Клод Леви-Стросс - Печальные тропики

• Название: Печальные тропики
• Автор: Клод Леви-Стросс
• Жанр: Культурология
• Год: 1984

Книга, которую Вы только что открыли, впервые вышла в свет во Франции почти тридцать лет назад, но до сих пор не утратила интереса для самых разных групп читателей. Тому, чье внимание она привлечет, надо иметь в виду, что перед ним не полное, а значительно сокращенное издание сочинения Клода Леви-Строса. Дело в том, что его автор не только этнограф-индеанист, но и теоретик, создатель так называемой французской школы структурализма.

Редакции географической литературы издательства «Мысль», исходя из своего профиля и учитывая интерес традиционного круга их читателей, публикуют главным образом те главы книги «Печальные тропики», которые носят географический или этнографический характер. Живо и непринужденно рассказывает в них автор о городах, сельских местностях и природе Бразилии. Большое место в книге занимают описания нескольких племен бразильских индейцев (кадиувеу, бороро, намбиквара, тупи-кавахиб), изучавшихся Леви-Стросом в годы, непосредственно предшествовавшие началу второй мировой войны.

---

III. Кадиувеу

Парана

Туристы, располагайтесь лагерем на берегах Параны! Или нет, лучше воздержитесь от этого. Оставьте свою грязную бумагу, не поддающиеся уничтожению бутылки и пустые консервные банки для европейских ландшафтов. Там и разбивайте свои палатки. Но за пределами полосы, освоенной первопроходцами, пока не поздно, пощадите стремительные пенящиеся потоки, которые скачут, низвергаются по ступеням, прорытым в фиолетовых базальтовых откосах. Не топчите терпкой свежести густых мхов. Да замедлятся ваши шаги при подходе к необитаемым прериям и густому влажному лесу, где хвойные деревья, разрывающие сплетения лиан и папоротников, напоминают перевернутые к небу наши ели. Это не заостренные к вершине конусы, а, напротив, громоздящиеся друг над другом вокруг ствола шестиугольные подносы из ветвей, которые чем выше, тем все более расширяются, вплоть до последнего, выглядящего как гигантский зонт. Девственный и величественный пейзаж, будто не менявшийся сотни миллионов лет, отделяющих нас от каменноугольного периода. Высотное расположение и удаленность от тропика избавили этот лес от амазонского буйства и, наоборот, придали ему необъяснимую торжественность и стройность. Он выглядит так, словно в незапамятные времена здесь обитала более мудрая и более сильная, чем наша, раса, исчезновение которой сделало доступным для нас этот величественный парк, ныне ставший царством тишины и запустения.

На этих землях, раскинувшихся по обоим берегам реки Тибажи примерно на высоте одна тысяча метров над уровнем моря, я впервые соприкоснулся с индейцами, когда сопровождал в служебной поездке главу одного из департаментов «Службы защиты индейцев».

В эпоху открытия Бразилии вся ее южная часть была пристанищем индейских племен, родственных по языку и культуре и известных под названием «жес». Они, очевидно, ранее были оттеснены индейцами, говорящими на языке тупи, которые уже занимали всю прибрежную полосу и против которых жес боролись.

Отступив, южнобразильские жес поселились в труднодоступной местности, благодаря чему они на несколько веков пережили тупи, с которыми быстро покончили колонизаторы. В лесах южных штатов Парана и Санта-Катарина мелкие группы индейцев продержались вплоть до XX века, а некоторые, быть может, дожили даже до 1935 года. Однако в течение последнего столетия их подвергали столь жестокому преследованию, что они скрылись. Большинство же было взято под контроль и в 1914 году поселено бразильским правительством в нескольких центрах. Вначале делались попытки приобщить индейцев к современной жизни. В деревне Сан-Жерониму, служившей мне базой, прежде существовали слесарня, лесопильня, школа, аптека. Пост «Службы» регулярно получал инструменты: топоры, ножи, гвозди, распределял одежду и одеяла. Лет через двадцать от этих попыток отказались, предоставив индейцам право рассчитывать только на собственные силы. <: Служба защиты» проявила к ним то безразличие, жертвой которого со стороны общественных властей она стала сама (с тех пор ей, правда, удалось частично восстановить некоторый авторитет). Вопреки своему желанию она оказалась поэтому вынужденной прибегнуть к другому методу — призвать местных уроженцев самим проявить инициативу и возвращаться к самостоятельному образу жизни.

Из своего эфемерного знакомства с современной цивилизацией индейцы переняли лишь бразильскую одежду, топор, нож и швейную иглу. Во всем остальном эта цивилизация потерпела поражение. Им построили дома, а они жили на улице. Пытались поселить их в деревнях, а они продолжали кочевать. Кровати они разломали на дрова, спать же ложились прямо на земле. Присланные правительством стада коров бродили где попало, поскольку индейцы с отвращением отказывались от мяса и молока. Деревянные песты, приводимые в движение механическим способом, путем переменного наполнения и опорожнения сосуда, закрепленного на одном плече рычага (распространенное в Бразилии приспособление мон-жоло, которое португальцы ввезли, возможно, с Востока), гнили без употребления, тогда как толочь индейцы продолжали вручную.

Итак, к моему большому огорчению, индейцы с берегов Тибажинг оказались ни «настоящими индейцами», ни тем более «дикарями».

И все же, лишив поэтического налета мое наивное, как у всякого начинающего этнографа, представление об ожидаемых исследованиях, индейцы преподнесли мне урок осторожности и объективности. Хотя цивилизация затронула их гораздо больше, чем можно было предположить, вскоре я обнаружил, что понять их не так легко, как могло бы показаться, если судить по внешним атрибутам. Они в полной мере иллюстрировали социологическую ситуацию (во второй половине XX века ставшую исключением), при которой «первобытным людям» внезапно навязывается цивилизация. Когда же предполагаемая опасность, связанная с ними, была устранена, интерес к ним пропал.

Некоторые старинные традиции индейцев устояли перед влиянием белых. Они, например, по-прежнему опиливали и инкрустировали зубы. С другой стороны, заимствования из современной цивилизации превращали их культуру в оригинальную систему, освоение которой, хотя и было лишено предполагаемой экзотики, послужило для меня школой не менее ценной, чем позднейшее изучение «настоящих» индейцев.

Но главным все же явилось странное нарушение внешнего равновесия между культурой современной и первобытной. Было бы ошибочным забывать о живучей близости прошлого, из которого появлялись традиционные жизненные привычки и навыки. Откуда взялись эти восхитительно отполированные каменные пестики, попадавшиеся в жилищах индейцев вместе с эмалированными тарелками, купленными на базаре ложками и иногда даже с остовом швейной машины? Что это — результат совершаемых в тиши леса торговых обменов с оставшимися «дикими» племенами, чьи воинственные действия закрывали доступ в некоторые области на Паране?

Эти наводящие на размышления атрибуты продолжают существовать как свидетели той эпохи, когда индеец не был знаком ни с постройками, ни с одеждой, ни с металлической посудой. Прежние навыки подсознательно сохраняются в памяти людей. Для получения огня индеец по-прежнему отдает предпочтение вращению или трению двух палочек из мягкого дерева пальмито, а не хорошо ему известным, но дорогим и с трудом приобретаемым спичкам. Розданные когда-то правительством ветхие ружья и пистолеты ныне очень часто бесполезно висят в покинутых домах, в то время как мужчины охотятся в лесу с луком и стрелами, которые они изготовляют так же искусно, как делали это и до знакомства с огнестрельным оружием. Старинные жизненные уклады, лишь завуалированные вмешательством официальных властей, теперь вновь прокладывают себе путь — так же неторопливо и уверенно, как бороздят глубины тропического леса колонны индейцев, движущиеся по узким тропинкам вдали от заброшенных ими деревень, в которых ветшают дома.

Недели две мы передвигались на лошадях по незаметным тропам, пересекая обширные лесные пространства. Нам нередко приходилось продолжать путь и после наступления ночи, чтобы добраться до хижины, где можно остановиться. Не знаю, каким образом удавалось лошадям ставить ноги на твердую землю в этой темноте, совершенно непроницаемой из-за растительности, смыкавшейся над нашими головами на высоте тридцати метров. Помню долгие часы тряской езды иноходью. Когда лошади спускаются по крутому склону, вас бросает вперед и, чтобы не упасть, нужно успеть ухватиться рукой за высокую луку крестьянского седла. По идущему от земли свежему запаху и звонкому плеску мы догадываемся, что перебираемся вброд. Затем, оседая назад и спотыкаясь, лошадь взбирается на противоположный берег. От ее беспорядочных, непонятных в темноте движений создается впечатление, что она хочет отделаться и от седла и от всадника. Обретя равновесие, вам приходится оставаться начеку и, подчиняясь необъяснимой интуиции, еще ничего не видя, вовремя, по крайней мере один раз из двух, втягивать голову в плечи, чтобы не наткнуться на низко растущую ветку.

Вскоре улавливаем какой-то звук вдали; это уже не рычание ягуара, только что слышанное в сумерках. На этот раз лает собака— близок привал. Через несколько минут проводник меняет направление, вслед за ним мы въезжаем на небольшой необработанный участок. Ограда из бревен, расколотых вдоль, отделяет загон для скота. Перед хижиной, сложенной из непригнанных стволов пальмовых деревьев и увенчанной соломенной крышей, суетятся два человека в одежде из тонкой белой хлопчатобумажной ткани. Это наши хозяева: муж, наиболее вероятно португальского происхождения, и жена-индеанка. При свете горящего фитиля, опущенного в бензин, осматриваемся: земляной пол, стол, дощатая постель, несколько ящиков вместо стульев, а в очаге из глины — кухонная утварь: бидоны, пустые консервные банки. Торопливо вешаем гамаки, натягивая веревки через щели в стенах, или же отправляемся спать на улицу под навес, защищающий от дождя собранную кукурузу. Как ни странно, но куча сухих початков, еще не очищенных от листьев, образует удобное ложе; продолговатые, они скользят друг по другу и сообразуются с фигурой спящего человека. Тонкий аромат, травянистый и сладковатый, сушеной кукурузы действует удивительно успокаивающе. Тем не менее на заре пробуждаешься от холода и сырости. Молочный туман стелется по опушке. Быстро возвращаемся в хижину, где очаг освещает постоянную полутьму этого жилища без окон, стенки которого больше похожи на неплотную ограду.