Клод Леви-Стросс - Печальные тропики

• Название: Печальные тропики
• Автор: Клод Леви-Стросс
• Жанр: Культурология
• Год: 1984

Книга, которую Вы только что открыли, впервые вышла в свет во Франции почти тридцать лет назад, но до сих пор не утратила интереса для самых разных групп читателей. Тому, чье внимание она привлечет, надо иметь в виду, что перед ним не полное, а значительно сокращенное издание сочинения Клода Леви-Строса. Дело в том, что его автор не только этнограф-индеанист, но и теоретик, создатель так называемой французской школы структурализма.

Редакции географической литературы издательства «Мысль», исходя из своего профиля и учитывая интерес традиционного круга их читателей, публикуют главным образом те главы книги «Печальные тропики», которые носят географический или этнографический характер. Живо и непринужденно рассказывает в них автор о городах, сельских местностях и природе Бразилии. Большое место в книге занимают описания нескольких племен бразильских индейцев (кадиувеу, бороро, намбиквара, тупи-кавахиб), изучавшихся Леви-Стросом в годы, непосредственно предшествовавшие началу второй мировой войны.

---

Путешественник-европеец обескуражен подобным пейзажем, который не укладывается ни в одну из традиционных категорий. Нам не знакома девственная природа, наш пейзаж явно подчинен человеку. Порой он кажется нам диким, но вовсе не потому, что действительно является таковым, а потому, что смена произошла в более медленном темпе (как в лесу или в горах), потому, что поставленные вопросы были столь сложными, что человек, вместо того чтобы давать на них систематический ответ, выступал на протяжении веков со множеством мелких действий. Теперь конечные результаты, подводящие им итог, представляются ему со стороны первоначальным свойством. Так называемая подлинная дикость пейзажа проистекает из цепи мероприятий и бессознательных решений.

Но даже самые суровые пейзажи Европы являют собой порядок, в передаче которого Пуссен не знает себе равных. Отправляйтесь в горы: обратите внимание на контраст между засушливыми склонами и лесами, на их расположение ярусами над лугами, на разнообразие оттенков, вызванное преобладанием той или иной породы деревьев в соответствии с местоположением или склоном. Нужно побывать в Америке, чтобы понять, что эта высокая гармония, не будучи стихийным выражением природы, происходит от давно искомых в ходе сотрудничества между местностью и человеком соглашений. А он наивно любуется следами своих прошлых деяний!

В обитаемой Америке, как в Северной, так и Южной (исключение составляют плоскогорья в Андах, Мексике и Центральной Америке, чье более плотное и постоянное население сближает их с Европой), у нас есть выбор между безжалостно укрощенной природой, похожей скорее на завод под открытым небом, чем на деревенскую местность (я имею в виду плантации тростника на Антильских островах и поля в «кукурузном поясе» США), и той другой природой, образец которой я созерцаю в данный момент и которая была занята человеком достаточно долго для того, чтобы он успел разорить ее, но недостаточно долго для того, чтобы его неспешные, неотвратимые деяния подняли ее в ранг пейзажа. В окрестностях Сан-Паулу я привыкал к более суровой, нежели наша, природе, ибо земля здесь не так густо населена и хуже обработана, но тем не менее лишена подлинной свежести: уже не дикая, но и не обретшая новой сути.

Пустыри величиной с целые провинции: человек когда-то недолгое время владел ими, а затем отправился в другие места. Позади себя он оставил истерзанный ландшафт со сложными следами своего присутствия. И на этих полях сражений, где в течение нескольких десятилетий он встречался лицом к лицу с неведомой землей, теперь медленно возрождается однообразная растительность в беспорядке тем более обманчивом, что под ликом фальшивой невинности хранится память об этих

Города и деревни

В Сан-Паулу можно было заниматься этнографией по выходным дням, однако не среди индейцев предместий, как мне опрометчиво обещали, ибо предместья заселены сирийцами или итальянцами. Ближайшая же этнографическая достопримечательность, километрах в пятнадцати, являла собой обыкновенную деревню, в которой белокурые волосы и голубые глаза одетых в лохмотья жителей выдавали их недавнее германское происхождение, поскольку около 1820 года группы немецких колонистов обосновались в тех районах страны, где меньше всего чувствовались тропики. Здесь они в некотором роде растворились и потерялись среди местного бедного крестьянства, но дальше к югу, в штате Санта-Катарина, городишки Жоинвиль и Блуменау по-прежнему хранили под сенью араукарий атмосферу прошлого века. Улицы, застроенные домами с островерхими крышами, носили немецкие названия — здесь говорили только на этом языке. На террасах пивных старики с бакенбардами и усами курили длинные трубки, увенчанные фарфоровыми головками.

Вокруг Сан-Паулу жило также много японцев, но найти к ним подход было труднее. Иммиграционные конторы набирали их, обеспечивали им переезд, временное жилье по приезде, а затем распределяли их по фермам, которые напоминали разом и деревню, и военный лагерь. Тут же находились все службы: школа, мастерские, медпункт, лавки, развлечения. Эмигранты проводили долгие годы в этом отчасти добровольном заточении, возвращая из заработка свой долг компании и складывая накопления в ее сейфы.! Эта компания бралась через несколько лет вернуть их на землю предков, чтобы они могли умереть на ней, либо — если малярии удалось сделать дело раньше — доставить туда их тела. Все это было организовано так, чтобы у пустившихся в рискованное мероприятие людей никогда не возникало чувства, что они навсегда покинули Японию. Нет, однако, уверенности в том, что предпринимателей занимала только финансовая, хозяйственная или гуманная сторона дела. При внимательном изучении географических карт обнаруживалась стратегическая подоплека, которая, возможно, и объясняла сооружение этих ферм. Доступ в иммиграционные конторы, не говоря уже о почти подпольных сетях отелей, больниц, кирпичных заводов, лесопилен, обеспечивающих самостоятельное существование иммиграции, и, наконец, доступ в сами сельскохозяйственные центры был чрезвычайно затруднен. Все это свидетельствовало о некоих замыслах. Распределение колонистов по заранее подобранным пунктам и археологические раскопки, методически проводимые с целью подчеркнуть некоторые аналогии между местными находками и остатками японского неолита, являлись, очевидно, всего лишь двумя крайними звеньями одной цепи.

В самом городе некоторые рынки в населенных простым народом кварталах содержались чернокожими. Точнее, — поскольку этот эпитет имеет смысл лишь в такой стране, где этническое многообразие в сочетании с весьма немногочисленными предрассудками привело к самым сложным смешениям, — среди них можно было выделить метисос — результат смешения белых и черных, кабоклос — белых и индейцев и кафузос — индейцев и черных. Стиль продаваемых на рынках изделий оставался неизменным: сита для маниоковой муки — типично индейской формы —. в виде слабо натянутой решетки из разрезанных бамбуковых стволов, заключенной в рейки; веера для раздувания огня, также унаследованные от местной традиции. Типы вееров представляют интерес, ибо все они предлагают хитроумное решение вопроса: как с помощью плетения превратить проницаемый и неплотный пальмовый лист в твердую и сплошную поверхность, способную при сильном помахивании гнать струи воздуха. Поскольку имеется множество способов решить эту задачу и множество разновидностей пальмовых листьев, можно выявить все возможные формы вееров, а затем собрать образцы, иллюстрирующие эти маленькие технологические разработки.

Существует два основных типа пальмовых веток: листочки либо расположены симметрично по одну и другую сторону среднего стебля, либо они расходятся наподобие веера. Первый тип подсказывает два способа: или отгибать все листочки с одной стороны стебля и плести их вместе, или плести каждую группу отдельно, складывая листочки под прямым углом, пропуская концы одних через нижние части других, и наоборот. Таким образом изготовляются два вида вееров: в форме крыла и в форме бабочки. Что касается второго, он дает множество возможностей, всегда являющихся, хотя и в различной степени, сочетанием двух других, а веер, сделанный в форме ложки, лопатки или розетки, напоминает большой сплюснутый шиньон.

В окрестностях Сан-Паулу можно было собирать сельский фольклор. В майские праздники деревни украшались зелеными пальмовыми ветвями, устраивались памятные по португальской традиции сражения между маврами и христианами; процессии с кораблем из картона; совершались паломничества в отдаленные приходы, дающие пристанище прокаженным. Там в распутных испарениях пинги — водки из сахарного тростника, совсем не похожей на ром, которую пьют неразбавленной или как батиду, то есть смешанной с соком лимона, — чудовищно пьяные и наряженные в лохмотья барды-метисы вызывали друг друга под удары барабана на состязания в сатирических песнях. Существовали также верования и традиции, которые интересно было записать: лечение ячменя на глазу путем прикладывания к нему золотого кольца, разделение всего съестного на две несовместимые группы: еда горячая и еда холодная, а также другие неблагоприятные сочетания: рыба и мясо, манго и алкогольные напитки, бананы и молоко.

Однако внутри штата Сан-Паулу увлекательнее было проследить не пережитки средиземноморских традиций, а своеобразные формы развития зарождающегося общества. Хотя в обоих случаях речь идет о прошлом и настоящем, этнографическое обследование классического типа, имеющее целью объяснить настоящее с помощью прошлого, здесь переходит в свою противоположность: неуловимое настоящее, казалось, воспроизводит весьма отдаленные этапы европейского развития. В латифундистской деревне, подобно Франции эпохи Меровингов[36], рождалась общинная и городская жизнь. Возникавшие поселения не похожи на сегодняшние города, столь банальные, что в них трудно найти отличительные признаки их собственной истории. Они сливаются друг с другом во все более однородной форме, где существуют лишь административные различия. Здесь города, напротив, можно было узнавать (подобно тому как ботаник различает растения по названию, виду и строению), и определять принадлежность каждого к той или иной большой семье городского царства, которое человек добавил к природному.