмотревшись к

нездоровому цвету этого лица, так это в том, что его обладатель страдает

запорами и геморроем. — Я Йоханнес Штурц, мажордом, и хозяйственные

вопросы находятся в моем ведении. Слушаю вас.

— Хм… я не уверен, что наш вопрос следует классифицировать, как

хозяйственный, — я невольно подстраивался под его стиль, одновременно

радуясь, что уж с этим субъектом Эвьет точно не станет обсуждать планы

диверсионных операций. — Речь идет о вассальном и сеньорском долге…

— Именно о долге я и хочу с вами поговорить, — перебил Штурц. -

Согласно этим документам, Хогерт-Кайдерштайны уже в течение трех лет не

вносят в казну графства свой процент отчислений от сборов с податных

сословий. К сожалению, сложности военного времени и ненадлежащее

исполнение обязанностей моим предшественником не позволили заняться этим

вопросом раньше. Но, надеюсь, теперь вы дадите удовлетворительное

объяснение этому факту?

Что ж, я дал ему "удовлетворительное объяснение". Успокаивающе взяв

Эвьет за руку — "не вмешивайся, говорить буду я" — я коротко рассказал

ему, что случилось, втайне надеясь, что он хоть немного смутится по

поводу тона, которым начал разговор.

— Ах вот как, — он даже и не подумал выразить хотя бы формальное

соболезнование. — Постойте, вы сказали — вся семья, кроме

несовершеннолетней девицы Эвелины? А кто же, в таком случае, вы?

— Я представляю ее интересы.

— Вы стряпчий?

— Я — доверенное лицо госпожи баронессы, — повторил я, заодно

напоминая Штурцу о его собственном, явно невысоком, происхождении, дабы

он не слишком заносился.

— Я это подтверждаю, — добавила Эвьет.

— Ну допустим. И что же вы хотите?

— То есть как — что хотим? — я уже с трудом сдерживался. — Я же

только что вам сказал! Чтобы верность и жертва рода Хогерт-Кайдерштайн

были оценены по достоинству, и господин граф, в чьей верности законам

чести и сеньорского долга мы не сомневаемся, обеспечил…

— Все не служащие военным целям оценки и выплаты издержек,

связанных с ущербом от действий неприятеля, будут производиться после

победы, — вновь перебил Штурц. — В настоящее время все свободные

средства должны направляться к скорейшему сей победы достижению. Данный

вопрос регламентирован указом его светлости герцога за нумером 382.

— Этот ваш указ…

— Он не мой. Он его светлости герцога, — повторил мажордом с

нажимом.

— Да, — я взял себя в руки. — Прошу прощения. Однако указ его

светлости не отменяет фундаментального долга сеньора по защите своих

верных вассалов, — об указе я слышал впервые — как я уже отмечал,

юриспруденция не моя сильная сторона — но вполне верил, что Штурц

говорит правду. Тем более что такой указ был со всех сторон логичен, не

только экономя средства на ведение войны, но и повышая градус ненависти

к врагу и жажду победы над ним (а заодно и подталкивая в армию всех, у

кого не осталось других средств к существованию). Наверняка подобный

указ существовал и в противоположном лагере, иначе Лангедаргу просто не

хватило бы денег продолжать борьбу на равных. Но в то же время ни один

из претендентов на трон не решился бы посягнуть на саму основу

феодальных отношений, тем более теперь, когда верность вассалов сеньорам

часто и без того не блестяща. — Речь не просто о материальной

компенсации, — продолжал я. — Речь о том, что девица благородного рода

осталась без всяких средств для жизни, без дома и без официальной

опеки…

— Да, это верно, — согласился Штурц, — она вправе апеллировать к

его сиятельству о попечении. Полагаю, вас не затруднит представить

документы, подтверждающие законность ее прав? — мажордом протянул руку.

— Документы?… — растерянно пробормотал я. Удивительно, но за все

время эта простая мысль не приходила мне в голову! Сам-то я прожил без

документов всю жизнь; если в деловых поездках мне требовалось

удостоверить свою личность, достаточно было письма учителя. Но в чем я

был всегда подспудно уверен — потому, видимо, и не озаботился этим

вопросом — так это в том, что уж у дворян, с их прослеживаемой в самую

глубь веков родословной и непомерным вниманием ко всем связанным с этим

тонкостям, с документами все точно в порядке…

— В замке был пожар, все документы сгорели, — признала Эвьет. — И

приходские книги, видимо, тоже, — очевидно, в скитаниях по окрестностям

своего замка она обнаружила и развалины церкви. — Но где-то должны быть

записи! Наш род внесен в Столбовую книгу, сведения обо всех рождениях,

смертях и браках должны обновляться ежегодно… Мой день рожденья

семнадцатого июля.

Штурц открыл какую-то книгу, лежавшую на столе, и принялся листать

засаленные по краям толстые пергаментные страницы.

— Да, — признал он, — в реестре дворян графства значится

Эвелина-Маргерита-Катарина, из рода Хогерт-Кайдерштайн, рожденная

семнадцатого июля двенадцать лет назад. Но это ничего не доказывает.

— То есть как? — возмущенно воскликнул я, хотя уже понял, что он

прав.

— Судите сами, сударь, — не замедлил подтвердить мажордом, — ко мне

приходит человек, которого я вижу впервые, приводит девочку, которая

может быть дочерью соседского крестьянина, и предлагает поверить на

слово, что это — баронесса Хогерт-Кайдерштайн. Да еще рассказывает при

этом удивительные истории, что эта девочка, во-первых, уцелела при

всеобщей резне, а во-вторых, девяти лет от роду оставшись одна в лесу,

не только не погибла, но и благополучно прожила там совершенно

самостоятельно три года. Если бы я принял подобное на веру, то

заслуживал бы участи еще худшей, нежели мой предшественник.

— Достаточно пообщаться с Эвелиной две минуты, чтобы убедиться, что

она — не дочь крестьянина, — возразил я, не став выяснять, что именно и

за что сделал граф Рануар с предыдущим мажордомом. — Ее образование и

воспитание…

— Образование и воспитание, сударь, не дают ровно никаких прав -

сословных, имущественных или иных. При отсутствии документов личность

данной особы может быть удостоверена под присягой не менее чем двумя

свидетелями, знавшими настоящую Эвелину Хогерт-Кайдерштайн три года

назад. Вы в число таковых, как я понял, не входите. Можете ли вы

представить означенных свидетелей?

— Вам же сказали, все погибли, — ответила вместо меня Эвьет. -

Разве что служанки… я не нашла их тела… но я не знаю, где их теперь

искать… Дольф говорил, что деревня, откуда они родом, тоже сожжена…

— Дворовые девки не могут свидетельствовать в суде, — обрубил и эту

призрачную надежду Штурц. — Впрочем, в исключительных случаях суд может

принять их показания — если они выдержат испытание каленым железом…

— Нет! — испуганно отказалась Эвелина. — Не надо каленого железа!

— А как насчет соседей? — поспешно произнес я. — Бывали же гости в