Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

• Название: Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
• Автор: Ланьлиньский насмешник
• Жанр: Древневосточная литература

Самый загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, был написан в XVII веке.

Имя автора не сохранилось, известен только псевдоним — Ланьлинский Насмешник. Это первый китайский роман реалистического свойства, считавшийся настолько неприличным, что полная публикация его запрещена в Китае до сих пор.

В отличие от традиционных романов, где описывались мифологические или исторические события, «Цзинь, Пин, Мэй» рассказывается веселой жизни пройдохи-нувориша в окружении его четырех жен и многочисленных наложниц.

---

Ин Боцзюэ вставляет:

… В обмелевшем ручейке
Лодка тонет на песке —
Да, мой друг, такое чудо
Не приходит ниоткуда.
Гуйцзе продолжает:
Хмурю брови я в тоске,
Зеркала лежат без дела,
Я от горя похудела,
Разве знала, дорогой,…

Боцзюэ:

… Что мой милый, ой-ой-ой,
Тю-тю-тю — уж под водой.

Гуйцзе:

Светозарною порой,
Что на солнце тень обмана
Упадёт… Теперь румяна,
Пудра — боле ни к чему,…

Боцзюэ:

— Да, недаром говорят:
Хоть десятки тысяч я приму,
Но любовь отдам лишь одному!

Сидишь теперь перед зеркалом, вздыхаешь тяжко, страдаешь, упрекаешь его. А ведь когда-то любились так пылко. Что ж, нечего роптать! Теперь и пострадай.

Гуйцзе:

— Чтоб тебе провалиться! Не болтай чепуху!

Серьги, кольца я сниму…

Боцзюэ:

— Пока вроде все на месте!

Гуйцзе:

Городской рожок певучий
Сердце в клочья рвет и мучит!

Боцзюэ:

— Как-то незаметно, чтобы разорвало. Скажи — меж вами связь порвалась.

Гуйцзе что было силы ударила Боцзюэ и заругалась:

— Ты, видать совсем из ума выжил, негодник! Хватит приставать! Сгинь совсем, разбойник!

Она запела на мотив «Встреча мудрых гостей»:

Полнолуньем серебрятся
занавески спальни,
Полога шелка струятся,
помыслы печальны.
Гуся дикого далёкий
вдруг раздался крик,
Горестным своим полётом
в уши мне проник.
Не сомкнуть опухших век мне
в заключенье душном,
Свечка, растекаясь, блекнет
сумраком послушным.
Стражи кружатся неспешно,
ночь, как день, ясна,
Где-то спит он безмятежно,
мне же нету сна.

Ин Боцзюэ:

— Вот глупая-то! А кто ж ему мешает спать безмятежным сном? Его никто забирать не собирается. Он спит себе спокойно. Это ты в чужом доме скрываешься и дрожишь день-деньской как овечка. Вот уж из столицы привезут вести, тогда и успокоишься.

Гуйцзе не выдержала и обратилась к Симэню:

— Батюшка, ну что он ко мне пристал? Покою не дает Попрошайка.

— Что? Батюшку пришлось вспомнить? — издевался Боцзюэ.

Гуйцзе, не обращая на него внимания, опять заиграла на лютне и запела парные строфы:

Зардеет весна,
Зардеет весна,
И сердце мое затрепещет…

Боцзюэ:

— Заденешь тебя за живое, так хочешь или нет — затрепещет.

Гуйцзе:

Останусь одна,
Останусь одна —
И жемчуг на веках заблещет.

Боцзюэ:

— Один во сне мочился. Умирает у него матушка. Он, как полагается, постилает постель у ее гроба. Во сне и на этот раз случился с ним грех. Пришел народ, глядят: подстилка мокрая, хоть выжимай. «Это отчего?» — спрашивают. Он не растерялся. «Всю ночь, — говорит, — проплакал. Слезы желудком и вышли». Так вот и ты. Перед ним ломалась, а теперь втихомолку слезы проливаешь.

Гуйцзе:

— А ты знаешь? Ты видал? Эх, ты, юнец бесстыжий, чтоб тебе провалиться на этом месте.

Его не виню,
Его не виню,
Не сетую в горе безмерном…

Боцзюэ:

— Что ж ты не винишь судьбу? Скажи откровенно: много у него серебра выманила, а? Да, а теперь скрываться приходится, заработки упускать. «В горе безмерном!» Ты уж духов небесных обманывай. Они ведь все равно ничего не соображают.

Гуйцзе:

В слезах утоплю,…

Боцзюэ:

— Я же говорю, поймала, да из рук и выпустила.

Гуйцзе:

В слезах утоплю
Я память о друге неверном.

Боцзюэ:

— Глупышка! В наше время юнца желторотого не проведешь, а ты захотела посетителя своего надуть. Была, говоришь, ему верна? Постой! Послушай, что в «Южной ветке» говорится. Как о твоих похождениях идет речь:

В наш век кто честен, кто фальшив
В хитросплетениях не видно,
Всяк внешне предан и правдив,
А сердце — сущая ехидна.
В любовь — как в омут с головой!
Сочтет доходы мамка-сводня…
Красотка славилась весной,
Но где краса ее сегодня?
Жизнь вьючного осла иль клячи
Уютней, право, и богаче.

Гуйцзе расплакалась. Симэнь ударил Боцзюэ веером по голове.

— Чтоб тебе, сукин сын, подавиться! — засмеялся Симэнь. — Поедом ест. Этак и человека погубить можно. — Он обернулся к Гуйцзе: — А ты пой, не обращай на него внимания.

— Брат Ин, ты сегодня уж совсем разошелся, — заговорил Се Сида. — Зачем мою дочку обижаешь, а? Типун тебе на язык!

Гуйцзе немного погодя опять взяла лютню и запела на мотив «Бамбуковой рощи»:

Глаза горели, говорил — влюблен,

Ин Боцзюэ хотел что-то вставить, но Се Сида вовремя закрыл ему рот.

— Пой, Гуйцзе, — сказал Сида. — Не гляди на него.

Гуйцзе продолжала:

Но жил в душе его порок.
Мне говорили, честен он…
Но ложью он меня увлек,

Только Сида отнял руку, Боцзюэ опять стал перебивать:

— Если б ты говорила то, о чем думаешь, ничего бы с тобой не случилось. Только в пасти тигра ты откровенничаешь, да и то больше намеками.

— Откуда ж ты знаешь, красные твои глаза?! — спросила Гуйцзе.

— Да, как же мне не знать! — отвечал Боцзюэ. — В «Звездах радости» бывать приходилось.

Все вместе с Симэнем рассмеялись.

Гуйцзе:

Чирикали мы парой пташек,
Но обманул меня, подлец.
Небесным воспареньям нашим
Пришел безрадостный конец…

Боцзюэ:

— Тоже мне! Ты других опутывать горазда, а себя в обиду не дашь. Таких, как ты, тоска не иссушит!

Гуйцзе:

Прошедшее — притворства полотно,
А как о будущем ты врал цветно!

Боцзюэ:

— Да, насчет будущего трудно загадывать. Впрочем, он на днях, может, и полководцем станет.

Гуйцзе запела на мотив «Янтарной кошечки»:

Чем дальше от тебя, тем холодней,
Желанье встречи все сильней.
Одной томиться сколько дней?

Боцзюэ:

— Обожди денек, другой. Небось не опоздаешь. Вот в столице уладят, и вернешься к себе в кромешный ад.

Гуйцзе:

Не будет свиданья на Уской горе,
Растаяло облаком алым.
Оставив подругу свою на заре,
Умчался мой феникс бывалый.
Заключительная ария:
Любовь и ласки — все забыто,
И притупилась боль страданья,
Но сердце навсегда разбито,
Остались лишь воспоминанья.

— Чудесно! — воскликнул Се Сида и позвал Хуатуна. — Возьми лютню, а я поднесу чарочку Гуйцзе.

— А я закусочками ее попотчую, — подхватил Боцзюэ. — Не в моем это, правда, обыкновении, ну да ладно уж! За твое усердие потружусь.

— Убирайся, Попрошайка! — крикнула Гуйцзе. — Не нуждаюсь я в твоем внимании! Сначала изобьет, потом синяки разглаживать начинает.

Сида поднес Гуйцзе три чарки подряд.

— Нам еще партию в двойную шестерку доигрывать надо, — сказал он Боцзюэ.

Они сели за игру, а Симэнь, подмигнув Гуйцзе, вышел.

— Брат! — крикнул Боцзюэ. — Принеси ароматного чайку. А то после чесноку изо рта больно несет.

— Откуда я тебе ароматного чаю возьму?! — воскликнул Симэнь.

— Меня, брат, не обманешь! — не унимался Боцзюэ. — Тебе ж экзаменатор Лю из Ханчжоу вон сколько прислал. Хочешь один наслаждаться? Нехорошо так, брат.

Симэнь засмеялся и пошел в дальние покои. За ним последовала и Гуйцзе. Она нарочно остановилась у причудливого камня, делая вид, будто срывает цветок, и исчезла.

Между тем Боцзюэ и Сида сыграли три партии, но Симэнь все не возвращался.

— Что там батюшка в дальних покоях делает? — спрашивали они Хуатуна.

— Сейчас придет, — отвечал слуга.

— Придет? А где он все-таки? — не унимался Боцзюэ и обратился к Сида. — Ты здесь побудь, а я пойду поищу.

Сида с Хуатуном сели играть в шашки. Надобно сказать, что Симэнь зашел на короткое время к Пинъэр, а когда вышел, у аллеи вьющихся роз заметил Гуйцзе и повел ее прямо в грот Весны. Они закрыли дверь и, усевшись на постель, принялись весело болтать. Надобно сказать, что Симэнь заходил к Пинъэр принять снадобье. Он обнял Гуйцзе и показал свои доспехи.

— Это отчего? — спросила она, устрашенная.

Он рассказал о снадобье чужеземного монаха и попросил ее наклонить голову и поиграть на свирели. Потом осторожно взял то, что любят тысячи, чем наслаждаются десятки тысяч, — ее маленькие, как раз в полшпильки, в три вершка золотые лотосы-ножки, остроносые, как шило или нежные ростки лотоса, ступающие по ароматной пыльце и танцующие на рассыпанной бирюзе. — Она была обута в ярко-красные атласные туфельки на толстой белой подошве. Повыше виднелись подвязанные шелковым шнурком узорные штаны с золотою бахромой. Симэнь посадил Гуйцзе на стул, и они принялись за дело.