Михаил Лифшиц - Диалог с Эвальдом Ильенковым (проблема идеального)

• Название: Диалог с Эвальдом Ильенковым (проблема идеального)
• Автор: Михаил Лифшиц
• Издательство: Прогресс–Традиция
• Жанр: Философия
• Год: 2003
• ISBN: 5–89826–174–5

«Диалог с Эвальдом Ильенковым» — одна из последних незаконченных работ выдающегося философа Михаила Лифшица (1905–1983), в центре которой проблема реальности идеального. Решая ее в духе своей онтогно — сеологии и теории тождеств, Михаил Лифшиц вступает в полемику не только со своим другом и единомышленником Эвальдом Ильенковым, но и с основными направлениями философской мысли современности. Коперниковский поворот его онтогносеологии заключается в программе Restauracio Magna — возвращения классики, постижение которой, по мнению Михаила Лифшица, доступно только свободному человеку. Издание осуществлено при финансовой поддержке Александер — Института (Хельсинкский университет, Финляндия) Публикация В.М. Герман, АМ. Пичикян и В.Г. Арсланова Подготовка текста к печати и послесловие В.Г. Арсланова

---

Всякое знание незакончено, даже то, которое приобрело окончательность абсолютной истины… И мы действительно знаем это, знаем как истину несомненную, выстраданную веками долгого, мучительного, кровавого опыта человечества, на своей шкуре испытавшего цену, какую приходится платить за сис — тему абсолютного знания, будь то какая — нибудь мировая религия или вполне светская, материалистическая система, ставшая, как марксизм, мировой идеей. Но зная эту цену, мы не станем трусливо отворачиваться от проблемы и прятать голову в песок. Ибо такая страусиная «политика» не спасает от реальной проблемы, а в конечном счете обостряет ее.

Итак, честно признаем, что обрели некую абсолютную истину о неполноте всякого знания. Эта честность оправдана тем, что мы уже не боимся абсолютной истины, в отличие от постмодернистов, ибо имеем возможность как — то совладать с ней, ограничить ее разрушительную тотальную силу. Дело это, правда, не простое, поскольку обуздать скрытые силы общих абсолютных идей иногда так же сложно, как взять под контроль внутриядерную энергию. Но, с божьей помощью, приступим, сознавая, что иного выхода нет. И для начала, следуя за мыслью Лифшица, проведем очень важное различие между неполнотой абсолютного содержания Шекспира, с одной стороны, и принципиально иной неполнотой, то есть обычной ограниченностью, которая требует для своего дополнения чего — то прямо себе противоположного.

Постмодернизм говорит о вине абсолютного знания, а не ограниченного, о вине Шекспира, греческой классики и Маркса. Но это иная вина, чем вина, например, Гитлера. Постмодернизм не делает различия, которое является центральным в «теории тождеств» Лифшица. Иначе говоря, он не отличает вину Шекспира от вины Гитлера. И потому утверждение постмодернистов о неполноте всякого знания вовсе не является абсолютной истиной в прямом смысле слова. Напротив, это не истина, а просто ошибочная идея. Которая тоже влечет за собой страшные последствия.

Чем грозит постмодернистское убеждение в том, что все истины относительны? На первый взгляд оно предстает совершенно невинным и даже чрезвычайно скромным. Но «скромная наука» (соу sci — ence, по словам Доналда Прециози) постмодернизма не лишена коварства женского флирта, незаметно берущего вас в плен. Все истины относительны — следовательно, любая система абсолютного знания тоталитарна. Да, так, кажется, и есть, соглашаемся мы, вспоминая об инквизиции, сталинских и фашистских лагерях. И тем самым молчаливо признаем, что христианство и марксизм — метафизичны и тоталитарны. Таково наше обретенное в XX веке абсолютное знание?

«Скромная наука» заразила нас нигилизмом такой разрушительной силы, какая неведома была даже атеизму Бакунина или Ницше. Они, по крайней мере, не думали, что христианство как абсолютная

идея равносильна тоталитарной утопии. Не все в христианстве было плохо и не все тоталитарно. Доказывать это — значило бы ломиться в открытую дверь. Постмодернизм не собирается этого делать, он, в отличие от Бакунина и Ницше, не источает сарказма по поводу христианства. Он учтив и скромен. Но, по сути, столь же неумолим, как светский кавалер эпохи Людовика XIV, с молоком матери впитавший убеждение, что странные существа, копающиеся на полях и изъясняющиеся на неизвестном наречии, отдаленно напоминающем французский язык, — совершенно иной биологической природы, чем он и ему подобные.

Христианство — абсолютная и метафизическая система? Да, а всякая абсолютная система тоталитарна. Чего же вы хотите, какие еще нужны разъяснения? И, разумеется, никаких разъяснений не требуется, когда речь заходит о марксизме, о СССР и его истории, его культуре. Тут все выступает с обнажающей ясностью. Тема закрыта, лучше ее не касаться. Ибо любая попытка не одномерного толкования вызывает моментальную и острую, как удар электричества, реакцию: а не являетесь ли вы скрытым сталинистом или фашистом, противником демократии и антисемитом?

Конечно, писать о советской истории позволено. Но только в таких строгих рамках, которые

жестче драконовской цензуры. Последнюю удавалось иногда обходить, ибо мысль была относительно свободна. Гораздо страшнее — внутренний цензор, внутренний деспот, не позволяющий сделать ни шагу в сторону от установленного стандарта. Он негласен, но его истины хорошо известны и легко формулируются: западная демократия всегда права, кто не с нею, кто против официальной политики Вашингтона, тот — против нас, тот пособник террористов, Бен Ладана и Саддама Хусейна.

Само собой понятно, что западный (а теперь уже и наш) интеллектуальный бомонд более чем ироничен к этому канону, он высмеивает его, он даже протестует против него, выходя на улицу вместе с антиглобалистами[2]. Однако камень выпущен из пращи и находится в самостоятельном полете Догматической идее, сформулированной постмодернизмом, подвластны и чиновники Вашингтона, и те, кто полон сарказма по отношению к западной цивилизации, кто кидает камни в витрины фешенебельных магазинов или направляет угнанные самолеты в стоэтажные символы комфорта и рыночного благополучия. Это идея всеобщего нигилизма, согласно которой абсолютных истин и ценностей нет. «Скромная наука» постмодернизма естественно дополняется нерассуждающим фанатизмом религиозного фундаментализма. Крайности сходятся. Вы вынесли категорическое суждение о том, что абсолютных истин нет, — и тем самым породили в высшей степени догматическое и категорическое суждение. Несущее в себе отнюдь не шекспировскую вину. Любопытный софист может даже позабавиться этим парадоксом и поиграть им. Не подозревая о том, что его забавы каким — то причудливым образом становятся событием реальности.

Когда 11 сентября рухнули небоскребы в Нью — Йорке, одна из российских газет (кажется, это была «Новая газета») объявила о конце постмодернизма. Она поторопилась. Камень, запущенный из пращи постмодернизма (шире — модернистского сознания XX века), вернуть назад уже нельзя. Ибо мы имеем дело не с фактом сознания, а с фактом реальности. Или реальности, ставшей эпифеноменом сознания. Что тут первично, а что вторично — вопрос важный и принципиальный, но теоретический. Практика же свидетельствует о том, что идеи иногда могут бить наповал. Профессор американского университета на правительственной радиостанции «Свобода» вещает о том, что современный терроризм голодного

Востока есть ответ на зазнайство и сибаритский эгоизм Запада. Что изменилось от этого признания? Ровно ничего. Ни в практических действиях государственной администрации, ни в логике и мировоззрении властителей умов.

Почему же? Ведь признание это дорогого стоит. Но разве история не полна таких же провидческих признаний и предсказаний накануне великих катастроф? Однако они не спасли ни Рим, ни абсолютистскую Францию, ни русскую империю. Отчего проистекает это бессилие духа, не способного остановить катастрофическое движение в пропасть даже тогда, когда падение — почти очевидность?

На картине Брейгеля «Слепые» падающий уже понял, что гибнет, он полон ужаса, но увлекает за собой в пропасть тех, кто следует за ним. Ибо повязаны все одной веревкой. Такова аллегория человечества, созданная гением нидерландской живописи на закате его жизни.

Мы повязаны не одной, а многими веревками. В том числе нас связывает круговая порука идей, точнее, идейных штампов и клише, ставших реальной силой. По мнению Лифшица, преобладающим мотивом так называемой «современной культуры» — и не только культуры — является «идея отрицания вообще», «уничтожающего Ничто». Человечество оказалось заложником тотального нигилизма,

который, раскалываясь на противоположности и принимая различные обличья, от «левых» до «правых», подталкивает мир к бессмысленным, кровопролитным конфликтам. «Современный Суварин (герой романа Золя «Жерминаль». — ВА.), летая на атомном бомбардировщике над густо населенными городами Запада, над гениальными созданиями творческого воображения и труда, задумывает, быть может, самоубийство цивилизации», — писал Мих. Лифшиц в I960 году[3].

Полнота истины «позитивного марксизма»

На тексте какой — то газетной статьи советских времен о Герберте Маркузе Лифшиц написал: «Негативный марксизм и позитивный марксизм. Мой доклад 1927 года[4]. С этого нужно начать мое объяснение с миром»[5].

Благими намерениями, как известно, проложена дорога в ад. Наша перестройка, например, началась с провозглашения «здравого смысла» и замены беспочвенных утопий безусловными положительными ценностями, а привела к разрушительной вакханалии от экономики до культуры. Везде и всегда консервативные партии защищают традиционные, устоявшиеся, позитивные начала — по крайней мере, на словах. С другой стороны, не напоминают ли защитники ислама и традиционных ценностей, вставшие на тропу войны с Западом, восстание тайпинов или «русский бунт, бессмысленный и беспощадный»? Один мыслитель XIX века увидел за спинами бедняков — тайпинов не что иное, как, по его словам, дьявола in persona. Звали его Карл Маркс.