Клод Леви-Стросс - Печальные тропики

• Название: Печальные тропики
• Автор: Клод Леви-Стросс
• Жанр: Культурология
• Год: 1984

Книга, которую Вы только что открыли, впервые вышла в свет во Франции почти тридцать лет назад, но до сих пор не утратила интереса для самых разных групп читателей. Тому, чье внимание она привлечет, надо иметь в виду, что перед ним не полное, а значительно сокращенное издание сочинения Клода Леви-Строса. Дело в том, что его автор не только этнограф-индеанист, но и теоретик, создатель так называемой французской школы структурализма.

Редакции географической литературы издательства «Мысль», исходя из своего профиля и учитывая интерес традиционного круга их читателей, публикуют главным образом те главы книги «Печальные тропики», которые носят географический или этнографический характер. Живо и непринужденно рассказывает в них автор о городах, сельских местностях и природе Бразилии. Большое место в книге занимают описания нескольких племен бразильских индейцев (кадиувеу, бороро, намбиквара, тупи-кавахиб), изучавшихся Леви-Стросом в годы, непосредственно предшествовавшие началу второй мировой войны.

---

Однако внутри штата Сан-Паулу увлекательнее было проследить не пережитки средиземноморских традиций, а своеобразные формы развития зарождающегося общества. Хотя в обоих случаях речь идет о прошлом и настоящем, этнографическое обследование классического типа, имеющее целью объяснить настоящее с помощью прошлого, здесь переходит в свою противоположность: неуловимое настоящее, казалось, воспроизводит весьма отдаленные этапы европейского развития. В латифундистской деревне, подобно Франции эпохи Меровингов[36], рождалась общинная и городская жизнь. Возникавшие поселения не похожи на сегодняшние города, столь банальные, что в них трудно найти отличительные признаки их собственной истории. Они сливаются друг с другом во все более однородной форме, где существуют лишь административные различия. Здесь города, напротив, можно было узнавать (подобно тому как ботаник различает растения по названию, виду и строению), и определять принадлежность каждого к той или иной большой семье городского царства, которое человек добавил к природному.

В течение XIX и XX веков передний край полосы первопроходцев медленно перемещался с востока на запад и с юга на север.

К 1836 году Норте, то есть местность между Рио и Сан-Паулу, была достаточно освоена, и очередь дошла до центральной зоны штата. Спустя двадцать лет колонизация зашла на северо-востоке за Межану и Паулису; в 1886 году она принялась за Араракуару, Алта-Сорокабану и Нороэсте. В этих зонах еще в 1935 году кривая роста численности населения почти совпадала с кривой роста производства кофе, тогда как на старых землях севера падение второй на. полвека опережало упадок первой: уменьшение количества жителей начинало ощущаться с 1920 года, в то время как истощенная земля оказалась заброшенной с 1854 года.

Лишь в больших прибрежных городах — Рио и Сан-Паулу — распространение урбанизации имело, по-видимому, достаточно прочную основу и казалось необратимым. В Сан-Паулу в 1900 году насчитывалось 240 тысяч жителей, в 1920 году — 580 тысяч, в 1928 году эта цифра перевалила за миллион, а теперь она увеличилась еще вдвое[37]. Во внутренних районах городские образования появлялись и исчезали. Таким образом, заселяясь в одном пункте, провинция в то же время пустела в другом. Перемещаясь с места на место, не увеличиваясь при этом в числе, жители меняли свой социальный тип, так что, сопоставляя заброшенные и только еще оформляющиеся города, можно было провести изучение социологических преобразований, совершившихся за чрезвычайно короткий период и столь же поразительных, как в палеонтологии, где они охватывают миллионы веков эволюции организмов.

Покидая побережье, не следовало забывать, что в течение последнего века Бразилия в большей степени просто изменилась, нежели развилась.

В период существования Бразильской империи[38] заселение страны было слабым, но распределялось оно по территории относительно равномерно. Если прибрежные или соседние с ними города оставались хилыми, то города во внутренних районах проявляли большую жизнеспособность, чем теперь. Сказался исторический парадокс, который слишком часто стараются забыть, — общая скудость средств сообщения благоприятствовала развитию лишь самых отсталых городских поселений. Когда в распоряжении людей имелась только лошадь, они испытывали меньше отвращения к путешествиям, длившимся месяцами, а не то что днями или неделями, и отправлялись в такие уголки, куда проникнуть мог только мул. Внутренняя Бразилия жила единой жизнью, медленной, но стабильной. В положенное время расстояния преодолевали по рекам, идя небольшими перегонами, на которые уходило несколько месяцев. Тропы, полностью заброшенные к 1935 году, например служившая сто лет назад тропа из Куябы в Гояс, еще играли роль в оживленной торговле, причем караваны насчитывали от пятидесяти до двухсот мулов.

Если не говорить о самых отдаленных районах, то состояние запустения, в какое пришла Центральная Бразилия в начале XX века, ни в коей мере не отражало первоначального положения дел. Оно оказалось ценой, заплаченной за рост населения и торговли в прибрежных областях, где внедрялись современные условия жизни. В то же время внутренние районы, поскольку развитие там было слишком затруднено, приходили в упадок, вместо того чтобы следовать поступательному движению в замедленном, свойственном им темпе. Так, пароходное сообщение, которое сокращает путь, во всем мире погубило промежуточные, некогда известные порты. Задаешься вопросом, не призвана ли сыграть подобную роль и авиация, приглашающая нас поиграть в чехарду с прежними остановками. В конце концов можно предположить, что механический прогресс заплатит сам за себя тот выкуп, в котором еще гнездится наша надежда, — он возвратит нам мелкую монету одиночества и забвения в обмен на ту близость, наслаждением которой лишил нас в массовом масштабе.

Менее значительным примером этих изменений служили внутренняя часть штата Сан-Паулу и соседние с ним области. Безусловно, и следа не осталось от тех маленьких городов-фортов, учреждение которых в давние времена обеспечивало обладание какой-либо провинцией и которые положили начало стольким бразильским городам на берегу океана или рек: Рио-де-Жанейро, Витория, Флорианополис на острове того же названия, Баня и Форталеза на мысу; Манаус, Обидос на берегу Амазонки или Вила-Вилья-ди-Мату-Гросу. Развалины последнего, периодически захватываемые индейцами намбиквара, все еще существуют близ Гуапоре. В прежние времена это был знаменитый гарнизон капитана ду мату — командующего участком бруссы на боливийской границе, то есть на той самой линии, которую папа Александр VI Борджиа символически провел в 1493 году через еще не изведанный Новый Свет, чтобы удовлетворить соперничающие притязания испанской и португальской корон[39].

Дальше к северу и к востоку обращали на себя внимание несколько шахтерских городов, ныне опустевших, чьи обветшалые памятники — церкви пламенеющего барокко XVIII века — яркой пышностью составляли контраст с окружающим разорением. Бурлившие жизнью, пока разрабатывались рудники, а теперь впавшие в летаргический сон, они, казалось, упорно хотели удержать в каждой выемке, в каждой складке своих витых колоннад, фронтонов с волютами и задрапированных в одежды статуй частичку богатства, породившего их упадок. Ведь за разработку подземных запасов приходилось платить ценой опустошения сельской местности, особенно лесов, древесина которых служила топливом для литейных заводов. Шахтерские города, подобно пожару, угасли на месте, исчерпав запасы горючего материала.

Штат Сан-Паулу воскрешает в памяти и другие события: борьбу, которая велась с XVI века между иезуитами и плантаторами, защищавшими каждые свою форму поселения. Первые хоте-ли вырвать индейцев из естественной среды и, сгруппировав их в поселения под своим началом, внедрить общинный образ жизни В некоторых отдаленных районах штата эти первые бразильские деревни узнаются по своему названию «алдейя» [40] или «миссан» [41], а еще лучше по просторному и функциональному плану: с церковью в центре, господствующей под прямоугольной площадью с утрамбованной землей. Поросшая травой площадь окружена улицами, которые пересекаются под прямым углом и застроены низкими домами, сменившими прежние индейские хижины. Плантаторы-фазендейрос завидовали временному могуществу миссий, которые сдерживали их лихоимство, а также лишали их возможности использовать рабский труд. Они снаряжали карательные экспедиции, после чего и священники, и индейцы разбегались. Этим объясняется странная особенность бразильской демографии — деревенская жизнь, унаследованная от алдейя, удержалась в самых бедных районах, тогда как в других местах, где богатая земля была нарасхват, населению не оставалось иного выбора, как селиться в соломенных или саманных хижинах вокруг дома хозяина, где тот постоянно держал под наблюдением своих арендаторов. Вдоль некоторых железных дорог ввиду отсутствия общинной жизни строители вынуждены были возводить станции произвольно, просто на равном расстоянии, давая им названия в алфавитном порядке: Буаркина, Фелисидади, Лиман, Марилия (к 1935 году компания «Паулиста» дошла таким образом до буквы «П»). Еще и теперь случается, что на протяжении сотен километров поезд останавливается лишь на «ключах» — остановках, обслуживающих какую-то фазенду, собирающую все население: ключ Бананал, ключ Консейсан, ключ Элиза… В некоторых случаях, напротив, плантаторы по религиозным соображениям решали оставить земли приходу. Так появлялось на свет патримонио — поселение, пользующееся покровительством какого-то святого. Когда же владелец плантации решал стать обычным поселенцем или даже оставался плантатором, но жил в городе, патримонио носило светский характер. Тогда плантатор нарекал город своим именем (Паулополис, Орландиа) или же — из политического расчета — ставил его под протекцию какой-нибудь знаменитой личности — Президенте-Пруденти, Корнелиу-Прокопиу, Эпитасиу-Пессоа… Даже за тот краткий жизненный цикл, какой выпадал на их долю, поселения умудрялись по нескольку раз переменить названия, по которым прослеживается их становление. Вначале — это простая местность, известная под прозванием, полученным по имени мелкого землевладения, затерявшегося в бруссе (например, Бататас — «картошка»), либо в связи с обстоятельствами: не хватило топлива нагреть котелок в унылом месте и появилось Фейжан-Кру — «сырая фасоль», или кончилось продовольствие на отдаленном участке, который прозвали Аррос-Сен-Сал — «рис-без-соли». Затем в один прекрасный день некий «полковник» — это звание щедро раздавалось крупным помещикам — решает приобрести влияние благодаря нескольким тысячам гектаров, полученным в концессию. Он набирает, переманивает, загоняет к себе блуждающее население, и Фейжан-Кру превращается в Леополдину, в Фернандополис. Позднее родившийся из каприза и амбиции городок хиреет и исчезает. От него остается лишь название да несколько жалких домишек, где угасает население, подточенное малярией и анкилостомозом. Иногда город приживается. В нем появляется коллективное сознание, которое старается забыть, что город служил игрушкой и орудием одного человека. Население, недавно эмигрировавшее из Италии, Германии и из полдюжины других стран, чувствует потребность иметь собственные корни и начинает искать основы в словарях индейских племен, обычно тупи, которые в его глазах облекают город доколумбовым авторитетом: Танаби, Вотупоранга, Тупан или Ай-морес.