Франц Меринг - История войн и военного искусства

• Название: История войн и военного искусства
• Автор: Франц Меринг
• Жанр: История

---

Из трудов старого Фрица можно составить краткую, но ис­черпывающую характеристику завоевательных войн; он говорит в одном месте: «Новое завоевание какого-нибудь монарха не обо­гащает того государства, которым он уже владеет, народы не по­лучают от этого никакой пользы, и сам монарх ошибается, если думает, что будет счастливее после этого». Это философская сто­рона вопроса. Но в другой раз, когда король касается его полити­ческой стороны, он говорит: «Часто хвастаются возвышенными чувствами. Всякая война, не ведущая к завоеваниям, ослабляет победителя и обессиливает государство. Никогда не следует на­чинать враждебные действия, если не имеешь твердых видов на завоевания». В своем политическом завещании 1752 г. король соединяет политическую и практическую точки зрения. Он заяв­ляет: «Маккиавелли пишет, что бескорыстная держава, находя­щаяся среди корыстных держав, неизбежно должна погибнуть; мне это очень не нравится, но должен сознаться, что Маккиавелли прав». Тщетно разыскивали это выражение у Маккиавелли, но оно, во всяком случае, вполне соответствует его духу и духу того государственного разума, который водворился вместе с ка­питалистическим способом производства.

100 лет спустя после Маккиавелли один публицист из школы Ришелье рассуждал: «Правила Маккиавелли так же стары, как время и государства. Он не говорит ничего особенного и ничего нового, он рассказывает лишь то, что делали те, кто жил раньше нас, и что делают теперь люди ради своей пользы или подчиняясь необходимости». А еще через 100 лет один публицист фридриховской школы писал: «В политике надо отказаться от тех отвле­ченных идей, которые создают себе широкие массы о справедли­вости, законности, умеренности, искренности и подобных им добродетелях наций и их руководителей: все зависит от могуще­ства». В прошлом были куда откровеннее, чем сейчас.

Сейчас во всех военных манифестах воюющих держав можно найти наряду с уверениями этих держав, что они ведут лишь обо­ронительную войну, и отрицание всяких завоевательных планов. Однако это лишь façon de parler, как говорил Ла-Метр, когда в предсмертной агонии у него вырвался возглас: «Иисус-Мария!» и присутствовавший пастор попытался, воспользовавшись этим, возвратить его к христианской вере. В тронной речи, которой был открыт в 1870 г. северогерманский рейхстаг, стояло дослов­но следующее: «Немецкий и французский народы, одинаково вку­сившие от даров христианской нравственности и возрастающего благополучия и одинаково стремящиеся к ним, предназначены для мирной борьбы, а не для кровавых схваток с оружием в ру­ках, однако повелители Франции умело использовали своим рассчитанно-лживым поведением справедливое и легкораздражимое чувство собственного достоинства этого великого соседнего нам народа для удовлетворения своих личных интересов и страстей». Поэтому тронная речь объявляла войну не французской нации, а правительству французского императора.

Когда затем немецкие войска перешли французскую грани­цу, прусский король выпустил «прокламации к французскому народу», где значилось: «После того как император Наполеон напал на суше и на море на немецкую нацию, стремящуюся и до сих пор желающую жить в мире с французским народом, я отдал приказ немецким армиям отразить это нападение и по ходу военных событий был вынужден перейти границы Фран­ции. Я веду войну с французскими солдатами, а не с граждана­ми Франции. Последние и впредь могут пользоваться полной безопасностью своей личности и имущества».

Однако, после того как «правительство французского им­ператора» было свергнуто и «граждане Франции» объявили себя готовыми пойти навстречу мирным стремлениям немец­кой нации и даже предлагали самым щедрым образом возмес­тить все ее военные издержки, прусское правительство откло­нило (смотри полуофициальную «Провинциальную корреспон­денцию» от 14 сентября 1870 г.) это предложение как «наивное требование» и пыталось путем действительно головоломной софистики доказать, что приведенные выше заявления прус­ского короля имели совсем не то значение, какое прочел в них весь свет, т. е. отказ от завоеваний.

В этом, однако, ни в коем случае нельзя видеть умышленный обман со стороны отдельных лиц. Бисмарк не был ни колониаль­ным, ни завоевательным политиком, по крайней мере в том смыс­ле, что завоевания не были сами по себе его целью. Самое боль­шее, они были средством для его политических целей, и как в 1866, так и в 1871 г. он горячо боролся с военной партией, чтобы по возможности ограничить аннексии. Между ним и Мольтке возникла из-за этого непримиримая вражда; в то время как в «Ис­тории франко-прусской войны» Мольтке ни разу не упоминает имени Бисмарка, воспоминания Бисмарка полны недоброжела­тельных выражений о «военных». Из продолжительных отголос­ков этой борьбы можно заключить, какой остроты она достигала. Однако, несмотря на всю власть, какой обладали до Бисмарка и после Бисмарка прусские министры, Бисмарк не мог добиться сво­его. При аннексии Эльзас-Лотарингии границы были углублены в сторону Франции значительно больше, чем этого хотел Бисмарк.

Если мы предположим, что руководящий министр воюю­щей державы действительно не хотел бы делать никаких заво­еваний и какая-нибудь партия давала бы свое согласие на воен­ные кредиты, при условии, что не будет сделано никаких заво­еваний, то он должен был бы ответить, как порядочный человек: если война останется нерешительной, мы не сделаем никаких завоеваний; еще менее сделаем мы их, если нас побьют; но на случай, если мы победим, я не могу дать никаких обязательств. Победившее войско никогда не откажется от завоеваний. Мо­жет быть, это и неприятное обстоятельство, но при всех сво­их ужасах война всегда мыслит радикально, и если ей протя­нуть не руку, а только мизинец, она всегда попытается проде­лать известный неприятный опыт.

Или придется в одно прекрасное утро встать обеими нога­ми на почву буржуазного общества, или же придется испус­кать унылые, совсем не приличествующие политическому дея­телю жалобы на то, что дело получило совсем другой оборот, чем думали, надеялись и желали.

VI

В буржуазных исторических сочинениях издавна ведется спор, определяет ли внешняя политика какого-нибудь государ­ства его внутреннюю политику, или наоборот. Ранке и его шко­ла утверждают, что внешняя политика является лейтмотивом в историческом развитии; эту свою мудрость они черпали глав­ным образом из дипломатических донесений.

Несколько иначе смотрят на это те буржуазные историки, которые согласны с мнением старого Фрица, что дипломати­ческие переговоры, не поддержанные оружием, так мало зна­чат, как ноты без инструментов. Внешнюю политику нельзя делать без войска, а военная организация той или иной нации коренится целиком на внутреннем ее состоянии. От него же зависит, в конце концов, и внешняя ее политика.

Эта зависимость не ограничивается лишь средствами, но распространяется и на цели внешней политики, или, вернее, на ее пути, так как укрепление и расширение своей силы является целью всякого государства. По широко распространенному, если даже не слишком понятному выражению, принято разли­чать кабинетные войны XVIII от народных войн XIX столетия. Если и те и другие определялись внутренней политикой госу­дарств, то со своей стороны, они, понятно, также влияли на внутреннюю политику. Взаимное влияние внешней и внутрен­ней политики так же неоспоримо, как неверно представление, что в конце концов решающий толчок дает внешняя политика.

Семилетнюю войну принято считать последней кабинет­ной войной. Клаузевиц излагает это таким образом: «Каби­нет смотрел на себя, как на владельца и распорядителя боль­ших имений, которые он постоянно старался приумножить, но подданные этих имений не могли иметь к такого рода рас­ширениям никаких интересов. В такой мере, в какой прави­тельство отделяло себя от народа, считая себя государством, война была лишь делом правительства, которое вело ее при помощи имеющихся в его сундуках талеров и праздных бро­дяг в своих и соседних провинциях».

К. Клаузевиц. 1812 г.

Это описание особенно подходит к прусскому государст­ву, где отделение войска от народа проводилось так резко, что правительство под страхом строгого наказания запреща­ло гражданам осажденных городов браться за оружие для за­щиты собственных домов и считало крестьян мятежниками, если они брались за цепы и вилы для защиты своих дворов от разграбления, а своих дочерей — от насилий нападавшего на них врага.

Как ни великолепно характеризует Клаузевиц кабинетные войны, он указывает лишь внешние признаки их, а не истори­ческие их причины; эти войны относились к известному перио­ду в истории капитала — к периоду, когда капиталистический способ производства создавал новейший абсолютизм как надеж­нейшее орудие для осуществления своих потребностей к рас­ширению. Все государства, принимавшие участие в Семилет­ней войне, были абсолютными монархиями, хотя английский абсолютизм и был при этом ограничен развращенным парла­ментом, а австрийский — сословиями отдельных коронных зе­мель. В существенном задача кабинетов сводилась к осуществ­лению расширительных стремлений капитала.