Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

• Название: Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
• Автор: Ланьлиньский насмешник
• Жанр: Древневосточная литература

Самый загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, был написан в XVII веке.

Имя автора не сохранилось, известен только псевдоним — Ланьлинский Насмешник. Это первый китайский роман реалистического свойства, считавшийся настолько неприличным, что полная публикация его запрещена в Китае до сих пор.

В отличие от традиционных романов, где описывались мифологические или исторические события, «Цзинь, Пин, Мэй» рассказывается веселой жизни пройдохи-нувориша в окружении его четырех жен и многочисленных наложниц.

---

— Да что он знает! — поддержал Боцзюэ. — Где ему, брат, с тобой равняться! Ему про тебя сказать, так он умрет со страху.

Слуга подал чай.

— Вы пока в двойную шестерку поиграйте, — предложил Симэнь, — а я пойду скажу, чтобы лапшу подавали. У нас сегодня лапшу делали.

Вскоре появился Циньтун и накрыл стол. Хуатун принес на квадратном подносе четыре блюда закусок, а к ним ароматный соус из баклажанов, сою, подливки из душистого перца и сладкого чеснока, а также три блюдца чесночного соуса. Когда все расставили на столе, подали большое блюдо солонины с серебряным половником и три пары палочек из слоновой кости.

Появился Симэнь и сел рядом с друзьями.

Потом подали три тарелки лапши, и все принялись за солонину, подливая к ней чесночный соус и специи. Ин Боцзюэ и Се Сида, вооружившись палочками, вмиг опорожнили по чашке лапши, а немного погодя уплели по семь чашек, тогда как Симэнь доедал вторую.

— Ну и глотка же у вас, дети мои! — воскликнул он.

— Скажи, брат, какая сестрица готовила лапшу, а? — спросил Боцзюэ. — Вот мастерица! Пальчики оближешь!

— А соусы с подливками чем плохи?! — подхватил Се Сида. — Жаль, я только что дома пообедал, а то бы еще с удовольствием чашку пропустил.

Оба раскраснелись и сняли халаты, повесив их на спинки своих стульев. Циньтун убирал пустую посуду.

— Принеси-ка воды, — попросил Боцзюэ. — Рот прополоскать не мешает.

— А можно и чаю, — уточнил Сида. — Горячий чай чесночный запах отбивает.

Немного погодя Хуатун подал чай. После чаю они вышли на сосновую аллею и прошлись до цветочных клумб. Тем временем Хуан Четвертый прислал четыре коробки с подарками. Их внес Пинъань и показал Симэню. В одной коробке были водяные орехи, в другой — каштаны, в третьей — четыре крупных мороженых пузанка и в четвертой — мушмула.

— Какая прелесть! — воскликнул Боцзюэ, заглядывая в коробки. — И где только такие редкости откопали? Дай-ка хоть орешек попробовать.

Боцзюэ загреб целую пригоршню каштанов и протянул несколько штук Се Сида.

— Другой ведь до седых волос доживет, а то и на тот свет уйдет, да так и не отведает таких вот яств, — говорил он.

— Будде, сукин сын, не поднес, а уж сам хватаешь, — заметил Симэнь.

— А к чему Будде-то, когда они мне по вкусу? — возразил Боцзюэ.

Симэнь распорядился отнести подарки в дальние покои.

— Попроси матушку выдать три цяня, — наказал он слуге.

— А кто же принес-то, Ли Цзинь или Хуан Нин?[763] — спросил Боцзюэ.

— Хуан Нин, — ответил Пинъань.

— Повезло сукину сыну, — заметил Боцзюэ. — Еще и три цяня получит.

Но не будем говорить, как Симэнь наблюдал за игрою Боцзюэ и Се Сида. Перейдем пока в покои Юэнян.

После обеда она с Гуйцзе, Цзяоэр, Юйлоу, Цзиньлянь, Пинъэр и падчерицей вышла из залы. Они сидели в галерее, когда из-за ширмы показалась голова цирюльника Чжоу.

— А, Чжоу! — воскликнула Пинъэр. — Кстати явился. Заходи. У малыша волосы отросли. Постричь надо.

Чжоу поспешно отвесил земной поклон.

— Мне и батюшка наказывал постричь наследника, — сказал он.

— Сестрица! — обратилась к Пинъэр хозяйка. — Принеси календарь. Погляди, подходящий ли нынче день.

— Сяоюй! — крикнула Цзиньлянь. — Ступай, принеси календарь.

Цзиньлянь раскрыла календарь и сказала:

— Сегодня у нас двадцать первое число четвертой луны. День под знаками гэн-сюй. Металл водворился в созвездии Лоу. Сторожит металлический пес[764] в День молитв, служебных выездов, шитья, купания, стрижки и закладки постройки. Наиболее благоприятное время — полдень.

— Раз счастливый день, — заключила Юэнян, — пусть нагревают воду. Надо будет потом ему голову вымыть. — Юэнян обернулась к цирюльнику; — А ты стриги потихоньку да забавляй его пока чем-нибудь.

Сяоюй встала рядом с платком, куда собирала волосы. Не успел цирюльник начать стрижку, как Гуаньгэ разразился громким плачем. Чжоу спешил стричь, а младенец тем временем так закатился, что и голоса лишился. Личико его налилось кровью. Перепуганная Пинъэр не знала, что и делать.

— Брось! — крикнула она. — Хватит!

Цирюльник с испугу бросил инструменты и опрометью выбежал наружу.

— Я же говорила: ребенок слабый, — заметила Юэнян. — Самим надо стричь, а не звать кого-то — Одно беспокойство.

На счастье, Гуаньгэ наконец успокоился, и у Пинъэр будто камень от сердца отвалило. Она обняла сына.

— Ишь какой нехороший Чжоу! — приговаривала она. — Ворвался и давай стричь мальчика. Только обкорнал головку да сыночка моего напугал. Вот мы ему зададим!

Она с Гуаньгэ на руках подошла к Юэнян.

— Эх ты, пугливый ты мой! — говорила Юэнян. — Тебя постричь хотели, а ты вон как расплакался. Обкорнали тебя, на арестанта теперь похож.

Она немного поиграла с малышом, и Пинъэр передала его кормилице.

— Грудь пока не давай, — наказала ей хозяйка. — Пусть сперва успокоится и поспит.

Жуи унесла младенца в покои Пинъэр.

Прибыл Лайань и стал собирать инструменты цирюльника Чжоу.

— Чжоу от страха побледнел, у ворот стоит, — сказал он.

— А покормили его? — спросила Юэнян.

— Покормили, — отвечал Лайань. — Батюшка ему пять цяней дал.

— Ступай, налей ему чарочку вина, — распорядилась хозяйка. — Напугали человека. Нелегко ему деньги достаются.

Сяоюй быстро подогрела вина и вынесла с блюдом копченой свинины. Лайань накормил цирюльника, и тот ушел.

— Загляни, пожалуйста, в календарь, — попросила хозяйка Цзиньлянь. — Скажи, когда будет день жэнь-цзы.

— Двадцать третьего, в преддверии дня Колошения хлебов, — глядя в календарь, сказала Цзиньлянь. — А зачем это тебе понадобилось, сестрица?

— Да так просто, — отвечала Юэнян.

Календарь взяла Гуйцзе.

— Двадцать четвертого у нашей матушки день рождения, — говорила она, — как жаль, я не смогу быть дома.

— Десятого в прошлом месяце у твоей сестры день рождения справляли, — заметила Юэнян, — а тут уж и мамашин подоспел. Вам в веселых домах день-деньской приходится голову ломать, как деньги заработать, а по ночам — как чужого мужа заполучить. Утром у вас мамашин день рождения, в обед — сестрин, а к вечеру — свой собственный. Одни рождения, когда их по три на день, изведут. А какого захожего оберете, всем заодно рождение можно справлять.

Гуйцзе ничего не сказала, только засмеялась. Тут вошел Хуатун и позвал ее к хозяину. Она поспешила в спальню Юэнян, поправила наряды, попудрилась и, пройдя через сад, направилась к крытой галерее, где за ширмами и занавесками стоял квадратный стол, ломившийся от яств.[765] Были тут два больших блюда жареного мяса, два блюда жареной утятины, два блюда вареных пузанков, четыре тарелки печенья-розочек, две тарелки жареной курятины с ростками бамбука под белым соусом и две тарелки жареных голубят.

Потом подали четыре тарелки потрохов, вареную кровь, свиной рубец и прочие кушанья.

Все принялись за еду, а Гуйцзе стала обносить вином.

— Я тебе и при батюшке вот что скажу, — обратился к ней Ин Боцзюэ. — Не подумай только, будто я чего-то требую, нет. Батюшка насчет тебя в управе разговаривал и все уладил. За тобой теперь никто не придет. А кого ты благодарить должна, а? Мне должна спасибо говорить. Это я батюшку насилу уговорил. Думаешь, стал бы он ни за что ни про что хлопотать? Так что спой, что тебе по душе, а я выпью чарку. Этим ты и меня за старание отблагодаришь.

— Вот Попрошайка-вымогатель! — в шутку заругалась Гуйцзе. — Сам-то блоха, а гонору хоть отбавляй! Так батюшка тебя и послушался!

— Ах ты, потаскушка проклятая! — закричал Боцзюэ. — Молитву не сотворила, а уж на монаха с кулаками лезешь? Не плюй в колодец, пригодится напиться. Не смейся над монахом, что он тещей не обзавелся. Да будь я один, я бы с тобой расправился. Брось надо мной смеяться, потаскушка! Ты на меня не гляди, у меня еще силы хватит.

Гуйцзе что было мочи хлопнула его веером по плечу.

— Сукин ты сын! — ругался шутя Симэнь. — Чтоб сыновья твои в разбойники пошли, а дочери — в певички! Да и этого мало будет за все твои проделки.

Симэнь рассмеялся, а за ним и все остальные.

Гуйцзе взяла не спеша в руки лютню, положила ее на колени, приоткрыла алые уста, в обрамлении которых показались белые, как жемчужины, зубы, и запела на мотив «Три террасы в Ичжоу»:

Лицемер, предатель гадкий,
Ветренный ты мой дружок!
Деву — утренний цветок[766]
Повстречал и без оглядки
К ней сбежал весенним днем —
Я осталась одинокой
Изнывать в тоске глубокой,
Плакать и мечтать о нем,
Ждать, вернется ли опять,
Проклинать свой жребий жалкий
И наперсницу к гадалке
За ответом посылать.

На мотив «Иволги желтый птенец»:

Милый в дальнем далеке,…

Ин Боцзюэ вставляет: