Франц Меринг - История войн и военного искусства

• Название: История войн и военного искусства
• Автор: Франц Меринг
• Жанр: История

---

Франция не победила в этой борьбе с Англией, однако и не была в то же время побеждена в своих цивилизаторских войнах с феодальными континентальными державами. В этом не остав­ляет сомнений ни падение Наполеона, ни последовавшие за ним 15 лет бурбонской реставрации. Наполеон пал исключительно потому, что этого захотела французская буржуазия, которой наскучила его военная диктатура, являвшаяся лишь средством для ее целей. Ее сопротивление парализовало его силы во вре­мя решающей зимней кампании 1813 — 1814 гг. При напряже­нии сил, равном напряжению сил, проявленному в то же время Пруссией, Франция могла бы выставить еще миллион борцов, и '/10, возможно, даже '/5 части этого было бы достаточно, чтобы обеспечить победу Наполеона; тогда, с границей по Рейну, Фран­ция была бы все же могущественнее, чем до революции, и оста­лась бы, несомненно, самой сильной державой материка. Но военный гений был для французской буржуазии слишком нена­дежным помещением капитала; она скорее была согласна допу­стить возвращение пустоголовых Бурбонов, с которыми она затем легко разделалась в июньскую революцию 1830 г.

Войны революции все же создали новую Европу. Если рань­ше думали, что это обошлось слишком дорогой ценой, то те­перь думают об этом иначе. Из более чем 10 000 000 челове­ческих жизней, которых они стоили, по вычислениям Эрнста-Морица Арндта, при ближайшем рассмотрении на Францию падает лишь около 2 000 000, т. е. около четверти этого коли­чества, а более точная статистика дала бы, возможно, еще мень­шие цифры; войны революции на протяжении 23 лет даже в отдаленной степени не произвели таких опустошений и раз­рушений, как один год современной войны.

Их историческая необходимость подчеркивается с исклю­чительной яркостью тем позором, который тяготеет на мире, заключенном Пруссией и Французской республикой в Базеле в 1795 г. Вряд ли найдется в истории революционных войн другой эпизод, по отношению к которому так же презритель­но звучало бы единогласное суждение историков — от Ранке до Энгельса, — как по отношению к Базельскому миру и со­зданному им 10-летнему спокойствию в Северной Германии. При этом имело лишь побочное значение то обстоятельство, что Пруссия предала этим миром своих союзников и пожерт­вовала левым берегом Рейна. Лишь значительно позднее дош­ло до национального сознания, что Рейн «является немецкой рекой, а не немецкой границей». И так как в нужде не разбира­ют, Пруссия должна была заключить Базельский мир, потому что ее силы и средства были до такой степени истощены тремя походами, что она не могла уже продолжать военных действий. Она должна была оставить своих союзников, следуя указаниям прусского государственного разума, который Фридрих углу­бил в том смысле, что честность частного лица и честность мо­нарха — две совершенно различные вещи. Частное лицо долж­но пожертвовать своим благом в пользу всего общества, мо­нарх же, который должен всегда иметь в виду благо всего народа, должен пожертвовать собой и своими обязательствами, если они окажутся в противоречии с благом народа. «Мы зависим от наших средств и возможностей. Если наши интересы меняются, то должны измениться и наши союзы. Наше призвание — рабо­тать на благо наших подданных; поскольку, следовательно, мы усматриваем в каком-нибудь союзе опасность или риск для бла­га народа, мы должны лучше разорвать союз, чем принести вред этому последнему. Здесь монарх приносит себя в жертву благу своего народа». Следуя этому воззрению своего известного дя­дюшки, прусский король Фридрих-Вильгельм II мог сиять пол­ным блеском мученичества, заключая мир в Базеле.

Но то, что покрыло этот мир несмываемым позором и имело своим справедливым наказанием уничтожающее поражение под Йеной, — это был отказ от войны в то время, когда вопрос шел

о борьбе «за великие ценности человечества». Это была трус­ливая и своекорыстная политика, исключавшая себя из борьбы великих исторических противоречий, где нужно было принять или ту, или другую сторону. Но если и при классовом господст­ве мир является всегда и при всех условиях величайшим бла­гом, то прусские дипломаты, заключившие Базельский мир, за­служивают почтения в такой же степени, в какой их презирают, тем более что 10 лет покоя, данные Северной Германии этим миром, кажутся славным периодом в немецкой истории.

Годы 1785 — 1805 были расцветом нашей классической ли­тературы и философии. В тесном сотрудничестве создали Гете и Шиллер свои бессмертные произведения; в Йенском универ­ситете преподавали одновременно Фихте, Шеллинг и Гегель; Базельский мир дал даже толчок к известной буржуазной декла­рации против войны, к кантовскому «вечному миру».

VII

Кант не был первым, требовавшим «вечного мира». Он имел предшественников в лице француза Сен-Пьера и англичанина Юма. Он получил толчок от них обоих. Юм объявил войну вой­не так же просто, как и основательно, написав: «Когда я вижу нации, взаимно истребляющие друг друга в войне, то мне ка­жется, что я вижу двух пьяных парней, дерущихся дубинками в магазине фарфоровых изделий. Кроме того, что им придется долго страдать от тех шишек, которые они набьют друг другу, им придется еще возместить все произведенные ими убытки». Эту фразу Кант выбрал как эпиграф для своего сочинения, кото­рое действительно очень правильно ею характеризуется.

Хотя совершенно бесспорно, что Базельский мир дал тол­чок для его сочинения, но все же об этом мире в его сочинении непосредственно не упоминается. Правда, первое предложе­ние, которым Кант начинает, можно принять за критику Базельского мира. Кант пишет: «Ни одно мирное соглашение нельзя считать таковым, если оно сочетается со скрытым пред­логом к новой войне». Этот «скрытый предлог» и содержал в себе Базельский мир, так как прусское правительство за свой отказ от леворейнских владений выговаривало себе в вознаг­раждение праворейнские области, которые, естественно, надо было отнять сначала у их прежних владельцев. Другое требо­вание Канта: «Ни одно государство не должно вмешиваться в организацию и управление другого государства», — может счи­таться осуждением прусского вторжения во Францию. Однако эти и другие категорические императивы, которые Кант ставит во главу своего сочинения: постоянное войско «должно» со временем прекратить свое существование, никакие государ­ственные долги не «должны» допускаться и т. д. — являются лишь второстепенными. Центр тяжести всего сочинения ле­жит в «первом и окончательном условии вечного мира», где делается вывод, что, прежде чем создастся какая-либо возмож­ность вечного мира, буржуазная конституция каждого госу­дарства должна сделаться республиканской.

Это требование так же мало отвечало существовавшему тог­да положению, как кулак походит на глаз, так как Французская республика воочию показала, что ее конституция нисколько не мешала ей вести войну. Однако Кант различает демократичес­кую государственную конституцию и республиканскую. Демок­ратическая государственная конституция является, по его мне­нию, как раз злейшей формой деспотизма, еще более невыноси­мой, чем «верховная власть одного», «так как она является властью большинства, хотя бы против одного (который не сог­ласен); следовательно, решают как будто все, не будучи всеми, что является противоречием всеобщей воли с самой собой и со свободой». Наоборот, республиканская государственная фор­ма отделяет власть исполнительную от власти законодатель­ной, она допускает представительную форму правления, воз­можную при монархии и аристократии и немыслимую при де­мократии, когда «все хотят быть господами».

Каким образом упомянутые выше республиканские государ­ственные конституции могут устранить войны и привести к веч­ному миру, Кант доказывает следующим образом: «Если потре­буется согласие граждан (иначе при этой конституции не может быть) относительно того, должна ли быть война или нет, впол­не естественно, что вопрос о всех тяготах войны они должны будут решать сами, применяясь к самим себе, т. е. должны бу­дут сами сражаться, все издержки войны взять на свою собствен­ную шею, исправить по возможности опустошения, произве­денные войной, и, наконец, к довершению всех невзгод, взять на себя омрачающую самый мир и никогда (так как одна война вле­чет за собой новую войну) не искупаемую тяжесть войны, а в таком случае они сильно призадумаются, следует ли начинать эту скверную игру. Наоборот, при таком государственном уст­ройстве, где подданные не являются гражданами, т. е. граждана­ми республики, войны — самая простая вещь на свете, так как повелители являются не гражданами государства, но владель­цами его; они ничем не страдают из-за войны: ни своими обеда­ми, ни охотами, ни увеселительными дворцами, ни придворны­ми празднествами и т. п., они решаются на нее, как на какое-то развлечение, по совершенно незначительным причинам и из приличия спокойно представляют всегда готовому на этот слу­чай дипломатическому корпусу найти оправдания для войны». В последнем своем предложении Кант целиком единодушен с королем Фридрихом, хотя только в этом одном предложении, ибо, что ни говорить об этом короле, он во всяком случае ни­когда не начинал войны по «незначительным причинам», не смот­рел на нее как на развлечение и ни в коем случае не щадил себя в войне; правда, он никогда не заставлял также своих поддан­ных голосовать относительно войны и мира, на чем Кант осно­вывает свой вечный мир.